Горько-сладкий привкус надежды

Декабрь в этом году выдался бесснежным, ни о каком рождественском настроении речи и не было. Но, вопреки желанию остаться и отметить праздник со своей семьей, Джисон срывается в Сеул, к своим старым друзьям. Когда-то они вместе мечтали закончить один университет, переехать в столицу и заниматься музыкой. Однако, судьба распорядилась иначе. Хан и Чонин остались жить в Пусане, хоть мелкий все еще планирует сорваться вслед за хёнами, как только окончит школу. Один только Джисон не питал к этому городу особой любви, потому что когда-то тот отобрал у него самое ценное. По правде, с тех пор он и песен больше не писал. Поэтому, когда какое-то агентство предложило их троице сотрудничество, Чанбин и Чан отправились в столицу вдвоем, оставив за спиной незаконченное высшее образование и Джисона. Парень нисколько не обижался, напротив, следил за успехами друзей и искренне радовался, размеренно проживая свою жизнь, в которой больше не было места вдохновению. Учеба шла, отношения начинались и заканчивались, не оставляя после себя следов. Хан больше никому не позволял себя ранить. В этом году Джисон оканчивал университет, и друзья настаивали на том, чтобы он хотя бы задумался над переездом. Причиной была саднящая грудь жалость. Будучи свидетелями угасающего таланта, им не хотелось опускать руки и ставить крест на близком человеке, хоть они и обещали себе, что это будет их последняя попытка влюбить товарища в шумную столицу. Джисон вообще-то шум не любил и большие компании не приветствовал, но улыбался широко и громко смеялся, когда Чан знакомил его со своими коллегами и вспоминал позорное прошлое. Но стоило Хану сбежать на пустующую кухню, как липкой грязью с лица сползала маска арлекина. Он налил себе воды, прислушиваясь к окружающему миру, продолжающему существовать как ни в чем не бывало, когда ему самому хотелось исчезнуть. Да, он был рад видеть друзей. Да, ему чертовски понравились их новые знакомые, которые рассказывали интересные истории и воодушевленно делились успехами, но он чувствовал себя здесь чужим и фальшивым. Надо было перетерпеть лишь пару часов, а после он пойдет к себе в номер отеля, расположенного неподалеку, и уже завтра насладится душевными посиделками наедине с товарищами в комфортном спокойствии. Парень, вдруг, слышит, как раздаётся звонок в дверь, но люди, веселящиеся в гостиной, кажется, не обратили на него внимание. Джисон шаркающими шагами плетется открыть опоздавшему гостю, но сделав это — сразу же жалеет. Он сглатывает тяжело, пальцы так сильно вцепились в полупустой стакан с водой, что костяшки побелели. С лица сошла вся краска. — Джисон, что… О! Минхо, а я дозвониться тебе не могу, думал, ты не придешь! Проходи, — Чан уже навеселе, как и большинство компании, в голове у него не возникает ни одного вопроса по поводу сложившейся ситуации, хотя, наверное, вопросам неоткуда было взяться. Ни Джисон, ни Минхо никогда не рассказывали настоящую причину их расставания. Для всех они просто не выдержали расстояния и «расстались друзьями». — Чего вы встали в проходе? Давайте, проходите в гостиную, мы выбираем, во что бы сыграть. До карт на раздевание и правды или действия мы еще не допились, но все впереди, — Крис похлопывает Ли по плечу и игнорирует белые, как полотно, лица с широко распахнутыми глазами, судорожно выхватывающими черты напротив. Минхо кое-как давит из себя усмешку в ответ хёну и протягивает позвякивающий бутылками пакет, ничего не говоря. Он жадно скользит по замершей фигуре перед собой, но стоит Джисону заметить этот взгляд, и тело само сжимается в попытке стать невидимым. Хан кое-как проглатывает ком, вставший в горле, и откровенно сбегает на пустующую кухню, чтобы налить себе ещё прохладной воды, прийти в себя. — Привет, — еле слышно, до боли знакомо