Из полумрака, тупого гомона кабака
Из адеквата в растерянного дурака
Градус трусу вливает нрав смельчака
Шарит рука на ощупь, мне ещё коньяка
Хочу напиться, убиться, совесть чиста
Да, нам суждено было проститься, но хочешь знать
Я должен был переродиться и кем-то стать
Но почему-то перестал себя узнавать
Голова раскалывается — музыка ебет не по перепонкам, а по мозгам, и от этого только сильнее тошнит. А вообще, изначально тошнит от парочек, что зажимаются и сосутся по углам. Хотя он знал куда идет. Да и, пожалуй, сам хотел как-то развлечься. Только вот что-то нифига не весело. Всем весело, а Мирону вот как-то не до того. От чего-то внутри от всей этой наигранной романтики только и тянет наебениться в хламину и уснуть где-нибудь под забором недостройки. Там, где его никто не найдет и не станет тревожить. Там, где он и сам себя отыскать не сумеет и, может, хотя бы тогда, наконец, сможет забыть весь этот цирк. Ведь все могло быть иначе. Они могли прекратить эти дурацкие представления, не сраться на пустом месте, не придумывать новые поводы для истерик и не переходить границы. Все могло быть иначе, не будь они такими упертыми ебланами, не забудь они, что слова, которыми они кидаются всякий раз — могут задеть за живое. И даже если опустить эти моменты, возможно, просто нужно было проводить друг с другом больше времени, общаться, а не трахаться при любой удобной возможности. А может, и это бы не помогло все решить. Возможно, они совершенно друг другу не подходят, вообще не созданы, чтобы быть вместе даже на миг. Просто так вышло и они как-то законнектились. Случайно, не предначертано, наперекор всему. Добрых сказок в жизни, как Мирон уже давно понял, не бывает ни при каком раскладе. Есть только периоды света из-за шторки и, собственно, сама шторка, темная и беспросветная, таящая за собой, возможно, еще большую дичь. Возможно, все могло быть иначе, но уже вряд ли что-то поправишь. Мирон сам принял решение разбежаться, ибо терпеть эту всю ебанину было просто невозможно. Они ебали друг другу мозг по любому поводу, цеплялись к мелочам, хотя при этом шептали слова любви на каждом углу. Что это за любовь такая? Душевно человека пиздишь, неосознанно, думая, что будет лучше, а на деле руинишь все хуже прежнего. Поэтому Федоров и решил, что нужно с этим покончить. И… Слава отчасти был согласен. Но лишь отчасти, потому что первые несколько месяцев он то ли делал вид, что все нормально, то ли тешил себя надеждами. Часто напивался, — да и без алкоголя тоже, — писал тучу сообщений и то удалял их, то оставлял так и не отвеченными. Мирон решил забить и просто плыть по течению — глядишь, вынесет на какой теплый бережок, а там уже видно будет. Но вот только что-то все пошло совершенно не так. И он сидит сейчас в этом чертовом баре, глушит коньяк, пытаясь утихомирить все внутри. В голове, несмотря на музыку в помещении, крутятся какие-то обрывочные строчки из непонятно где услышанных песен. Они какие-то странные, про цветущую воду в квадратных метрах и людей-жуков, что заняты общим делом. Они вертятся в голове, сливаются воедино и тут же распадаются. А потом он с ужасом понимает, откуда же они взялись. — Мне еще коньяка, — просит он бармена, и тот повторяет заказ уже в который раз. Он выпил столько, что сказать точно, хочет он напиться или откинуться уже не удается. И по сути, сейчас ему не должно быть так плохо. Уже прошло много месяцев, у них обоих все поменялось, но только ноющее чувство в груди ни в какую не хочет его покидать. Коньяк обжигает горло и Мирон чуть хмурится. Нет, очевидно — они не могли быть вместе всю жизнь. Да и вряд ли бы были даже несколько лет. Они оба полностью невыносимы, создают рядом друг с другом абсолютную дурку. Наверное, это какой-то «ценный жизненный опыт». Наверное, он дан Мирону для переосмысления себя, своей жизни и понимания, что все очень даже заебись, что надо бы девушку найти, треки выпускать почаще, может даже где-то рожей светить и по турам ездить. Забить хер на Гнойного с его кукухой и сказать аривидерчи. Наверное. Прикрывает глаза на мгновение. Какая-то ебанина. За эти месяцы он не то что ничего не переосмыслил, а наоборот, он вообще перестал понимать, кто он. До этого и так загонов и проблем было невпроворот, а сейчас еще и это навалилось. Где он, где реальность, да и существует ли она вообще… Может, все эти люди — просто плод его давно поехавшей башни. А на деле, его уже прикрыли в какой-нибудь психдиспансер для особо ебанутых. Хотя, конечно, в этом нет никакого смысла. Нет смысла его лечить и нет смысла в этих пустых заебанных мыслях — правды он все равно не узнает. Да и не факт, что она ему в чистом виде такая нужна. На часах бахает ровно час ночи, и Мирон все же решает, что, наверное, лучше закругляться. Он и так изрядно налакался, на ногах явно стоять не крепко будет, а до дома его никто довозить не собирается. Есть, конечно, Евстигнеев или та же Женька, но Ваню лишний раз напрягать нет желания, а перед Женей просто стыдно, поэтому решение отправиться домой на такси кажется самым разумным.Слова пусты, остались только формы
