Не стреляйте в Бакалавра...

За долгие годы, проведенные в Танатике, Даниил часто принимал комплименты своему голосу; то, как хорошо Данковский манипулирует интонациями, бережно, будто они хрустальные, обращается с латинскими словами и каждый раз зачаровывает собеседника переливами грамотно поставленного баритенора, не было для него секретом. Однако Данковский впервые видел – и слушал, что было, разумеется, гораздо важнее – кого-то, кто мог его превзойти. Блок, как и надобно генералу, не ведет путаные речи, а говорит коротко и по делу, но как говорит: бархат поступи уверенного в победе хищника очевиден в каждом его предложении. Диалект какой-то неведомой части нашей огромной страны дарит ему (и позволяет изредка являть другим, словно бы сокровище, спрятанное глубоко в пасти таежного волка) мягкое рычание вместо картавости и падение вниз, крохотную остановку сердца, на столь редких в русском языке аппроксимантах. Блок должен читать проповеди, а не устав. Однако сегодня он даже… обходителен. Позволил Данковскому изложить свою точку зрения, похмыкал, покивал, посмотрел в окно, спросил, как там, на улице. Данковский вымученно улыбнулся. – Поджигатели и грабежи. Впрочем, как и всегда в этом проклятом городе. Генерал не мог найти места своим рукам. Он перебирал немногие письма на столе, рефлекторно поглаживал кобуру, отгибал воротник и тут же прилаживал его обратно – все время не поднимая глаз на Данковского. Наконец решился. – Я, как и вы, стою за правое дело, – начал он, устремив взгляд куда-то в твиревый туман. – Я действовал в соответствии с уставом и моралью всю мою жизнь, и ни разу устав и мораль не отходили друг от друга. Однако этот город меняет людей, как вы могли заметить. Блок открыл портсигар, закрыл, не взяв ни одной сигареты. Данковский терпеливо ждал, когда же он доберется до сути. – Борьба за гражданскую власть мне чужда. Я не могу понять ни Каинов, ни Сабуровых, ни… – Он возвел очи горе. – Олейнских, кажется? – Ольгимских. – Да, верно. Спасибо. Я доверяю вашему суждению, бакалавр. Но я изможден. В армии разброд. Поверьте, гораздо легче сравнять с землей обе стороны реки, чем уговаривать артиллерию оставить в покое магическую башню на куриных ногах. Данковский прикусил внутреннюю сторону щеки до крови, чтобы не разразиться криком. – Буду краток. – Блок встал по стойке «смирно». – Я вижу, что все, кому не лень, используют вас. До сих пор я вас жалел, но более не намерен. Я требую, если вам угодно, вознаграждения за то, что сохраню Многогранник в целости и сохранности. Данковского это не удивило. – Предупреждаю вас, генерал, наличности у меня нет. Если вам нужна панацея… – Мне нужны вы. В окно хлесткой пощечиной ударила длинная ветвь. – Простите?!! Блок не изменился в лице, хотя Данковский почти что орал на него. – Серенады не в моем вкусе, – сухо произнес Блок, тыльной стороной ладони вытирая пот со лба, – но с первого дня нашего знакомства я испытал к вам нечто большее, чем симпатию к боевому товарищу. Я прошу немногого: встаньте на колени. Данковский открыл рот, зная, что на этот раз не удержится от оскорбительной тирады, но Блок еще не договорил: – Сомневаюсь, что вы, бакалавр, не знаете, как это делается. Даниил вдруг почувствовал себя обнаженным. Этого – этого! – в нем не угадывал никто после Андрея в университетские годы. Доктор, опасаясь за свою жизнь и свободу, укутывал свои настоящие страсти в толстый кокон из змеиной кожи, надеясь когда-нибудь перерасти – или перебороть – что-то, чему нельзя законно предаться. Но в этом городе он столько грешил, что минет генералу покажется благодеянием. – Я рад, что вы не решились на… более основательные меры, – проскрежетал Данковский, расслабляя шейный платок. Блок выдавил что-то, похожее на улыбку; морщины в уголках рта лет на десять старили его. – Беспокоитесь за свою… сохранность? Да что я, монстр какой-то, что ли? Такой же, как и все. При желании в этих словах можно было увидеть намек определенного рода, но Данковский слишком устал от поисков лекарства, чтобы искать еще и намеки. – Спустите в горло или куда еще? – совершенно по-деловому осведомляется бакалавр, пока Блок проверяет замки на двери кабинета и закрывает шторы. – Я – человек интуиции, – с той же легкой иронией отвечает генерал. – В бою, как вы знаете, часто выручает умение совершить