Almond

Во внутреннем дворе перед небольшим домиком после легкого хлопка появился мужчина. Он был слегка полноват, одет в серый костюм в мелкую клетку. Оглядевшись, он отряхнул полы пиджака от несуществующей пыли, пригладил усы и вошел в дом. — Аламанда, я дома. В прихожую вышла невысокая стройная женщина с волнистыми каштановыми волосами. Она поцеловала мужчину в щеку и с укоризной заметила: — Пьер, я просила предупреждать меня о задержках. Пьер улыбнулся и обнял ее. За столько лет семейной жизни он так и не понял, почему Аламанда слишком резко реагирует на любые опоздания. — Мне пришлось три раза перекраивать пиджак для мадам Лефу. Ей все не нравились вытачки. В итоге он сел, как ей надо, хотя мне не нравится. Заказы на завтра взял домой, после ужина посмотрю. Решил, что если останусь ради них в мастерской, то ты превратишь меня в жабу. Аламанда недовольно посмотрела на мужа, но затем улыбнулась и позвала в столовую. После ужина Пьер наконец достал ворох бумажек. Августина продолжала записывать клиентов на отдельные листочки и пользоваться подаренными блокнотами не желала. Пьер отпил кофе и начал разбирать записи, попутно рассказывая жене: — Месье Робер хочет расширить свой пиджак и, думаю, жилетку. Тут только о пиджаке написано, но я еще узнаю про жилетку. — Узнай и про рубашки тогда. И про брюки. Не встречала толстяков, которым жмет только пиджак. Аламанда на кухне взмахивала палочкой, и тарелка прыгала в раковину, где губки терли ее с двух сторон, затем, выпрыгнув из раковины, обтиралась полотенцем и ставилась на место. Она повторяла это для каждой тарелки. — Да, это хорошая мысль. Так, Сандрин нужно новое платье. Зачем ей столько платьев? В прошлом месяце вроде шили ей. — Она пытается очаровать Кристофа. В таком вопросе платьев много не бывает. Запиши на одиннадцать, я сниму с нее мерки. — Мы же брали с нее мерки месяц назад. — Ох, Пьер, что бы ты понимал в женщинах. Ей не мерки надо снять, а мне рассказать об успехах. Запиши. — Ну, как знаешь. Снова мадам Лефу, не знаю зачем, с пиджаком мы вроде сегодня разобрались. Так. Потом встреча с Энцо, он говорил, что у него новые ткани. Надо посмотреть. Еще зайдет месье Жиру, обсудить декорирование для праздника. Еще к нам хочет обратиться некая миссис Флинт, чтобы заказать платье. Новые люди в наших краях. Снимешь с нее мерки? Она подойдет к трем часам. — С кухни послышался звон разбитой посуды. — Аламанда? Все хорошо? Не дождавшись ответа жены, Пьер вскочил с кресла и с нарастающим беспокойством направился на кухню. Аламанда, застыв, стояла посреди кухни, рука с палочкой безжизненно повисла. Осколки тарелки разлетелись по кухне. Он повернул жену к себе и отшатнулся, увидев смертельную бледность ее лица. — Мерлин, Аламанда, что случилось? Аламанда не двигалась еще пару секунд, затем в ужасе посмотрела на Пьера, вцепилась ему в руку и прошептала: — Пьер, не говори им, что ты полукровка. Заклинаю. Скажи, что ты чистокровный, а месье Клод — это твой отчим, а не отец. Заклинаю, Пьер, не говори им правду. — Аламанда, ты бредишь? Кому не говорить? При чем здесь мой отец? Ты вообще в своем уме? — Я в своем, я более чем в своем. Пьер, запомни, никогда не говори, что ты полукровка. Никогда. Пьер обескураженно смотрел на жену. Он ничего не понимал, и его это начинало злить, но в тоже время он никогда не видел Аламанду в таком состоянии. Жена всегда была спокойна, всегда слегка холодна, ее эмоции были всегда чуть приглушенными. И кроме того, разговоры о полукровках были неуместны. Со времен падения Грин-де-Вальда это не было проблемой. — Аламанда, успокойся. Что происходит? — Он нас найдет и убьет, — голос женщины срывался. — Пьер, мы же не спрячемся, он же нас всех убьет. — Аламанда, — Пьер почти в отчаянии пытался достучаться до жены. — Аламанда, о ком ты, о чем ты? Внезапно Аламанда посмотрела