Их содержание сомнительно, а смысл спорный
Бухой упорно, пытаюсь все заснуть в уборной
На мониторе с твоим фото параллельно порно
Голодным должен быть художник или поэт
И я голодный, хрен пойми во что одет
Несу размеренным гудкам в трубке этот бред
Надеясь, что у тебя с собой телефона нет
Чья-то прокуренная раздолбанная хата с кучей людей, которых Слава видит впервые. Из всей этой тусы ему известны лишь пара чуваков, которые ему когда-то барыжили травкой и легкими колесами. Кто все остальные — в душе не ебет, да и не особо горит желанием узнавать. Сегодня план до жути простой — накидаться. Похуй на девушек, что клеятся к нему, похуй на всех, кто его узнал или наоборот. Главное, взять бухло и забиться в какой-нибудь угол. Такая схема уже как несколько месяцев прокатывает. — Слав, курнуть не хочешь? Слава оборачивается и видит то ли Витю, то ли Рому, то ли хрен знает, но сейчас к горлу подкатывает ком и если он пойдет курить, то выблюет все внутренности моментально. — Не, бро, я сегодня без этого. — Ну смотри, если что, — он подмигивает и играет бровями, — Мы с Ромкой на кухне тусим, подбредай. Значит, все-таки Витя. Кивнув в ответ, Слава хватает со стола бутылку пива и направляется в поисках укромного местечка. Оно находится быстро. Комнат не так много, все заняты — кто-то ебется, кто-то курит, кто-то вообще какую-то лютую дичь творит. Поэтому то, что толчок остается пустовать, становится приятным открытием. Слава вваливается туда с одной простой мыслью — не видеть эти рожи. И да, наверное, тупо было переться на тусу с кучей народу, но тут есть бухло и свободная комната, так что заебись. Одному дома бухать все равно не так весело. Пивас чуть теплый и оттого не сильно приятно, но он туманит рассудок и это перекрывает все минусы. Мысли в голове Славы — отдельный вид шизы. Времени прошло достаточно, событий и людей сменилось множество, только почему-то ситуацию отпустить не получается. Почему-то отпустить казалось неправильным. Да даже если и правильным, то вряд ли бы вышло. Это что-то на грани подсознания, на уровне, граничащим с инстинктами и рефлексами, что-то, что уже не вытянуть из сердца, что поселилось там и забетонировалось. И это бесит, это бесполезно и глупо. На расставании настоял Мирон, значит, скорее всего, у Славы нет никаких шансов. Тот хоть и выглядел подавленным, но явно дал понять, что лучше свои мечты засунуть глубоко и надолго. Сегодняшние слухи, которые дошли до Славы через каких-то друзей друзей других друзей, а те то ли из желтой прессы это вычитали, то ли услышали от пьяных развязных рэперов на какой тусе… вовсе не важно. Важно лишь, что слухи про Мирона и про его девушку. Карелин каждую секунду напоминает себе не думать про это. Вроде даже получается. Сейчас вот он льет в себя алкоголь совершенно не от этого. Просто настроение что-то пошло по пизде, вот и захотелось развлечься. Что там у носатого происходит в жизни, его не волнует. Конечно, тут же в голове всплывают образы Мирона, слитые фотки с многочисленными девушками и их ссоры, когда они еще… Желание чекнуть переписку приходит так же внезапно, как приходят вообще все бредовые мысли в голову Славы. А еще туда приходят воспоминания, куски сообщений, которые были отправлены на эмоциях и за которые сейчас неимоверно стыдно, мягкие прикосновения губ Мирона к своим… Слава отчаянно трясет головой, закрывая лицо отросшей челкой, будто пытаясь спрятаться от мыслей. Хер бы там.[Ты знал. Знал, что после всего этого не сможешь без него.]
В черепе отдается, будто чужим голосом, обвинительным, осуждающим, таким же мерзким, как и сам Слава в этот момент. Он пытается залить в себя пиво, но из-за гудящей головы не выходит и оно проливается прямо на худи. Ну и похуй, все равно старое, и постирать бы не мешало.[Что же ты наделал, Слава? Куда занесло тебя? Зачем выбрал именно этот путь? Ты же знал, что он ведет в эту лужу. В ней хочется утопиться. А еще проблеваться. Так мерзко на душе, что даже не больно. Просто отвратно.]
Губы Мирона на его губах, теплые руки на шее, ласковый взгляд из-под пушистых ресниц и улыбка, адресованная ему. — Люблю, — шепчет Мирон прямо в ухо и целует куда-то в скулу.[Нескончаемо играешь дурака, а потом думаешь, какой же ты на самом деле еблан, да? Правильно, Славочка. Хуйня какая-то.]
Губы Мирона поджаты, руки нервно заламывают пальцы, взгляд исподлобья немного пугающий и в целом Мирон выглядит заебано. Из-за него. — Нам нужно расстаться, — уверенно говорит Мирон, отдавая ключи от квартиры обратно ее владельцу.[А стоило ли так изъебываться, чтобы в итоге все привело к этому?]