и сладко звучит за спиной. В одном этом слове Джисон по привычке слышит миллион смыслов. Тоску, вину, жалость. И ему оглохнуть хочется. Язык не поворачивается отвечать, а тело словно парализовало. Он делает два крупных глотка, прежде чем обернуться через плечо на прислонившегося спиной к дверному косяку парня. — Привет, — Хан слышит хрипотцу, царапающую горло, и прокашливается нарочито громко, — давно не виделись… — Да, — соглашается тихо Минхо, не переставая смотреть своими этими блестящими глазами так искренне и открыто. Он на такой взгляд права не имеет, потому что он первый сделал это. Первый его разлюбил. — Нам… Нас ждут там, пойдем, — неловко переминаясь на месте, бросает Хан и стремительно покидает ловушку, в которую попал по ошибке, но чужая теплая ладонь перехватывает его за запястье. Джисон останавливается, смотрит в пол, глаз своих не поднимает, потому что боится, что по ним слишком многое можно прочитать. Он не хочет быть жалким. — Я рад, — шепчет Минхо, делая шаг ближе к ссутулившейся фигурке, бегающей по полу глазами, спрятанными под длинной челкой, — рад, что мы встретились, — дыхание знакомо обжигает щеку, заставляя сердце сжаться. Прошло почти четыре года, а Хан до сих пор помнит каждое ощущение от чужого касания. С этим сложно бороться. Джисон лишь кивает коротко, зардевшись щеками, и благодарит беззвучно Чанбина за то, что тот прерывает их своим нетерпеливым появлением. — Чего вы застряли там? — Мы уже идем, — хмыкает Хо и идет в гостиную, где его радушно встречают гости. А Чанбин с некоторым подозрением рассматривает Джисона, не торопящегося идти следом. — Джей, чего к земле прирос? Пошли, мы решили играть в чертову монополию, — Со, несмотря на беззаботный тон, кажется, все замечает лучше Криса, а потому касается плеча друга мягко и заботливо. Парень проводит его в комнату и сажает рядом с собой, бросая недоверчивый взгляд на Минхо, довольно перебрасывающегося какими-то шутками с Хенджином. Они отлично смотрятся вместе, и от этой мысли Джисону становится тошно. Лучшим лекарством от этого поганого ощущения неправильности становится алкоголь. Игра началась, и каждую крупную «покупку» компания обмывала крепким шотом. После первой ссоры из-за филиала, который Хенджин собирался просто переставить в другое место, потому что «какая разница?!», игру свернули и решили засесть за правду или действие. Джисон говорит, что ему нужно в уборную и на дрожащих ногах поднимается с места. В ванной он пытается привести себя в чувства прохладной водой, совсем забив на легкий макияж, делающий его лицо более свежим и скрывающий годовую усталость. Ему тошно. И он не знает, от количества крепкого алкоголя или от мило тискающейся парочки, маячащей перед его лицом весь вечер. По правде, у него уже нет сил громко смеяться с непонятных ему шуток и улыбаться через себя, когда единственным его сознательным желанием было — расплакаться. Вот и сейчас, вместе с прохладными каплями воды, катятся по щекам соленые капли вселенской усталости: от шума, от пьяной компании, от чуть громче среднего играющей на фоне музыки, от всего. Он просто устал. И дело здесь не в ране, с которой содрали заживающую много лет болячку. Совсем нет. Джисон слышит свой собственный всхлип, разбивающийся о кафель ванной комнаты, и склоняется бессильно, касаясь виском запотевшего зеркала напротив. По телу разливается волна физического облегчения, казалось, что до этой секунды он просто горел изнутри. Руки все еще подрагивают. — Как ты себя чувствуешь? Тебе плохо, — доносится из-за спины. По позвоночнику прокатывается дрожь от забытого родного голоса, по которому он так тосковал. Хан нехотя отстраняется от зеркала и ловит беспокойный взгляд в отражении. Такой искренний и переживающий. Неясно, к чему весь этот спектакль? Джисону бы сейчас просто