на Пьера и сказала: — Я не буду снимать с нее мерки. Я не могу. Только не с нее, — ее голос снова начал срываться. — Ты о ком? — Пьер схватил жену за руки, словно это могло помочь ей успокоиться. — О миссис Флинт, — почти беззвучно, одними губами прошептала Аламанда. — Расскажи в чем дело, и я сам сниму мерки., — Аламанда всхлипнула и замотала головой. — Аламанда, я твой муж все-таки. Я должен знать. Помнишь, все твои проблемы — мои проблемы, как я смогу их решить, если не знаю, в чем дело? Расскажи, и мы вместе подумаем, что делать. — Ничего тут не сделать. Только если сбежать, но он нас найдет. — Ты расскажи, и мы решим, можно или нет, — Аламанда отрицательно замотала головой. Пьер вздохнул. Он не хотел заставлять жену, но вся ситуация ему не нравилась, поэтому он решил схитрить. — Не хочешь ты рассказывать, я сам завтра спрошу у миссис Флинт, почему моя жена чуть в обморок не упала. — Нет! — Аламанда вырвала у него руку и в ужасе прикрыла ладонью рот — Только не у нее! Не смей! — Тогда сама рассказывай. Или завтра пойду к миссис Флинт. Аламанда прикрыла глаза и, несколько раз глубоко вздохнув, сказала: — Хорошо, я расскажу. Но ты не должен меня осуждать или жалеть. Налей чаю, а то я вся замерзла, а от воспоминаний замерзну еще сильнее. * * * Пьер обеспокоенно налил две чашки чаю. Ему не нравилась произошедшая с женой перемена. Они были женаты десять лет, и он думал, что знал все про ее прошлое. Они сели за круглый стол. Аламанда держала кружку в двух руках, словно пытаясь согреть ладони. Она нахмурилась и на переносице появилась морщинка, делающая ее вид еще более скорбным. Пьер подождал пару минут. Аламанда молчала. Он отпил чаю и слегка откашлявшись, спросил: — И кто эта такая миссис Флинт? Ужасная ведьма? — Я думаю, что это Беатрис. Она всегда любила покупать одежду. — Беатрис. Хорошо, уже что-то, ты боишься ведьму Беатрис Флинт. Судя по фамилии, она англичанка. — Она флорентийка. Англичанин ее муж. И я боюсь его. Беатрис — дура, всегда ею была и не думаю, что что-то изменилось. Но она узнает меня и все расскажет мужу. — А ее муж, он кто? И почему ты его боишься? — Он младший брат моего мужа, — Пьер напряженно посмотрела на жену, она перехватила его взгляд и пояснила: — Первого мужа, усопшего. Я же говорила, что я вдова. Помнишь? Мой первый муж, — она замерла, а потом почти беззвучно прошептала: — умер. — Отец Урсулы? — Да, а Септимус его брат, дядя Урсулы. Она снова замолчала. Пьер тоже молчал. Аламанда никогда не рассказывала про первого мужа. Про то, что тот умер, она говорила, но даже его имени Пьер не знал, обстоятельства его смерти были ему неизвестны. Аламанда никогда не рассказывала ничего. Он думал, что ей сложно говорить, потому что это был тяжелый удар для молодой женщины, но посмотрев на дрожащую, сгорбившуюся от ужаса жену, он осознал, что история гораздо хуже. — Как звали твоего первого мужа и кем он был? — Пьер решил помочь ей начать рассказ. — Его звали Кассиус, — Аламанда по-прежнему смотрела на свою чашку. — Кассиус Финеас Флинт. Пьер усмехнулся. Такие имена казались слишком вычурными. — Слишком заумное имя, как для какого-нибудь барона. — Он и был вроде барона, — Аламанда наконец подняла глаза на мужа. — Флинты — аристократический род. В Англии маги не любят магловские титулы, поэтому без титула. Но будь у них титул, поверь, он был бы высокий. — Я и не знал, что ты в таких кругах вращалась, — изумился Пьер. Аламанда никогда не упоминала об этом. — Как ты вышла за него замуж? — Меня сосватали родители, — она пожала плечами. — Как обычно происходит в таких случаях. Моя семья не слишком знатная, мы чистокровные, но на этом, пожалуй, и все. К «Священным двадцати восьми» мы и близко не приближались. А тут сам Кассиус Флинт решил на мне жениться. Я была очень горда собой, дура, — она горько усмехнулась. — Мне было