— Еблан, еблан, еблан, — шепчет Слава себе под нос, почти что руками раскидывая воспоминания подальше от себя. Мирон любящий. Мирон обнимающий. Жаждущий. Смеющийся. Мирон злится. Бесится. Стонет. Просит сильнее. Опять злится. Громко ругается. Хватается за голову, потом за плечи Славы и долго трясет. Потом они опять трахаются и так по кругу, до бесконечности, до сорванных голосов, искусанных ключиц и слез в уголках глаз, до поджимающихся пальцев ног и бьющейся посуды. Все до бесконечности долго и мутно. Схлопывается в мгновение прямо перед глазами и застывает в сердце, больно давя изнутри. Наверное, на такое не должно вставать. Наверное, Карелин действительно еблан последний, потому что рука сама тянется в джинсы, сжимая вставший член. Пиздец. Слава подрубает какую-то порнушку на телефоне. Сразу перелистывает на само действие, ибо смотреть сюжет и прелюдию вообще сил нет. Красивая девочка, облизывается«Прошу, я просто хочу с тобой поговорить»
А не ответишь, ладно так тому и быть
Не надо выяснять сейчас, кто первым был и как убит
Кто заложил под наш фундамент динамит
Кто больше кому предан был и кто первым был предан
Мы вроде как не на войне, тут не важны победы
И мне достаточно будет лишь одной беседы
Терапия знанием как ты, где ты
Такси все же подъезжает еще минут через пять. Водитель сильно извиняется за задержку, рассказывая историю о каком-то мужике на крутой тачке, что врезался на главной улице в грузовик, и объезжать его пришлось длинными путями. Слава говорит, что ничего страшного и слушает его вполуха. В такси на заднем душно, воздух стоит и даже маленькая щелка открытого окна не помогает. В голову снова лезут не те мысли. Слава уже достаточно пьян. Пусть не бухой в говнину, но явно не сильно в адеквате. Открывает телеграм и зависает. Написать что-то? Да в этом как-то никогда смысла и не было. Слова у Славы всегда выходили как-то косо и мимо. Он пытался вложить в них всю суть своих переживаний, но от них оставались лишь жалкие формы, которые никто всерьез не воспринимал. Одно дело в треках — завуалировать все под метафорами, сравнениями и историями, сюжет которых всегда списан с реальности, строить новые миры, он же ебать поэт и художник в одном флаконе. В жизни так не сделаешь. Нет, можно, конечно, но все будут смотреть на тебя как на еблана и все равно нихера не поймут. Славе хочется говорить искренне и по существу, но каждый раз, встречаясь с проблемой один на один, все куда-то исчезает — свои предъявы кажутся глупыми и бессмысленными. Понять, что он хочет донести, становится почти невозможно, и в итоге никто не приходит к нормальному завершению этого пиздеца. В отличие от него, Мирон свои мысли излагает ясно и четко, так же красиво, как и в треках заливает о какой-то важной социальной теме. Говорит обычно так осмысленно и уверенно, что кажется, будто он текст перед этим пару раз прогонял. Когда они расставались, Мирон выглядел подавленно, но все еще держался ебаным аристократом с отменной дикцией. Хоть бы капелькой своей охуенности поделился. У Славы-то коленочки тряслись и голос подрагивал. Его заебало, если честно. Сейчас Славе охота раскидать этому жиду все по полочкам, и он почему-то уверен, что в данный момент у него это неплохо бы получилось. Смотрит на пейзаж за окном и понимает, что дорога домой вызывает лишь липкое отвращение. Мысль сменить адрес, пусть и доплатив больше, начинает злобно покусывать пьяное сознание. Идея настолько ебаная и непродуманная, будто из глупых фильмов взята, но Карелина мало это заботит. Он чуть водителя по плечу тормошит, спрашивая, можно ли сейчас адрес поменять или нужно будет другую машину ждать, мало ли. Дядька-таксист оказывается добряком и соглашается Славика на холод и начавшийся дождь не выкидывать. Слава радуется, — насколько он вообще еще способен испытывать это чувство, — и благодарит мужика. Внутри нарастает некое волнение, хочется его куда подальше запихать. На экране телефона все еще открытая телега. Слава выходит из нее, скипает все приложения, очищая историю недавно использованных и заходит все-таки в контакты. Тычет пальцами, абсолютно не думая о своих действиях и их последствиях. Просто по привычке набирает цифры и жмет на вызов. Гудки продолжительные, будто отдаются в черепушке. Каждый гудок все сильнее и сильнее раздражает, так что желание сбросить появляется моментально. Однако, Слава ждет. Хотя где-то в подсознании звучит «не бери трубку, пожалуйста, не бери». Просто потому что страшно. «Абонент недоступен. Оставьте сообщение после сигнала.» — слышится голос автоответчика, сердце замирает на пару секунд, а потом в голову приходит тупая идея наговорить все туда. Собственно, а почему бы и нет? Окси вряд ли проверяет голосовую почту, времени скорее всего царского на такое дело не хватает. А Славке выговориться необходимо просто. Его даже водитель не смущает особо. Тот спокойно себе напевает под нос трек, что звучит с радио-колонок и за дорогой внимательно следит. Ему явно не до Карелина. — Я ебал, — первое, что произносит Слава после прекратившихся сигналов, ибо начать на деле оказывается сложнее, чем представлялось. — Я все это ебал, блять. Я лично бы все обсудить хотел, просто один раз, без всей этой мозгоебли. Просто адекватно, по-человечески, не выясняя, кто, блять, больше виноват. Мне просто нужно знать, что ты там живой, морально хотя бы. А ты, еблан конченный, не читаешь нихуя, делаешь вид, что я сдох или просто исчез нахуй. Заебись, круто. Я вот сейчас к тебе еду. Знаю, что нахуй схожу, даже не удостоившись взгляда из окна, но я просто уже не вывожу, блять. Но смысла даже писать тебе нет, ты ж игноришь все, тебе же похуй. Да еще и занят сто проц. Ты там, наверное, где-то на крутых тусовках, да? С Охрой своим ебаным ебальник корчишь для новых фоток в инсте? Или, может, с Дилярой все же съехался? Круто тебе там, наверно… А мне вот ебано, — голос чуть срывается, но Слава агрессивно продолжает негромко выливать свои эмоции в трубку. — Я заебался фотки твои везде видеть, упоминания о тебе в новостях и твитах. Твои эти вечные улыбки на публику и прочую залупу. Заебался видеть, что тебе, сука, хорошо. Заебался и соску… — голос срывается и Слава не в силах произнести эту фразу до конца, будто поражение признает, если скажет. — Какого