Серебро

В меховой воротник плаща Освальда набился снег. От отца пахнет морозом, сталью и холодом, елью, травами и дымом. Генри шагает плечом к плечу, проваливаясь по колено в пушистом снегу, утопая в нем, как в зарослях осоки. Выдыхает, делает размеренные шаги, то и дело ударяя плечом плечо отца, наблюдая за снежинками, которые разлетаются от сапогов. Смотрит назад, а плащи за ними уже замели все следы, как хвосты у лисиц. Снег повсюду — на одежде, в волосах, под кожей и на костях. Выдох — облако пара, витиеватого, молочного, резкого на фоне стального, вечернего неба. У отца на поясе едва слышно гремят ножны кинжала. Спокойно и тихо. Вдалеке уже вырисовываются дворцовые острые башни. Дворец сияет, готовый к празднованию Зимнего Дня. Шаг, выдох, снежинки, вдох… Ярмарка. Цветущая, искрящаяся, блестящая и сверкающая. Громкая и шумная. Генри не привык к шуму и поэтому просто жмется к плечу отца. Так же неосознанно он прижимается к нему, когда они стоят в заснеженному саду дворца, отдыхая от шумного бала. Действительно шумного, до рези в глазах золотого и пьяного, веселого до какого-то непонятного ощущения в груди. В руках Освальда серебряный кубок с ежевичным вином, на его плечах все тот же самый темный плащ с черным мехом, будто бы изрезанным легкой сединой, отливающей серебряным блеском. Застежка, стягивающая плащ на ключицах, сверкает сталью двух волчьих морд, сцепленных в виде потасовки с целью перегрызть глотки. У Генри в глазах все блестит. Наверно, выпил слишком много, непозволительно много для его возраста. Впрочем, важно ли это, если он ощущает себя счастливым и беззаботным? В кои-то веки. Он кладет голову на плечо отца, чувствуя небольшую слабость в ногах. Они просто разглядывают то мигающие звезды, то луну, заставляющую снег переливаться, точно волны, то увитую снегом большую яблоню. Ветви соблазнительно покрыты снегом и усыпаны алыми ягодами. Генри, в мутную голову которого заползла шальная мысль, поднимает руку и… Не дотягивается до раскинувшейся прямо над головой ветви. Тогда он подпрыгивает, роняет шумный выдох, едва удерживает равновесие на возмутительно ослабленных ногах, и даже в прыжке задевает только тонкий кончик. Мукой осыпаются несколько мелких снежинок. Услышав слева тихое хмыканье, похожее не то на заинтересованность, не то на насмешку, Генри поворачивается к отцу и тут же замирает, ощущая на лице, шее, в волосах тонкие уколы холода. Освальд поднял руку и без проблем дернул за злосчастную ветвь, усыпав их обоих блестящим, чарующим снегом. Его плащ полностью в снегу, его темные волосы, щетина искрятся снежинками, даже брови и ресницы. И из груди Генри неосознанно вырывается тихий смех. Он машет головой, запускает в волосы ладонь, убирая снег, осыпав свою рубашку еще сильнее. Рад, что получилось исполнить задуманное. Конечно, огорчает немного тот факт, что Освальд и сам все сделал, но все же… Генри не успевает додумать — пьяное тело падает прямо в сугроб, и он вместо того, чтобы испугаться, встать в стойку, ожидая нападения, смеется, громко и заливисто, отплевываясь от снега. А затем улавливает краем глаза блеск застежки на сапоге и пинает прямо туда, тут же слыша ругань и глухой звук падения в сугроб где-то совсем рядом. Ногу обжигает жидким холодом, и Генри мутно понимает, что это развившееся вино, а в сугробе навеки утонул и уже пустой кубок. Пытается встать, выпутаться из этого пушистого, дышащего холодом одеяла, минутно нависает над отцом и тут же его тянут вниз. Какое-то время они вот так и барахтаются, то и дело спихивая друг друга, а Генри хохочет — ему легко, ему беззаботно, весело. Когда они устают, то просто ложатся спиной в эту большую, холодную постель, смотрят на звезды, переводя дыхание. Затем поднимаются (Генри делает это, привалившись к плечу Освальда, потому что тело уже не держит абсолютно). Когда Генри в тот самый момент, когда Освальд поправляет свой плащ, сбивая снег, слышит его тихий смешок, неспособный звучать громче из-за сомкнутых, изогнутых в улыбке губ, то улыбается. Просто улыбается, смотря на усмехающегося отца, всего встрепанного, словно ворон, увернувшийся от града стрел. Странно было видеть отца таким вот. Простым. По-прежнему величественным и изящно красивым, но таким… Беззаботным. У Генри заплетается язык, но, тем не менее, развязная речь звучит понятно: — А когда ты последний раз др… дурачился со своим сыном, играясь в снегу, как волк?.. Взгляд отца будто бы теплый, согревающий. — Никогда, Генри. — Руки отца приятно давят на спину и шею, а мех на его плаще мягко гладит лицо. Генри обнимает отца в ответ, запустив руки под полы плаща. Он все еще улыбается. Они оба улыбаются. Под плащом отца тепло и безгранично спокойно, ровно как и в его объятьях. — Люблю, — выдыхает Генри. Чувствует, что должен сказать, хотя и так все ясно. Ночь обнимает их, холод приятно забирается под одежду. — Тоже, — совсем коротко отвечает Освальд, и Генри готов поспорить, что голос у того чуть дрогнул, а объятья стали крепче. — Я тоже. С Сивардом не вышло. Но прошлое уже сгорело в огне, а сама судьба дала второй шанс, который никак нельзя убить. Совсем рядом во дворце проходит праздник, люди кричат и веселятся, звучит музыка, топот. Им тихо и спокойно. Их обволакивают снежинки, запах ежевичного вина, лунный свет и золотые нити. — Ну, устроили… И в этот раз Генри не успевает среагировать, когда отец молниеносно пихает его в сугроб. Смеясь, Генри нащупывает кубок, поднимает его и хохочет: — Слава королю! — С пустым бокалом тосты не произносят, — ворчит в ответ Эдвард, у которого против воли губы расползаются в улыбке. Пьяный брат, лежащий в сугробе, вызывает лишь умиление. — В нем снег, между прочим… — Ваше высочество, — поворачиваясь к Эдварду спиной обращается Освальд, вытягивая Генри из сугроба и едва заметно ему подмигивая, — как вы смотрите на детские забавы?.. — Что… Генри едва не задыхается от смеха, когда в лицо Эдварда прилетает снежок, рассыпавшись яркими блестками на его золотом мундире и волосах. Два охотника на одного принца, может, и не слишком честно, зато весело.