сказать, что все в порядке, что помощь ему не нужна. Просто оставить это сожалеющее лицо позади, уйти и больше не видеться, но… Он чертов мазохист. Джисон никогда, ни единым словом не давал Крису понять, что не хочет слышать ничего о Минхо, с которым ребята наладили общение сразу после переезда. Он всегда внимательно слушал все новости, знал о его отношениях, о его стажировке и даже о том, что недавно его взяли в подтанцовку какой-то популярной группы. Он и название знал, если совсем уж честно, но старался забыть, быть не слишком заинтересованным. Но обманывал он этим только себя. — Я…Мне нехорошо, поэтому, я, — еле ворочая языком, объясняется Джисон, — наверное, пройдусь до своего отеля. Такси сейчас не вызовешь, да и идти тут пятнадцать минут от силы. Предупреди Криса, — бросает Хан, в надежде, что Минхо все поймет и просто оставит его одного, в последний раз дав привести себя в чувства. Но тот лишь подступает ближе и разворачивает так мягко за плечо. А Джисон вздрагивает, встречаясь с ним лицом к лицу. Слишком близко, слишком неправильно, диафрагму схватывает спазмами, — я просто устал, — шепчет, не в силах оторваться от такого красивого и родного лица. Ему бы злиться на него, ненавидеть. Было бы проще. Но Джисон лишь тоскует. Тоскует по возможности снова касаться этой бархатной кожи. Что уж там. Он не удостоился и одной кроличьей улыбки в свою сторону за весь вечер. И его разрывает изнутри от несправедливости. Хочется накричать, дать пощечину. А еще хочется, чтобы Минхо его обнял. Пальцы, вцепившиеся в раковину за спиной, подрагивают. — Можно, — звучит неуверенно, — можно мне проводить тебя? Джисон торопливо машет головой в отрицании. Нет, он не хочет этого. Он не может. — Пожалуйста, — шепчет Минхо, а глаза его, кажется, блестят от влаги, — пожалуйста… Хани. Джисон судорожно выдыхает последний воздух. Сердце сжимается так тоскливо. Лицо перед ним смазывается, и парень позорно смаргивает слезы слипающимися ресницами. — Мне же надо отказать тебе, Минхо? Надо уйти и не дать ни шанса. Согласиться — значит совершить большую глупость, я прав? — Да, — соглашается Хо, но, вопреки собственным словам, смотрит с надеждой. Его губы, кажется, дрожат, а руками приходится цепляться за край пуловера, чтобы не потянуться стирать с осунувшихся щек соленые дорожки. — Тогда, почему я хочу согласиться? Я глупый, да? — Мы оба чертовски глупые, Хани. Младший уже почти оделся, только, немного путаясь в длинном шарфе. Когда Чанбин и Чан выходят в коридор, чтобы проводить друзей, Минхо уже стоит рядом и помогает ему справиться с непослушным предметом гардероба. Джисону от этого не по себе. От ненужной заботы, которой его сейчас кормят, и от которой не останется и следа уже завтра утром. Это нечестно, но он все равно не останавливает чужие руки, когда те плотнее запахивают на нем пальто и поправляют шапку. Чан — пьяный и веселый — предлагает Минхо тоже завтра встретиться всей старой компанией, а Бинни хмыкает и просит его заткнуться. — Хо не сможет, скорее всего. Так ведь? Чанбин даже под градусом все еще ясно видел, что между этими двумя что-то не так. И ему не хотелось, чтобы в тот день, когда они собираются воодушевить друга на переезд, рядом был кто-то, кто усложнит процесс. Он многозначительно смотрит на суетящегося вокруг поникшего Хана парня, но, когда тот ловит его взгляд, то только давит противоречивую усмешку. — Посмотрим. Чанбин хмурится, но разборки начинать сейчас не собирается, кивает только на прощание и кидает вслед из-за почти закрытой двери: «будь аккуратен с ним, Минхо». И Хо будет. Они идут молча на расстоянии половины вытянутой руки друг от друга, пока Хан не оступается на лестнице. Минхо ловко подхватывает его под локоть и больше не отпускает. На улице шумно и живо, люди двигаются в направлении площади, откуда