хуя мне так плохо без тебя, а ты строишь из себя самого счастливого человека на свете, блять? Меня реально достала твоя рожа у себя в ленте, и дрочить я на нее тоже устал, сука, — мысли все же путаются, но монолог выливается из Славы застоявшейся болотной водой, будто дамбу прорвало, мелет все, что в голову приходит, не сортируя, и лишь глаза слезящиеся жмуря. — Я ненавижу эту всю херню, честное антихайповское. Меня блевать тянет и от тебя, и от себя. Я не просыхаю вообще, я проебываю свою жизнь из-за тебя, ебаный ты жидяра. Ты виноват в этой херне. Что мне так плохо и больно. Я бы хотел, чтобы ты испытывал то же самое, сука. Скидывает на эмоциях. Внутри почему-то легче не становится. Сразу тут же жалеет о всем сказанном, ибо кринж какой-то. Как малолетка разнылся, еще и таксиста все-таки чуть смутил. Слава вытирает глаза тыльной стороной ладони и смотрит за окно. Там уже знакомые улочки мелькают. На душе так паршиво становится, что Карелин вновь в контакты заходит, нажимая на набранный пару минут назад номер. — Блять, прости. Наговорил много лишнего. Хотя, ты же это даже слушать не станешь… Я надеюсь на это, по крайней мере, — чуть мешкается, думая, что еще можно сказать, — Насчет еблана погорячился, сорян. Это я такой… Вновь сбрасывает. Вновь чувствует какую-то отстраненность от реальности, голову закидывая на спинку сидения. Ладно. Остается лишь молиться всем богам, чтобы Федоров и правду почту не чекал от скуки и не наткнулся на этот стыд. А лучше бы вообще симку потерял и никогда не смог найти. Слава уже жалеет, что сорвался, ибо легче не стало, а то, что наговорил, казалось безумно стремным и тупым. Слава и правда еблан.Прижимаюсь, что есть сил, к стене, в темноте, это выглядит глупо
Спотыкаясь обо все углы, матерясь, я ищу куртку
Где-то в другом конце города, твой телефон в сумке загудит гулко
Не пойму к чему все это, но пожалуйста
Не бери трубку
Дома бардак и духота. Обстановка в целом удручающая, и мысли о том, что вернуться в квартиру было не лучшей идеей, голову посещать начинают с тройной частотой. Мирон скидывает лишнюю одежду куда-то на стул, а сам заваливается на кровать. Дел вагон, но думать о них хочется в последнюю очередь. Он, конечно, хуи пинает в последнее время, материал новый был так давно, что фанаты уже изголодались и любое появление Окси в интернете празднуют несколько дней бурными обсуждениями в твиттере и инсте. Мирон бы рад, правда рад был бы что-то выдавать классное, свежее, искреннее даже, но моральное состояние с каждым днем настойчиво твердит о внутреннем выгорании и бессилии. Потолок все такой же белый, люстра все такая же одинокая. Висит, видимо, чисто для красоты или для того, чтобы Мирон ее время от времени рассматривал. Включает свет лишь изредка, если что-то найти не может, а так в основном подсветка в виде настольной лампы. Сейчас даже ее трогать не хочется. Света из окна вполне хватает, чтобы уловить силуэты мебели и хаоса, который не убирался долгое время. Женя как-то приходила и пыталась навести порядок, но попытки ее были тщетны, потому что Федоров сразу начал свое «Жень, ну че ты как нянька, я и сам могу». Она все же что-то убрала, но настаивать на генеральной уборке не стала — и правда не маленький уже. Таблетки только пить забывает. Поэтому в их чате в телеге сообщения от Муродшоевой про них появляются с завидным постоянством. И Мирон ей за это честно благодарен. Не сказать, что они сильно помогают, но на некоторое время придают не такое заебанное состояние и даже какие-никакие силы. В спальне душно, но для того, чтобы открыть окно, нужно потратить лишнюю энергию, а это впадлу. Опять появляется желание покурить, однако балкон кажется слишком скучным местом. Хочется где-то на заброшке, как малолетки, что выебываются никотиновой зависимостью, но прячутся от родаков, боясь, что те их спалят и надают по шапке вместе с запретом компьютера на месяц. Мирону прятаться и выебываться незачем, однако такое состояние он все же ловит. Вставать все также неохота, тело ощущается слишком тяжелым и ватным, однако сердце почему-то сжимается, подсказывая, что выйти покурить стоит. То ли чтобы окончательно убить легкие и невозвратно уйти в небытие, то ли чтобы расслабиться и отвлечься. Коньяк, выпитый часом ранее, будто пролетел насквозь, почти не оставляя следов опьянения. Печально, но чувствовать себя в хлам угашенным сейчас было бы противно. Крепко жмурится, пытаясь собраться с мыслями и все же встать. Не особо выходит, но, открыв глаза, чувствует небольшое ободрение. Ладно, покурить лишним не будет. В коридоре темно, как и во всей квартире в целом. Мирон прижимается к стене и выглядит это со стороны, наверное, тупо пиздец, однако, как оказалось, алкоголь в крови все еще присутствует, отчего Федорова шатает то и дело. Он пару раз натыкается на какие-то вещи на полу, чуть не падая, и даже стенка его не сильно выручает. Кое-как все же добирается до прихожей и пытается нащупать куртку на вешалке. Не потому что холодно на улице и он может опять заболеть к чертям, а потому что в кармане сигареты лежат. — Блять, — матерится, когда с вешалки за нужной вещью падают еще какие-то шмотки, но вешать их обратно он не собирается, поэтому просто шарит рукой по внутренностям куртки и, найдя там потрепанный жизнью Бонд, кидает ее к остальным. И в толстовке заебись будет, не на сутки же уходит. Покурит минуток десять, да домой в свое логово. Уже собирается выйти, как видит боковым зрением мобилу, лежащую еще со вчерашнего дня на комоде. Лунный свет падает так, что освещает как раз именно это место, отчего внутри начинают закрадываться мысли — а не взять ли телефон с собой? Он вообще не любил брать этот телефон. Там было слишком много переписок, личных и не очень, они надоедали и иногда сжирали с головой. Поэтому простенький сенсорный телефончик с левой симкой, номер которой знали только самые близкие и надежные, был лучшим вариантом для сохранения хоть какой-то менталки. Но сейчас почему-то решив, что ничего страшного не произойдет, Мирон все же быстро хватает забытый гаджет и выходит в прохладную тишину подъезда, краем глаза замечая несколько смс-ок от оператора, что пользователь «С» отправил ему несколько сообщений на голосовую почту.А помнишь, как наши титры рисовал экран?