тогда семнадцать… Только-только исполнилось. Я его-то самого не очень знала, он меня старше на пять лет. Но я знала Септимуса, младшего брата Кассиуса. Он учился на год младше меня, мы пересекались в общей гостиной и вообще на одном факультете были. Не скажу, что дружила с ним, но мы были знакомы. Он в квиддич еще играл. И Септимус — он больше на бандита, что ли похож. Его проще в какой-нибудь банде представить. А Кассиус он был такой... не скажу красивый, но глаз не оторвать. Знаешь, глядя на него сразу можно было понять, что он настоящий аристократ: походка, осанка, стать, как он разговаривал, как он себя подавал. Я рядом с ним всегда себя такой деревенской клушей чувствовала... У Септимуса такого и близко не было. И когда мне сказали, что меня за Кассиуса сватают, я была так счастлива, я думала, это будет как в сказке. Родители тоже были рады, они сказали: «Аламанда, тебе так повезло. Это такой шанс. Выходи за него замуж и ни ты, ни твои дети не будут никогда бедствовать, это такая честь, такая фамилия». Вышла я за него замуж. Я с ним первый раз только на свадьбе заговорила. Он был такой галантный, такой обходительный. Я всю свадьбу чувствовала себя принцессой. Свадьба была очень пышная, гостей было очень много, и какие гости это были! Все старинные аристократические семьи были, вся властная верхушка, премьер министр даже был, и Темный лорд тоже был. Ты слышал про него? — Конечно, слышал, — про Темного лорда слышали даже в Бургундии, но слухи эти были нехорошие, поэтому Пьер напрягся. — Я и не знал, что ты с ним знакома. А как ты замуж в семнадцать вышла? Как ты в школе училась потом? — Я не училась, — Аламанда удивленно посмотрела на Пьера, словно он спросил что-то очевидное. — Бросила. Это вообще распространено в таких семьях. — Что же ты делала потом? — А ничего, в том-то и дело. Свадьбу отпраздновали и стала я жить с Кассиусом и его отцом. Отец у него, мой свекор, жуткий совершенно был. Мы обязаны были жить с ним, потому что Кассиус как наследник должен был жить в семейном особняке. Мать у Кассиуса к моменту нашей свадьбы умерла. Я не знаю, от чего, но у меня есть некоторые догадки, что все там не просто. Септимус еще год с нами жил, но потом женился и свалил жить в маленький семейный домик где-то в центре Англии. Про его свадьбу я тебе отдельно расскажу. Кассиус еще на свадьбе сказал, что я должна быть красивой, послушной и рожать ему сыновей. Я в тот момент была такая счастливая, что мне казалось это самыми прекрасными словами, выражением любви ко мне. Любовь, — Аламанда покачала головой. — Кассиус не умел любить, у него такого чувства не было. И ни у кого нет в этом высшем обществе. Может, отчасти у Септимуса, но это дальше расскажу. Нет, Кассиус мне сразу мое поле деятельности обозначил, то, что мне можно делать, а остальное нельзя. Учиться мне нельзя, потому что уже нет смысла, работать мне нельзя, потому что это позор, если жена такого уважаемого человека работать будет. Одной из дома мне выходить нельзя, с друзьями встречаться нельзя, да и друзей иметь нельзя. Какие друзья? Ты замужняя женщина. У тебя есть муж и больше тебе никто не нужен. Еще младший брат мужа, который ведет себя, как отморозок, и садист-психопат свекор. Кто еще может быть нужен? Мне можно было сидеть дома, наводить красоту, сопровождать Кассиуса на мероприятия, улыбаться, но не разговаривать. Мне и с ним разговаривать тоже было нельзя. Помню, мы однажды вдвоем дома ужинали. Не помню, где дед с Септимусом пропадали. И я у Кассиуса спрашиваю: «А почему ты со мной никогда не разговариваешь? Не рассказываешь, как день прошел? У меня родители всегда так общались вечерами». А он на меня так посмотрел, как будто бы я не человек, а, не знаю, табуретка. Ты же удивишься, если твоя табуретка попросит с ней разговаривать. Я прямо почувствовала в тот момент, как