хорошо будет видно праздничные фейерверки. Джисону неловко, он даже сквозь пальто ощущает крепкую хватку парня на своей руке, да и молчание напрягает, заставляет погрузиться в ощущение тревоги. — Хани, — обращается вкрадчиво парень, не переставая использовать ласковое прозвище, которым когда-то называл его, — все в порядке, я рядом, — Хо понимает, что происходит, он помнит все и пытается вовремя предотвратить наступающую панику, — давай посчитаем? Раз… Мозг Джисона не очень хорошо соображал в нетрезвом состоянии, а уж тем более, когда его то и дело пихают незнакомцы то в плечо, то в бок, словно бы он невидимый. Но сквозь глухую поволоку он слышит мягкий, убаюкивающий голос. Он идет на него, как на ориентир, и повторяет «раз…два…». Ему становится легче, когда дыхание восстанавливается, а хён оттягивает его ближе к витринам магазинов, блестящим гирляндами и вывесками . — Все нормально, — уверяет взволнованного старшего Джисон, поправляет без надобности шапку, лишь бы скрыть неловкость, и двигается дальше, защищенный от потоков людей чужим телом под боком. — Джисон, как твои дела? Этот вопрос одновременно веселит Хана и ставит в ступор. Это то, что у него спрашивает человек, который не видел его четыре года? Который оставил его позади, как ненужную вещь, и начал новую успешную жизнь? Человек, который разрушил все его мечты? Интересно получается. — Ты хочешь услышать, что у меня все хорошо? Ну, — Джисон усмехается, пряча нос в высоко намотанном шарфе, — обычно. Я учусь, подрабатываю, иногда помогаю Чонину готовиться к вступительным испытаниям. Он хочет попасть на вокальное отделение, — становится немного легче, потому что не надо говорить о себе. О себе сказать и нечего, он давно думает, что просто доживает свою жизнь. Да, в ответ на это Чанбин часто злится, а Крис отмахивается, словно он какую-то ерунду несет, но Джисон ничего не может поделать с тем, как это все ощущается, — ты не представляешь, как он улучшил свои навыки… — А ты? — Что? Хан даже тормозит на мгновение, оборачиваясь на своего спутника, который смотрит проницательно и сочувствующе. — Ты продолжаешь писать музыку? И Джисона этот вопрос душит, потому что больно, потому что обидно и потому что перед ним стоит причина всего этого дерьма. — Нет, — шепчет он как-то обессилено, — я не могу. Уже давно. Я хочу, у меня есть, о чем спеть, но… Я словно бы потерял свой голос, — Хани усмехается. Он — чертова русалочка Андерсена: отдал свой голос, связал всего себя с любовью, которая казалась ему его пресловутым «навсегда», а затем ничего не осталось, кроме морской пены. Трагично, аж плакать хочется, только он все выплакал еще четыре года назад. Он обещал себе отпустить и отпустил, но, каждый раз, когда оно само шло ему в руки, не отказывался оторвать кусочек чужой жизни, посмаковать его, напитаться и вывернуться наизнанку после, чтобы избавиться от горько — сладкого привкуса предательства. — Мне жаль, — шепчет Хо, и его ладонь с локтя соскальзывает к запястью, к промёрзшей руке. Джисон вздрагивает, когда проворные короткие пальцы переплетаются нагло с его собственными. Хочется одернуть руку, зло посмотреть и послать к чертям собачьим, чтобы больше на глаза ему не попадался. Но сердце в груди так сладко сжимается от того, как знакомо смотрят на него эти красивые глаза. — Ты делаешь хуже, — бурчит Хан, плетясь дальше в сторону своего отеля, но руки не отнимает, питается лаской и чужим теплом, — как чертов наркотик. Я знаю, что ты губишь меня, но не могу отказаться. Даже если удовольствие всего на пару десятков минут, — хмыкает парень, ощущая, как пальцы Минхо сжимаются крепче, будто бы боится, что его оттолкнут в следующую секунду. Они идут молча некоторое время, тишину между ними разбавляют то тут, то там играющие из автомобилей и магазинов рождественские