Громкие вопли в поле не более, чем балаган
Чем оно все обернётся я тогда не знал и сам
Сейчас на щеках слезы, роса, я с тех пор не писал
Ну вот звоню, параллельно мелькают огни
Я все говорю, меня слушают только гудки
Мне почему-то очень нужно, чтоб ты знала
Что уйдя тогда ничего не потеряла
Такси все еще кружит среди питерских домов, потому что Мирон живет в какой-то залупе, и таксист отчаянно пытается понять, где же находится заезд к основному двору. Огни за окном начинают раздражать своим мельканием, так что Слава прекращает страдания бедного мужичка, благодарит его за поездку, денег дает даже больше, чем нужно и вываливается в холодную улицу. На самом деле, и сам Слава хреновенько так ориентировался в этой местности. Не как в сопливых романах — адрес его наизусть помнить и пешком к дому пробираться, зная все пути да закоулки. Нет уж, извольте. Гнойный — серьезный мужчина тридцати лет, ему не к чему помнить такие глупости, такие абсолютно тупые мелочи. Однако, когда Слава натыкается взглядом на знакомый двор, сердце предательски выть начинает. О нет, блять, только не это. Слава куда подальше чувство тоски и одиночества засовывает, стараясь вспомнить тайный пароль, который ему Мирон сказал когда-то, чтобы калитку открыть. Ну а хули, его императорское величество в царских хоромах с охраной живет, а вы как хотели? Где-то на подкорке сознания цифры все-таки вырисовываются, поэтому раза с пятого домофон все же оповещает о том, что Славина память не настолько еще пропита и он может войти. «Победа», — усмехается Карелин про себя. Идет по до боли знакомому двору и хочет въебать себе за то, что так давно тут не бывал. Ничего не поменялось — деревья такие же, лавочки, фонари эти дурацкие с холодным светом и подъезд Мирона — самый дальний из всех. Так вообще странен факт, что Оксимирон живет в обычной — не совсем, конечно, но все же — квартире. Кто-то утром может его встретить, поздороваться, спросить, как спалось и куда он идет. Или даже просто с соседнего балкона увидеть, как он в сползающих трениках по кухне расхаживает. Кажется, он должен жить в каком-то далеком мире, один ото всех, в замке или пещере, но явно не в панельке, пусть и дорогущей. На улице никого нет или, по крайней мере, в темноте Славе не видно. Зато его взгляд притягивают окна… Одни конкретные. Свет не горит, все спокойно. То ли спит, то ли вообще не дома. Вспоминается, как он из них часа в четыре утра смотрел на восход и курил прямо в спальне. Ну да, пиздюлей получил знатных и инструкцию о том, что курить надо хотя бы на кухне, а лучше всего на балконе. Тогда было даже немного неловко, но сейчас это вызывает лишь болезненный трепет. Такой силы, что Слава все же не сдерживается и въебывает кулаком прямо в фонарный столб. Конечно, пальцам пизда. На бетоне остаются кровавые подтеки, на пальцах саднящая кожа и мелкие ранки. Слава шипит и сплевывает куда-то. Свет у подъезда Мирона отчего-то самый бледный, поэтому Слава не сразу замечает сидящую на лавке фигуру. Капюшон, сигарета в одной руке, другой близко к уху поднес динамик телефона и что-то слушает с серьезным лицом. Конечно, Карелин сразу его узнает. Кто еще в такое позднее время выпрется в одной толстовке, чтобы послушать голосовое от очередной подружки и курнуть заодно. Слава расстояние преодолевает, становясь на границе, где часть асфальта остается не освещенной. И непонятно, что не дает ему сделать шаг вперед. Вот он вроде и хотел Мирона видеть, сказать ему все в лицо, а сейчас будто воздух из легких выбили и вообще желание свалить появилось. Однако, пьяное сознание шепчет, что ему невероятно повезло и что Федоров явно не двадцать четыре на семь тут сидит, так что шанс упускать было бы глупо.И вот я под твоим домом, мой единственный друг
Пальцы мерзнут, телефон валится из рук
Как хорошо, что я почти всё рассказал
А пьяный бывший под твоим окном уже засыпал?!