неожиданный маневр. – Мы с вами, однако, не на войне. – То-то вы со своими принципами боретесь за нас двоих. Данковский осклабился, расстегивая жилет. – Как же вы сегодня говорливы, Блок. Александр, остановившийся у стола спиной к Даниилу, обернулся. – Вы против? Хотелось бы сказать «да», но боязнь ответа в стиле «Вроде я сегодня вас заткну, а не вы меня» (а еще немного – мягкий, ласковый переход с рычания в обманчиво нежный альвеолярный абруптив) заставляет учтиво промолчать. – Я, кажется, задал вам вопрос. Данковский прикрыл глаза. – Нет, я не против. Александр широкими шагами пересек кабинет и взял Даниила за подбородок. – Смотрите на меня. Даниил смотрит. – Вы. Хотите. Чтобы я. Говорил? – чеканит генерал, буравя Данковского пылающим взглядом. Даниил считает, что может еще отделаться иронией. – Ваш голос – музыка для моих ушей. Блок ослабевает хватку, а затем улыбается. – Безбожно льстите, бакалавр. – Разве вам никто этого раньше не говорил? Поцелуй обжигает так, словно Блок – не Генерал Пепел, а Генерал Пламя. – За все мои тридцать лет я не слышал ни одного комплимента, если вам интересно. Данковский хватается за эту фразу, как утопающий за соломинку. – Вы, такой красивый?.. Александр больше не улыбается. – Обманывать будете Лилич. На колени, я сказал. Вот она, точка невозврата. Данковский встает на колени, отбрасывает челку, облизывает губы. Пряжка ремня Блока в тусклом свете настольной лампы кажется печатью под смертным приговором. На первый взгляд Александр не настолько большой, чтобы плакать и давиться, но бакалавр знавал таких… скрытных, после пяти минут с которыми можно было закричать, если бы так не распирало горло. Даниил пропускает головку в рот. Блок не распускает руки, не толкается вперед – наблюдает, дышит еле слышно, и даже когда бакалавр заглатывает до половины, генерал только набирает в грудь воздуха, не стонет. Было бы обидно, не будь так смешно. Бакалавр Данковский прячет зубы, сжимает горлом и помогает дрожащей рукой, будто делает коллеге минет в обшарпанном туалете НИИ и считает секунды до того, когда уже лаборант кончит и можно будет вернуться к работе. Генерал Блок неловко перебирает волосы Даниила кончиками пальцев, смотрит почти жалостливо, задает ритм мелкими толчками, будто зеленый курсант, которому дембеля скинулись на проститутку. Через неведомое количество минут Данковскому приходит в голову его давнишнее кредо: «Сосать не сложно, сосать скучно». Данковский думает о Блоке, механически двигаясь вперед-назад, чувствуя, как затекает челюсть, и где-то на задворках сознания поражаясь тому, насколько же огромное количество слюны может выделить даже не совсем здоровый человек. Александр Блок, генерал в тридцать лет – немногим старше бакалавра, – привыкший к тому, что враги содрогаются при одном упоминании его имени, теперь совершенно по-мальчишески улыбается, получая одно из немногих удовольствий, которые еще остались в этом гнилом городе. Может, Данковский себе льстит. Так или иначе, предупреждающее рычание, которое раздается, стоит только бакалавру чуть задеть клыком (люди, которые минет получают, совсем недооценивают то, насколько же, черт возьми, в человеческом рту много зубов), звучит едва ли не лучше стона. Блоку становится жарко; он расстегивает форму, чуть ли не срывает пуговицы с рубашки. На этот раз Даниил чувствует, будто бы льстят ему. – Офицер, – произносит он, ненадолго отстраняясь (и не забывая скользить по мокрому члену холодными пальцами), – у меня хорошо получается? – Терпимо, – хрипит Блок. Затем, еле слышно, когда бакалавр возвращается к своему занятию: – …рядовой. Даниил вскидывает брови. Вот, значит, как, генерал. Конечно, о чем же еще мечтать Блоку? Не о том ведь, что он – миллиардер, а у ног его расположилась элитная куртизанка. Хотя, подумал Даниил, опуская челюсть и позволяя головке проскользнуть за щеку, в переулках и под столами явно больше зарабатывают, чем в Танатике. Кончает Блок неожиданно, но, как подобает военному, прямо в цель: бакалавр даже не успевает задуматься, а глотать уже нечего. Пока Даниил поднимается, расслабляет онемевшие бедра и вытирает губы тыльной стороной ладони, Блок путается в форменных штанах, ищет ремень, не смотрит в глаза. От глухого, еле слышного «Вот и поговорили» из уст генерала бакалавру хочется смеяться в голос.