хиты. Народ настолько погружен в атмосферу праздника, что вовсе не замечает парней, чьи руки крепко сцеплены между собой. — А если не на пару десятков минут? — Что? — Если, — Минхо запинается, глаз от носков своих начищенных ботинок не отрывает, мнется, прежде чем продолжить, — если попробовать не на пару десятков минут? Может, нам стоит… «Может, нам стоит расстаться», — всплывает в голове отчетливо саднящее разбитой коленкой воспоминание. Четыре года прошло, а Джисон помнит каждое слово. Помнит, как позвонил в очередной выходной по видео - чату, а его встретило заспанное, отекшее и уставшее лицо. Ему было все равно, он любил Минхо даже так, даже, когда тот не пожелал ему доброго утра и смотрел как-то странно, с холодной пустотой в глазах. — А у меня для тебя сюрприз, — воодушевленно лепечет Джисон, озираясь по сторонам, в поисках чего— то. Минхо хмыкает как-то не по-доброму, взгляд отводит от экрана. — У меня для тебя тоже, Джисон… — Это что за фокусы? Какой такой Джисон, — парень строит обиженную моську и, наконец, устраивается удобнее, переставая ерзать на месте, — а как же Хани? Джисон я только тогда, когда облажаюсь, — посмеивается так по — детски наивно и искренне. Минхо поджимает губы и вновь отводит взгляд, не имея в себе сил сказать хоть что— то. Все слова застряли в глотке и болезненно раздирают изнутри. — Джисон… — Ну вот опять! В общем, послушай, я… — Я тебе изменил. — Купил билет в Сеул, — запинается Хани, когда слышит, что конкретно сказал парень по ту сторону экрана, — на следующие выходные, — бесцветно договаривает он, сминая в дрожащих пальцах тот самый билет, покоящийся у него на коленях, — ты… Это шутка? Минхо молчит и даже не смотрит на него в ответ, губы нервно кусает. — Минхо, — почти беззвучно шепчет Хан, но даже это беззвучие наполнено такой острой болью, что она отзывается под сердцем у старшего, — хён, — жалостливо тянет Джисон, — посмотри на меня. Хён, скажи, что это глупая шутка, хён, — он лепечет еле-еле, ощущая себя так, будто еще секунда и он потеряет сознание. На глаза накатывают слезы, он поспешно дрожащими ладонями стирает их, ищет поддержки от того, кого считал главной опорой. И эта опора рушится. Вся жизнь рушится. И Хани только и цепляется, что за призрачный шанс. — Это не шутка. Я…Я думаю, что… Может, нам стоит расстаться. Весь воздух выбивает из легких разом. Они встречались уже третий год, даже если последние полгода жили в разных городах. — Хён, как же… Ты же говорил… — Я многое говорил, но все меняется, Джисон, — для Хана его это холодное и бесцветное «Джисон», как отрезвляющая пощечина. По щекам текут горячие слезы, которые парень уже даже не пытается стереть. Знает, что бесполезно, — не реви. Пройдет время, ты пойдешь в университет и встретишь там новых людей. Кого-то, не знаю, интереснее, ярче. Ты меня забудешь, — парень пытается хоть как— то успокоить младшего, но тот выброшенной на берег рыбой хватает воздух крупными глотками и, кажется, все равно задыхается. — Пожалуйста, хён… Я люблю тебя. Я забуду эту измену и… — Но я, кажется, тебя больше не люблю. Последняя опора рушится. И для Минхо это пресловутое «кажется» оказалось фатальным. Да, первые полгода без Джисона, погруженный в свою новую, такую интересную и яркую студенческую жизнь, он прожил так же, как и предыдущие. Но когда все эти тусовки, новые знакомства и эмоции приелись, то он вдруг остро ощутил нехватку чего-то важного. Он чувствовал, как тянет в груди, когда он не находит заученный наизусть номер в записной книжке, когда понимает, что его выходные больше не скрашивают немного детские, наивные истории и милая улыбка….