Слава, присвистнув, заходит в свет фонаря. Мирон, естественно, дергается и по сторонам оглядывается, не сразу его замечая. А когда все же взгляд на нем останавливает, хмурится, в мобилу быстро тыкает и убирает в карман. — Ты ебу дал, Слава? — глядит устало и охуевающе. Ну да, он явно не ожидал, что, спустившись покурить в глухую ночь, встретит гуляющего около его дома Гнойного. Вот встреча-то какая. — Ми-ир, — тянет и улыбается, подходя ближе. — Три ночи, Карелин, какого че… Это что за?.. — удивительно, как он вообще увидел разбитые костяшки при таком освещении. Брови хмурит и рукой глаза протирает, — Слава, блять! Карелин смотрит с насмешкой, мол, что такого. — Ты заебал. Тот все еще лыбится и рядом на лавку садится. Федоров такому развитию сюжета не очень радуется, но решает промолчать. Видок у него потрепанный и грустный. Вот да, именно грустный. Не мрачный, не печальный, просто грустный. Это пугает и настораживает одновременно. Что он там такое слушал в мобиле своей? Или все же из-за Славки? Молчание обжигает уши ледяной тишиной. Оба думают, что сказать хочется много, но слова в горле застревают, будто издеваясь и давая понять, что они будут так ебланить до конца своих дней. — Зачем приехал? — все же решает спросить Мирон. — Увидеть тебя захотелось, — даже не раздумывая, выдает Карелин, будто есть какие-то еще мотивы тащить сюда свою задницу. Хотя, когда таксиста попросил адрес переменить, вообще никаких мыслей не было, даже надежды, что хоть на секунду увидятся. Просто поближе к нему. Федоров глаза закатывает, как бы говоря, что Слава идиот. — Посмотрел? А теперь шуруй давай, холодно. — А тебя ебет? За телкой своей так следи лучше, — вроде беззлобно, но с предъявой. — Че? Совсем крыша поехала? Какая девушка? — Диляра твоя, с которой ты сошелся недавно. — Боже… ты совсем еблан? Меня кто вообще в последний раз где-либо видел, не то что с кем-то? — зенками своими по пять рублей хлопает, пытаясь понять, че Славка употреблял по дороге сюда. На самом деле, Мирон и правда не выглядит так, будто тусит с кем-то днями-ночами и радуется жизни, но ходившие недавно слухи покоя все же дают. — Ага, конешн. И на деле ты такой белый и пушистый, дома сидишь, да книжки читаешь и слухи просто так ходят. Не дури, Мирош. — Не знаю, кто тебе там что сказал, не хочешь — не верь, но ни с кем шашни я не строю. Если это все, то можешь валить, — спокойно произносит Мирон, а внутри все скрипит и почти рушится, держась лишь на полусгнивших деревянных балках. Но Слава сидит и молчит. — Ты укуренный? Слава головой качает. — А чего тогда тупишь? Пожимает плечами. Ответ его не то чтобы устраивает, но нормальных объяснений он все равно вряд ли дождется. — Заебался. Думал ты там… А, ладно, не важно. Проехали. И вновь тишина. Слава на Мирона даже не смотрит, лишь чувствует его присутствие и еле слышное дыхание. — Думаешь, я в состоянии? — почти шепотом спрашивает Федоров, крутя в руках полупустую пачку и глаз не подымая. — А чего бы нет? Мирон хмыкает. Такой пиздец внутри. И все из-за него. То ли Слава придуривается, то ли Мирон слишком закрылся и никому уже не видно, что он прогнил изнутри. Ну, типа, просто скрытая личность, никакого криминала. — А вот так вот, Слав. — Неужто тоже кроет? — а нет, не придуривается. Понимает. Хотя говорит это скорее в шутку, но видя выражение лица Окси, улыбка как-то сама сходит с губ. — Че, правда что ли? Еба… Мирон сигарету еще одну достает и закуривает как-то слишком агрессивно. Прижимается губами к фильтру так показушно, будто и правда выебывается. Смотри, Славочка, не тебя целую. Славе скорее противно, нежели обидно. — Иди нахер. Карелин отворачивается и тоже затянуться решает. Сидят дымят, как два паровоза и молчат. Надо бы обсудить, но вы не забывайте, что они ебланы. Поэтому продолжают молчать. Слава слышит, как Мирон тушит окурок и открывает пачку вновь, на что Карелин поворачивается и выхватывает ее из рук. — Ебанулся? — Федоров явно не хило так охуевает со всего происходящего. — Хватит тебе, потом совсем загоняться будешь, будто я тебя не знаю. Слава выглядит серьезным и клоуном одновременно. Потому что у самого сига в руке тлеет. Но в отличие от Мирона у него кукуха так сильно не плавится, и он после курения не идет размышлять о вечном и великом, думая, какое он сам ничтожество. Он это просто всегда помнит и сильно не парится, давно хуй положив. — Заботишься? — Просто не хочу потом быть ответственным за твой моральный, а может, и не очень, самовыпил. «Уже», — думает Мирон, но вслух произносит лишь: — Домой вали. И сиги отдай. Слава головой мотает еле заметно и хмурится, не обращая внимания на просьбу. — Я тебе в голосовую почту пиздел. Ты, наверно, не чекал, но там я не спиздел, если че. — Голосовая почта? Мы в каком году? Пиздец. — А хули делать, если ты игноришь везде, — Слава в глаза смотрит резко, так что Мирон застывает и взгляд отвести не смеет, — Ой, да иди в пизду, все равно не слушал, похуй. Карелин отталкивается от лавочки, вставая на подкашивающихся ногах, но его тут же цепляют за руку, заставляя сесть обратно. — Я слушал. Ты как раз прервал меня. — А, мгм… Как на такое заявление реагировать Слава не знает. Ему невероятно стыдно за весь свой пиздеж, и он сейчас про почту сказал в порыве чувств, явно не рассчитывая, что Мирон и правда весь этот пиздец послушать решился. Хотел уйти красиво, недопонято и пафосно, а в итоге сидит, как придурок, и куда себя деть не знает. Мирон тяжело вздыхает, жмурится — пытаясь, видимо, сосредоточиться хоть как-то, хотя Карелин не видит, ибо сидит, отвернувшись, и пялит на свои разбитые костяшки в искусственном свете. Кожа саднит и неприятно тянет, но похуй, не хватало еще из-за этого париться. Он все еще зажимает Мироновскую пачку Бонда — в рот ебал он этот Бонд, Слава первое время искурился им, пытаясь заполнить пустоту внутри хотя бы едким дымом. Естественно, не