Like a Flower | Как цветок

Она моя. Моя, понимаете, не его, не его, с его льдисто-голубыми кристально-белыми напудренными улыбками и бледными белыми волосами и зелеными, как зависть, как змеиная чешуя, змеевидными глазами. Он пожирает ее, я вижу это, я вижу, но она не видит и не слушает, даже меня, даже сестру, которая любит ее. Любит ее. Я люблю ее, как воздух, а он любит ее, как стеклянную. И я вижу это в его глазах, что он не знает, не знает, что она проводила свои ночи подо мной, что она получила свой первый опыт со стоном, который я вырвала из ее тела, что мои пальцы и рот были там задолго до его члена, были там, и ей это нравилось, и она любила меня. Меня. Она понимала меня, я понимала ее, как никогда не могла понять наша сестра-предательница. Она позволяла мне расчесывать ее длинные, бело-золотистые волосы, позволяла мне почувствовать их в своих пальцах, позволяла мне показать ей все то, что я знала, вплести истины и уроки в ее нежную кожу, мягкую, как мех, как арпеджио, и изгибы, изящно лежащие под розовой ночной рубашкой. Я все еще вижу ее, когда закрываю глаза, вижу белые зубы под слегка приоткрытыми губами, вижу твердые вершины ее грудей, вижу, как она набухает от моих слов, какая она розовая и как растекается между моими пальцами. Она стонет, как лед, звенящий в бокале. Она никогда не произносила моего имени, до самого конца, пока я не вырывала его из нее своим ртом, своими руками, своей палочкой, пока не заставляла ее забыть свой стыд на тот единственный миг, когда наслаждение перевешивает все остальное, что она когда-либо чувствовала. Она была так прекрасна, ее клитор, как пурпурный мрамор «кошачьего глаза», перекатывался между моими пальцами, ее волоски были как шелк, локоны, тонко закрученные между ее ног. Большую часть времени она закрывала глаза, но когда она открывала их, они были серыми, как буря. Моя буря. Интересно, открывает ли она глаза для него? Я должна убить его за прикосновение к ней. Я помню, как дрожали ее руки, когда она прикасалась ко мне. Когда ее руки казались такими тонкими и бледными по сравнению с моими, когда она спокойно слушала, как я говорила ей, что, конечно же, все сестры так делают, что «ты должна научиться, иначе не найдешь себе достойного мужа», что она должна любить меня так, как я люблю ее… Я накрывала ее руку своей, вела ей по своему телу, задыхалась и выгибалась навстречу ей. Она была такой неохотной, это было сладко, как цветок, как наблюдение за раскрытием цветка. Мой цветок, мой прекрасный нарцисс. Я извлекла ее из бутона, усыпала ее солнечным светом. Я сделала это. Я вырастила ее. Он испортит мою работу, я знаю, испортит, он втопчет ее в твердую, грязную землю, разбросает ее лепестки, как мусор. Если бы у меня только была возможность, я могла бы продолжать создавать ее по своему образу и подобию… она была бы белой королевой, а я — черной. Я одесную Господина нашего, а она — мою. Мы бы угождали ему вместе, о да, мы были бы его самыми любимыми, его светом и тьмой. А пока я могу подождать своего часа. Она устанет от светлых волос и змеиных глаз, она устанет от жёсткости мужчины, от требований к жене. Она будет тосковать по воспоминаниям о мягкой коже, теплых губах и любви, которую может дать только сестра. Она начнет втягиваться в свой бутон, и ей захочется снова почувствовать солнечный свет. А я буду ждать.