Он больше не ощущает тепла. Решение приходит раньше, чем он успевает совершить ошибку. Минхо знакомится с Сонхва, с которым завязывает короткие, но запоминающиеся отношения. Потом еще одни. И еще одни. И самая большая ошибка состояла в том, что вместо того, чтобы заполнить дыру, образовавшуюся внутри, все они делали ее еще шире и ненасытнее. Минхо ощущал себя пазлом, в котором не достает одного единственного элемента. Без него он неполный, но они все…они все просто не подходили. Когда Ли встретил на одной из творческих андеграундных тусовок Чана и Чанбина, то, ему показалось, что появилась надежда. Но её не было - Джисона не было. Он остался в Пусане. Он перевелся на другую специальность. Он перестал писать песни. И внутри зародилась беспокойная, скребущаяся под ребрами вина. И с каждым разом, как Бинни и Крис делились новостями, она только росла и крепла, потому что, казалось, что от того мальчика, который искренне любил его, не осталось даже бледной тени. И Ли никак не мог исправить этого. Но сегодня. Сегодня, когда на пороге дома Криса, он встретился взглядом с этими родными, круглыми, все еще такими искренними глазами, он ощутил себя на своем месте, ощутил себя, наконец, полным. Он не имел права смотреть на Джисона с теми чувствами, с которыми смотрел. Он вообще должен был развернуться и уйти, как только увидел его на пороге. Было бы честно не мучить и без того измученную душу, но он не мог. Не мог преодолеть эгоистического желания снова получить этого чудесного мальчика себе, назвать его своим. Это было неправильно, но ему нечего терять. Джисон теперь смотрел на него с удивлением, хотя в глубине зрачков, если постараться, можно рассмотреть всполохи негодования, но Минхо вглядываться не хотел: слишком боялся увидеть то, что с первого взгляда не заметил. — Я надеюсь, что ты шутишь, хён, — строго отрезает Хан, хотя голос его предательски дрожит, а ладонь все еще лежит в чужой, словно бы ей там самое место. — Нет, Хани, я не шучу… — Да это, блять, нечестно, — он должен звучать строго, холодно и отрезвляюще, но звучит, на деле, так жалостливо, будто бы просит пощады, — ты…ты думаешь, что можешь, когда тебе захочется, оставить меня погибать, а затем поманить пальчиком и я снова побегу за тобой верной собачонкой? Не играй так с моими чувствами, Минхо! Я не… Я… Джисон, кажется, начинает задыхаться, по щекам так и катятся соленые слезы, срывающиеся и разбивающиеся об асфальт. Хо торопливо перехватывает его влажное лицо в ладони и просит успокоиться. Вкрадчиво, мягко, пытаясь не повышать голос и не давить. Время, наверное, близилось к салюту, потому что на улице можно было встретить лишь редких прохожих, но даже те, кто опаздывал к кульминации всего праздника, были слишком заняты, чтобы замечать двух парней, спрятавшихся под козырьком уже закрытого бутика. — Прошу тебя, Хани. Прошу тебя, послушай. Я был глупым, я был чертовски глупым, — шепчет он, прижимаясь лбом к чужому, а тело, заключенное в его объятиях, содрогается в громких рыданиях. Ли, кажется, чувствует и сам всю ту боль, которую заставил испытать своего хрупкого мальчика. Но, на деле, он и одной десятой не ощутил. Если бы он только знал, как Джисону пришлось собирать себя по частям, никогда в жизни больше бы не притронулся. Но он не знал, хоть и видел все эти трещины невооруженным взглядом, — Хани. Я знаю, что ты не веришь мне, это сложно. Я и не заслужил доверия, но… Я был слишком юн, чтобы понять, какую ошибку совершаю. И я, клянусь, я заплатил сполна… — Ты, блять, не знаешь! — Да — да, малыш, — шепчет утешающе Хо, гладит по макушке, скрытой плотной вязью шапки, — я не пойму и доли того, через что ты прошел, но я обещаю… — Прошу тебя, не надо, — бессильно просит Хан, греясь в знакомых до боли объятиях. — Я все еще люблю тебя. Без всяких «кажется». У меня было четыре года, чтобы понять… — Но я в своем "люблю" никогда не сомневался, — всхлипывает парень, скрывая свое лицо на чужом плече. У него нет никаких сил сопротивляться, но и сдаться