выходило, но привычка курить каждые пару часов вошла в обиход, правда марку сменил, слишком уж больно было ощущать знакомый вкус и запах. — На, — не поворачиваясь тянет в сторону руку Слава, чтобы жид забрал свои ебучие сигареты и Карелин все же свалил куда подальше. Он ожидает легкого касания пальцев на пару секунд или чего-то такого, поэтому мысленно готовит себя, чтобы не расплакаться, как девчонка, но все идет, как обычно, по пизде. Федоров его запястье своей ладонью накрывает и сжимает крепко. Славе даже больно, хотя скорее внутри, от осознания происходящего. Он резко голову поворачивает, без перерыва взглядом метаясь то на их сплетенные руки, то на лицо Мирона, выражающее хуй пойми что. То ли ему похуй откровенно и он просто поприкалываться решил, то ли кукухой на старости лет точно поехал. — Я тоже соскучился, Слав, — шепчет через несколько долгих секунд и, сука, прямо смотрит своими глазами лупастыми. — Ой, блять… К такому он явно готов не был. То, что Мирона вдруг на романтику потянуло, вообще что-то из ряда вон выходящее, тем более если эта романтика со Славой, с которым он все связи наглухо перебил. — Хуйню не неси. — Это ты мне верить не хочешь или пытаешься убедить себя, что оно тебе уже нахуй не надо? Хороший вопрос. Ответ Слава прекрасно знает, просто он такой же баран упертый. — Я помню, что ты там говорил. Забавно, что ты думаешь, что у меня все чудесно, хотя я на самом деле места себе не нахожу. Пытаюсь функционировать согласно расписанию и только, остальное время — глушу себя колесами и алкоголем. Ну и этим, — руку Славину чуть сильнее сжимает, указывая на зажатую меж их ладоней пачку. — Ты дебил, какие колеса и алкашка? Решил увековечиться в памяти фанатов рурэпа молодым и красивым, а не старой развалюхой с артритом? — Карелин вроде усмехается, но лишь для вида — на деле жутко не по себе. — А что мне остается делать? Я по-другому не вывожу уже, блять. Теперь Мирон отворачивается, и Карелин на его профиле зависает. Такой же идеально прекрасный, как на плакатах и фотках в инете, только в реальности еще более пиздатый. Свет обволакивает его, будто подсвечивает — вот-вот и Слава увидит над его лысой башкой нимб. — Не пялься так, Слав. Опять это «Слав». Будто нельзя просто предложение сказать, не произнося его имя. Но нет же, Мирон знает, что это что-то интимное, что-то связывающее их, такое родное и знакомое. Даже на баттле тогда — ни Гнойный, ни Соня, ни КПСС даже, а просто Слава. Пять букв, знакомые с рождения, а вызывают столько чувств, что скоро он и правда станет плачущей девочкой. — Я не ебу, че делать, — выдыхает Карелин, все еще залипая на складные черты чужого лица. — А ты хочешь? — Мгм? — вновь переспрашивает, хотя прекрасно слышал. Просто хочется время потянуть. — Ты хочешь что-то поменять? — А ты нет? Мирон плечами пожимает и глаза куда-то в небо уставляет. — Хочу, наверно. И это «хочу» бьет прям под дых. Почему просто не сказать иди нахуй, гандон, заебал? Что это за «хочу» такое? Опять же будут друг другу мозги выносить и ничего не добьются в конце концов. Славе кажется, что Мирон либо угашен, когда это говорит, либо вообще выпадает из реальности. Ну слишком уж сюрреалистично. — Ты же понимаешь, что это опять будет хуйня? В ответ Карелин получает кивок. Здорово, только вот что с этим делать. — А ты понимаешь, что если не менять, то будет еще хуже, — вновь в глаза глядит, заставляя этим, почему-то, взбеситься. Смотрит выжидающе, будто ответа ждет. Смешно, не правда ли? Ждать ответа от Славы, который бухой и соображает на половину извилины, — Конечно, в душе не ебу, что там у тебя в голове творится, но… — У тебя правда никого не было все это время? — резко перебивает его Слава.Но ты молчи, я стал старше, но не стал умнее
Плюс стал сентиментальным, наверное старею
Не смотрю на звёзды, тяжелей разгибается шея
Если честно, то устал с судьбою играть в лотерею
Я потерялся, заряд кончился батареек
У тебя все хорошо, вы пара без криков, истерик
Ну что ж и ладно, в ответ скажу ахинею
Имея то, что имею, я ни о чем не жалею
Спустя пару продолжительных минут Карелин кивает, щеки изнутри закусывая. Ответ и без этого понятен. Мирон не стал бы «хранить себя», в этом ровным счетом нет никакого смысла. Они давно расстались, свободные люди как-никак. Слава свою руку от его отдергивает и внимательно на звезды глядит. Слезы невольно наворачиваются на глаза, но он скидывает это на назойливый фонарь, что светит в самую рожу. Точки на небе сверкают слишком неестественно, будто кто-то специально их зажег сейчас, чтобы вся картина выглядела, как полный сюр. Два взрослых мужика на лавочке смотрят в космос и пытаются выяснить отношения. Один бухущий и чуть не плачет, а второй просто шизик. Слава ощущает себя пиздюком мелким, который вообще не понимает, что делать с жизнью. Она кажется большой пропастью, из которой вот-вот да выпрыгнет какая-нибудь тварь и сожрет. Но он лишь стоит на ее краю, смиренно принимая свою участь. Хмыкает от картинок в голове. Фантазия совсем разыгралась, подкидывая ему образы зубастого нечто и его же хрупкого тела, перекусанного напополам и тонущего в черных щупальцах. — Ладно, хорош сцену закатывать, понял, — Слава встает, оглядывая все еще тупящего в небо Мирона, пытаясь укоренить в сознании его образ, и руку вскидывает, мол всего хорошего. На него внимания не обращают, но это и неудивительно. Последний раз глазами пробегает по красивому лицу и съебывает в тень, направляясь к выходу. Даже такси неохота заказывать. Пешком, объективно, далеко, но может он вообще сейчас пройдет пару дворов и ляжет где-нибудь на лавке. И похуй, что холод — замерзнет и ладно. Воздух в легкие набирает как-то слишком часто, он обжигает горло. Скорее всего если не замерзнет, то заболеет и лечиться будет несколько долгих недель. Ваня ему таблетки будет приносить и пичкать ими с утра до ночи, а Слава, — как истинный