он ко мне относится. Что я для него просто красивая табуретка, которая должна родить ему сыновей. Это вообще отдельная история. Как бы тебе помягче рассказать, — Аламанда замолчала и, зажмурившись, задумалась, пытаясь подобрать слова. — Он меня насиловал, всегда, каждую ночь. Как я боялась наступления ночи! Мне было все время больно, а ему это нравилось. Он мне говорил: «Мне нравится, когда ты плачешь», «Мне нравится, когда ты кричишь». У них в семье у всех с головой проблемы. Это из-за использования темной магии и из-за того, что там все по кругу друг на друге женятся. Он на мне, кстати, поэтому и женился, что я не из их круга, чтобы я ему точно детей родила. А по договоренности с кем-то из «Двадцати восьми» он хотел своего брата женить. Отличный был план: Кассиус получит послушную жену, которая родит ему детей, и с ней не нужно будет считаться, а брак с «Двадцатью восемью» будет через младшего брата, который в силу того, что младший, будет слушаться. Но все сложилось иначе. Психика у Кассиуса была нездоровая, особенно это в постели проявлялось. Если я что-то не хотела делать, он заставлял или накладывал на меня Империус. Я забеременела только через полгода, наверное. Все эти полгода он мне мозг выедал, почему я не беременею. А я не знаю почему, может, от такого стресса. Забеременела. Но на пятом месяце случился выкидыш. Колдомедик говорил, чтобы Кассиус был мягок со мной, но он никогда не был. Когда у меня выкидыш случился, у Септимуса как раз свадьба на следующий день, что ли, была. На свадьбу я не попала, слава Мерлину. Не знаю, как колдомедики его отговорили, но меня оставили дома. После свадьбы Кассиус пришел мрачнее тучи. Невеста, точнее, уже жена Септимуса оказалась беременной. А Кассиусу был просто необходим наследник, а то получится, что у его младшего брата сын раньше появится. Это его нервировало. Невеста, собственно Беатрис, Кассиусу тоже не понравилась. Она не была послушной тенью мужа. Она была яркой, красивой и шумной. И им с Септимусом было по семнадцать лет. Септимус школу чуть ли не экстерном заканчивал. Только на экзамены приходил, потому что его уже взяли в какой-то клуб, и он большую часть времени пропадал на тренировках, но всем было плевать. Наш декан очень любил Септимуса и всегда помогал ему. Наверное, и Кассиуса любил, а меня вот не замечал. Я обычная. А то, что Септимус играл в квиддич, было слабым местом этой семьи. Дед особенно переживал, потому что это не занятие для мальчиков из «Священных двадцати восьми». Ладно еще в школьной команде, но в клубе, профессионально — это ужас. Пусть всякая шушера играет, а не член старинной волшебной семьи. Ну, Септимусу на это наплевать было. А знаешь, это и не плохо, потому что он хорошо играл. Он на своем месте был. И мне кажется, что свои какие-то садистские наклонности он в спорте удовлетворял и в обычной жизни ему уже не хотелось. Потом еще на беременной семнадцатилетней флорентийке женился. Это был почти скандал. Хотя они хорошо подходили друг другу, были просто ходячими стереотипами — крутой игрок в квиддич и его тупая, красивая подружка. Дед был им недоволен, но он не выгонял его из семьи: ворчал, осуждал, но принимал. Даже домик выделил для жизни, ну и чтобы он в нашем доме не маячил и не выводил деда из себя. Я думаю, это потому что Септимус был младшим и на него особых надежд не возлагали. Его не воспитывали как Кассиуса. Тот был прямо будущий глава дома. А Септимус матерился, как будто он в раздевалке с командой, а не в гостиной, ругался со всеми, мог и подраться, вилки вечно путал. Дед из-за этого с катушек слетал, что младший сын не знает, какими приборами какую еду есть. Они разные были с братом и в то же время нет. Главный плюс женитьбы Септимуса для меня был в том, что мне разрешили общаться с Беатрис. Вроде как с женой брата можно. Типа, хотела себе