он не может. Все это неправильно, — я не могу тебя простить, Минхо. Не знаю — смогу ли вообще когда— то… Я… — Не думай об этом сейчас, — прерывает его парень, боясь услышать однозначный отказ. Хотя и поделом бы ему было, — я проведу тебя до отеля и все. Не думай сейчас. Я дам тебе столько времени, сколько тебе понадобится, — шепчет он, успокаивающе поглаживая все еще изредка всхлипывающего парня. Джисон так и нежится в несмелых объятиях старшего, пока полностью не успокаивается. Кажется, он даже стал немного трезвее. Парни идут молча, но за руку больше не держатся. Когда они, наконец— то, подходят к центральному входу отеля, то останавливаются и неловко переминаются с ноги на ногу, боясь посмотреть друг другу в глаза. Джисону нужно бы попрощаться, но он… Ему страшно. Словно бы все, в чем он нуждался последние четыре года, стоит перед ним. Словно оно в его руках, а он рискует потерять это повторно. Пока они шли в тишине, у каждого было время подумать, попытаться переварить произошедшее. Хан вздыхает и устало устраивается на холодных ступенях, ведущих к широкой, стеклянной двери, за которой слышатся веселые голоса посетителей, встречающих праздник в компании друг друга. Минхо без лишних слов усаживается рядом. — И что дальше, Минхо? Я уеду через два дня обратно в Пусан, а ты снова останешься здесь. И все, что ты мне пообещаешь или скажешь, не имеет никакого значения. Я никогда в это не поверю… Слышать такое больно, хотя старший и понимает, что доверия лишился справедливо и намерен вернуть его обратно. — Значит, я буду делать, а не говорить. Джисон недоверчиво хмыкает, кладет тяжелую от алкоголя и рыданий голову на сложенные на коленях руки, и смотрит снизу вверх на точеный, искусно красивый профиль. Хочется провести кончиком пальца по ровной спинке носа, как в былые времена, аж руки чешутся, но он себя останавливает. — Я…Я тебе не верю. И не могу обещать, что смогу поверить после всего, но в одном ты прав. Минхо оборачивается на него с ясно читающимся в глазах вопросом. — В чем же? — Тех Минхо и Джисона, что были четыре года назад, уже нет. Все очень изменилось. Я изменился. И, мы знаем друг о друге, полагаю, но… Не знаем друг друга. Так? Я…наверное, я говорю глупость, — тушуется Джисон под мягкой улыбкой, расцветшей на губах старшего. — Совсем нет, Хани. Ты прав и… Мне чертовски больно осознавать, что я потерял это время, что я потерял тебя. Все, что у меня было и есть  — лишь воспоминания о тебе. — А ты вспоминал? — Чаще, чем хотелось, — усмехается Хо, морщась как — то болезненно. — Могу понять, — расслаблено пожимает плечами Джисон, наконец— то, выпрямляясь и разминая затекшую шею. Он молча поднимается с холодного камня лестницы, следя за неохотно повторяющим за ним старшим. Тот кряхтит как— то неловко и хрустит коленными суставами. Хани тихо смеется, — да уж, ты успел постареть, хён. — А ты такой же красивый. Джисон хватает торопливо воздух одним глотком и моргает слипшимися ресницами часто — часто, на бледных осунувшихся щеках проступает румянец. Парень хочет как-то ответить, когда ему на нос падает что — то мокрое, от чего он рефлекторно вздрагивает, поднимая взгляд наверх. Легкими, невесомыми хлопьями с неба сыплются снежинки, оседающие нагло на волосах и одеждах празднующих людей. Хани завороженно смотрит вверх, протягивая ладонь, пытаясь поймать хоть парочку. На лице расцветает легкая улыбка, которая не трогала его губ уже несколько лет. С небес падает первый в этом году снег, люди в парадной отеля отсчитывают секунды до полуночи. Минхо прижимается к расслабленным губам, ощущая на языке горько— сладкий привкус. Они знают, что это неправильно, что ничего может не получиться, что эта ночь может принести еще больше боли. Но оба решают, что имеют право на одно единственное рождественское чудо — надежду.