мужик, — будет отнекиваться, говорить, что все отлично и терпеть температуру под сорок. От представления недовольной моськи Светло и его причитаний о «безалаберности Славы и тупом жиде в-рот-ебал-его» в грудной клетке неожиданно разливается тепло и, — совсем малость, — тоска по дому. Сейчас бы в плед укутаться, обнять Гришу и просто заснуть. Слава калитку открывает с противным пиликаньем и, ожидая услышать громкий звук металла, оборачивается, чтобы дверь придержать, но чуть не спотыкается. Мирон запыхавшийся стоит в паре десятков сантиметров от него и в голове возникает лишь мысль о том, что он гребаная мышь, раз подкрался так незаметно. — Не было, — сбито, в этот раз глядя куда-то сквозь Карелина произносит он и, будто боясь быть не услышанным, повторяет еще раз, — Не было. — Да ты заебал, Мирон, — это действительно злит безумно, — Ты, блять, можешь драму не устраивать и сразу говорить, как есть? Ты реально предлагаешь что-то менять, а потом убегаешь от ответа, замалчивая все, что можно? Реально конченный. — Конченный, — соглашается, даже не реагируя на то, что Слава орет на весь район, отчего тот только сильнее бесится. — Хули ты такой спокойный? — Мне тоже орать на всю округу, как я тебя ненавижу? — Вопросом на вопрос, жид. Один-один. — Нам обоим бы беды с башкой порешать, а потом уже что-то менять. Слава глаза закатывает. Ну что за долбоебизм? — А нахер тогда вообще об этом говорить? — Да блять, я понял, что проебался. Не в том, что мы расстались, а в том, что вообще допустил эту херню, — на охуевший взгляд Карелина сразу отвечает, — Не отношения. А сами наши взаимодействия в них. Мы столько херни понаговорили, а в итоге что? Ты шляешься по впискам — да, я знаю, — я как обычно все колесами глушу, но какой смысл? — Фига понесло… — Ты думаешь, это не так? — Думаю, что нам надо заканчивать, — будто издеваясь, Слава замолкает в долгой паузе, выжидающе глядя на сменяющиеся выражения на лице Мирона. Как там это? Сколько стадий принятия? Похуй, Федоров их все проходит за пару секунд. — Заканчивать ебать друг другу мозг и идти на компромисс, еблан. — Блять. Мирон выдыхает и несильно ударяет Славу в плечо. Карелин усмехается на эту его реакцию. Глазами ловит взгляд напротив, утопая, как в первый раз в этих голубых омутах. Несмотря на то, что темнота съедает половину их красоты, кажется, что Слава проваливается. Ноги не держат, хочется схватиться за Мирона и не отпускать, потому что страшно, что он исчезнет или опять уйдет. Он глядит на Славу с неподдельной надеждой, зрачки затуманены, но в них читается что-то искреннее и глубокое. От этого сердце предательски сжимается, пуская по телу мурашки. Федоров обнимает себя за плечи — видно, замерз все же. Знал бы Слава, что у него сейчас внутри такая же буря в тишине. У него все такие же проблемы с выражением чувств, поэтому даже сейчас, когда очень хочется коснуться хоть на миг — внутри барьер держит. Когда за руку схватил, это было лишь отчаяние и боязнь потерять то, о чем грезил последние месяцы. Хочется, но колется, так что Мирон просто стоит и ждет. И Слава ждет. Непонятно чего и зачем, но в этом, видимо, есть смысл. Ждать хоть чего-то, потому что иначе и жить неинтересно. — Зайдешь? — одними губами произносит Мирон, не разрывая контакт. Слава головой чуть дергает отрицательно. Не сегодня, не сейчас. Им нужно поговорить, но уже в адекватном трезвом состоянии, а не ночью в холодном дворе. — Я домой, такси ща вызову. Федоров глаза наконец закрывает и одобрительно кивает. — Пойду тогда, наверно… — Да, давай, — Слава чуть тупит, в чувствах хочется прижаться напоследок, но лишь вздыхает. Слышит, как калитка издает тихую мелодию, потом закрывается, а знакомая фигура почти исчезает из виду, даже не попрощавшись. — Ты подумай, если тебе это правда нужно, — кричит Карелин, когда силуэт Мирона попадает под свет одного из фонарей и на его крик оборачивается, — Напиши, короче, если надумаешь. Ему не отвечают, лишь быстро разворачиваясь и, не оглядываясь, спешат к своему подъезду. Вот и все. Слава замерзшими пальцами пытается вызвать такси через приложение. Получается не с первого раза, потому что руки уже дубовые. Если бы, все же, поехала крыша и он остался бы спать на лавке, то точно бы к утру сдох. Хотя, кажется, внутри именно так себя и чувствует. Мирон, если и напишет, то не скоро, и не факт, что положительно. Славе вообще не верится, что он серьезно говорил, что скучал и хочет что-то исправить. То ли блеф, то ли издевка, не больше. Пока ждет машину, вглядывается в дверь дальнего подъезда, но так и не замечает, чтобы она открылась. Наверное, проебал, когда Мирон зашел. Такси приезжает, на удивление, быстро. Какой же кайф сидеть в тепле после всей этой холодрыги и бездумно пялиться в окно, наблюдая, как он становится все дальше и дальше от места, которое ни за какие деньги в мире не захотелось бы покидать. Телефон на последнем издыхании, и трогать его нет никакого желания. Однако, приходится, потому что уведомление из телеграма дает понять о том, что кто-то про его душеньку вспомнил. И Слава, даже не включив еще экран, понимает, кто. Потому что уведомления в приложении стоят лишь на нескольких человек, и вариант того, что это Ваня или Андрюха — крайне мал. Они либо дрыхнут давно, либо даже если бухают, то вряд ли про него вспомнят, не маленький все же. Нужно. Слишком быстро и нереально. Слава крепко жмурится, так же крепко впиваясь короткими ногтями себе в ладонь, а Мирон, сидящий на детской площадке в темноте, встает и заходит наконец в подъезд, аккуратно закрывая тяжелую дверь. Значит, не все потеряно. Значит, если найдут в себе моральные силы и смогут продолжить диалог — не только в переписке, но и в жизни, — все не зря, и есть еще шанс не проебать все подчистую. Теперь Славин внутренний голос не шепчет боязливо «не бери трубку», лишь отчаянное «возьми, нам нужно поговорить». И Мирон берет.