Его стихия

      За окном стеной лил дождь. За его беспрерывным потоком крупных, тяжёлых капель непроглядный пейзаж сливался в одно размытое пятно. Пятно цветов, сочетающих в себе зелёный свет деревьев и травы, голубой блеск неба и белые блики статуй. Его статуй. Когда-то давно привезённых как трофеи из похода. Когда-то давно пугающих и заставляющих сердце в муке замирать пред божественной силой. Когда-то давно приютившихся в их саду, когда всё было иначе.       С того времени многое произошло. Что-то казалось страшным, что-то безвыходным, что-то предсмертным. Но как после самой свирепой бури наступает время спокойствия и умиротворения, так и после всех горестей для Хатидже наступали благодатные дни. Дни, которые вселяли в груди чувство такого недостижимого, после стольких слёз, счастья. Дни, которые вселяли чувство веры, что отныне все кончено и благополучие не покинет их боле никогда. Дни, которые сливались в недели, а те в свою очередь превращались в месяца. Ну а они могли ненароком затягиваться на года.       И вот сейчас вновь наступили такие дни, и вновь казалось, что они никогда не сменятся ненастьем. Даже этот дождь, холодный, шумящий, беспрерывный, представлялся чем-то благоговейным, будто после всего вместе с душой очищалась и природа, смывая всю грязь и превратность мира.       Для Хатидже этот дождь тоже своего рода очищение.       Она стоит перед распахнутым окном, чувствует жар, исходящий от земли, нагретой долгими тёплыми днями, ощущает свежие порывы ветра, колышущие её волосы и одеяния, внемлет мерному, успокаивающему шуму дождя. Так природа преображается. И Хатидже преображается вместе с ней.       Ей хотелось выйти в сад, подставить лицо холодным каплям, хотелось вдохнуть полной грудью, насладиться свежим воздухом перерождённой земли. Хотелось почувствовать и своё перерождение тоже. В груди разливалось странное, будоражащее ощущение, будто вмиг вся душа откроется нараспашку, все слёзы, смех, все горе и радость в секунду вновь вырвутся наружу. Стихия рождает в Хатидже своё своенравие. Так проявляется свобода. Так начинается путь к ней.       Хатидже делает глубокий вдох, пытаясь унять внутри бушевавшие чувства, внимательнее всматривается в разводы сада, замирает, словно зачарованная. И вот в забытьи ей хочется сделать шаг вперёд, навстречу своенравной, свободной стихии, хочется слиться с ней, почувствовать её свободу, её гордыню. Хатидже прикрывает глаза, скрывая от себя картину природы, оставляя только лишь её звуки и шумы́. Наслаждается ими. Все внутри неё замирает, готовое к встрече с природным естеством, трепещет. Она готова сделать шаг. Но вмиг сомкнувшиеся горячие руки на её талии возвращают обратно. Заставляют открыть глаза, ещё шире улыбнуться и почувствовать спиной широкую грудь; твёрдую его опору, мощное его тело, бестрепетную его защиту.       Ибрагим крепче обнимает её, целует в макушку, задерживаясь так на пару лишних секунд, отстраняется, устраивает голову на её хрупком плече, опаляет шею горячим дыханием и сам улыбается. И Хатидже наслаждается этим. Наслаждается чужим теплом, упивается ощутимой чужой силой и властью. Наслаждается вновь обретённым покоем. Наслаждается их возрождённой любовью.       Ведомо ли Ибрагиму, что творится у неё сейчас в душе, какие порывы вдохновляют, какие мысли заставляют улыбаться? Может быть. Ведь эти порывы и мысли рождены не только стихией, но и сами Ибрагимом.       Хатидже накрывает одной рукой крепкие его ладони, держащие кольцо объятий, а другую подносит к его щеке и мягко опускает на неё, поглаживая. Она истосковалась по его объятиям, по его сильным, но трепетным рукам, по его сладким поцелуям, по его мягкому, любящему взгляду, каким он смотрел раньше только на неё. И Хатидже безмерно рада, что вновь ощущает все это. Она счастлива, что благодатные дни вновь наступили. И она вновь думает, что это навсегда.       Ибрагим целует её в уголок между плечом и шеей, проводит носом по месту поцелуя, целует вторично, будто запечатлевая свою ласку. Его поцелуи несравнимы ни с чем, нежные, чуткие, горящие. Они способны вернуть Хатидже к жизни, вольны подчинить её себе. Ради этих губ и их поцелуев, ради Ибрагима она, дочь великого султана Селима I, госпожа по крови и происхождению, готова пожертвовать всем. — Госпожа, — шепчет Ибрагим, и в этом обращении слышится зов, он взывает к любви. — Ибрагим, — вторит ему Хатидже, и в этом слышится ответ, она внемлет его мольбам о любви.       И в этих двух ничтожно коротких словах, заключены все чувства, все мысли, весь их мир. В них они изливают душу, озаряют сердечное, опоясывают искреннее.       Для Хатидже его голос, как неведомый путник во тьме. Он направляет, убаюкивает, заставляет доверится. И ей кажется, что без него, она бы давно заблудилась в этом мире, потерялась, исчезла. Голос твёрдый, бархатистый, томный, повелительный. Кажется будто волшебный, раз способен влиять на неё.       Хатидже поворачивает голову в сторону мужа, трётся щекой о его мягкие волосы, вдыхает родной запах. Она нуждается в Ибрагиме, как люди нуждаются в воздухе, как земля нуждается в солнце, как моря нуждаются в луне. Нет ничего на этом свете для неё дороже Ибрагима. Чтобы он ни сделал, как бы ни поступил, какую сторону бы ни избрал, куда бы ни отправился и где бы ни оказался, она всегда будет рядом. Рай или Ад — не имеет значения, вместе с ним она всегда будет чувствовать себя в Раю, будет чувствовать себя любимицей всевышнего, потому что его дар свыше всех остальных, потому что его дар особенный, потому что такой дар есть только у неё.       И сколько бы ещё боли Ибрагим не причинил, сколько бы горьких слез ещё не заставил пролить, она готова его прощать, готова раскрывать вновь свои объятия, готова вновь дарить тепло тысячи раз разбитого и заново собранного сердца.       Это похоже на шутку судьбы, но Хатидже пережила столько горя и боли, в том числе и из-за самого Ибрагима, но только он и мог после исцелить её, не дать утонуть, словно кувшинке, в море тоски, не дать этой стихии накрыть её волной и погубить. Но почему?       И вдруг Хатидже понимает, что своенравием стихии, обладает только Ибрагим. Упрямый, несговорчивый, властолюбивый, но настойчивый, храбрый и преданный. Только стихия может бороться с себе подобной. Человек над ней не властен. Человек пред ней ничтожен. И потому Ибрагим всегда будет стоять за её спиной, оберегая и защищая. Всегда будет обнимать, прикрывая спину. Всегда будет держать за руку, успокаивая и показывая прочим свою защиту. Всегда. Чтобы не случилось.       Хатидже улыбается, смотря на мужа, зарывается рукой в его волосы, чуть сжимая, и мягко целует его в лоб и также по их собственной привычке задерживается на лишние мгновения, после отстраняется и смотрит в эти глубокие тёмные глаза. В них боле прочего отражается вся сущность человека. В глазах Ибрагима боле прочего отражается стихия. Смотря на Хатидже — стихия любви.