подружку, вот дружи. Мне толку с этого было немного, потому что Беатрис дура непроходимая. Она любила наряды, красивый интерьер дома и ходить куда-нибудь, где эти наряды можно показать. А когда родила, еще стала воспитывать детей, хотя и очень своеобразно. Это вообще отдельная история, как они с Септимусом мальчишек воспитывали. Что из этих детей выросло? — Аламанда озабоченно покачала головой и продолжила. — Все, больше она ничем не занималась. Ей, кстати, было разрешено ходить по магазинам одной, видимо потому что она такая дура, или потому что жена младшего сына. Хотя одежду она подбирала очень здорово. Кому угодно могла идеальный наряд найти. И дом она красиво отделала. Ей бы работать в этой области. Я у нее как-то спросила, кем она хотела работать в детстве. Она так удивилась. Сказала, что она даже не думала о работе. Она не понимала, что такое работа. Дома за нее все домовики делали. Она даже в школу не ходила, ее дома учили чему-то. Я видела, как она колдует, только когда она себе прически делала или макияж накладывала. Больше она не колдовала. А зачем? Ей с детства говорили, что цель ее жизни — это быть красивой и удачно выйти замуж. И она вот такая молодец. И знаешь, Беатрис вот прямо идеальная жена для таких как Кассиус или Септимус. Она очень красивая и эффектная, ее можно брать с собой как красивый атрибут, и она от этого просто в восторге. Она вышла замуж и она считает, что ее жизнь сложилась. Ей в отличие от меня скучно не было. И она рожала сыновей. После первой потерянной беременности я долго не могла снова забеременеть. Кассиус меня этим попрекал все время. Он считал, что это только по моей вине. Потому что у Септимуса же родился сын. Правда, Септимус обожал свою жену. Помнишь, я сказала, что Септимус может испытывать любовь. Он любил Беатрис, на самом деле. Я даже удивлена была. Они друг другу подходили, хотя у них у обоих были весьма извращенные представления о любви. Она висела на нем как мартовская кошка. Для меня это было дико, потому что эта часть семейной жизни была у меня наполнена болью и унижениями. А они делали это постоянно, за что Септимусу прилетало от Кассиуса. Тот считал, что неприлично лапать свою жену при всех и чуть ли не заниматься этим прилюдно, и что для этого есть супружеская спальня. А Септимус только смеялся и говорил, что Кассиус завидует ему. И тут мне снова помогла Беатрис. Кассиус ее не выносил, и на ее фоне я была почти идеальной женой. Он все время придирался ко мне, цеплялся из-за всего, но когда мы проводили время с Беатрис, то я еще неделю получала похвалы в свой адрес. Я радовалась, но Беатрис не обращала никакого внимания ни на Кассиуса, ни на кого бы то ни было. Помню, однажды мы ехали на какой-то прием. Причем в министерской машине, не помню почему. И вот мы сидим в салоне друг напротив друга. Кассиус слева от меня, невероятно красивый, вот не красивый, а просто идеальный. В костюме, в белой рубашке, с цепочками, перстнями, хоть картину с него пиши. Напротив него Септимус во всем черном: и костюм, и рубашка, и галстук. Все черное. Я очень четко помню этот момент. Он был как сгусток тьмы. Я старалась сидеть и равнодушно смотреть в окно, а на самом деле меня тошнило от страха, словно я с двумя тиграми заперта. Сердце колотилось, я думала, оно разорвется. Я так их обоих боялась. А напротив меня сидела Беатрис в красном облегающем платье с вырезом. И она такая спокойная, расслабленная. Она их не боялась вообще, я не понимала почему, но она не боялась. А потом спустя время я забеременела снова, и колдомедики уговорили Кассиуса отселить меня в отдельную комнату, и я смогла доносить беременность до срока. Хотя все было плохо, у меня постоянно были кровотечения, угрозы, я большую часть провела лежа, но в срок родила маленькую девочку. Но Кассиусу нужен был сын. Ты бы знал, как они все одержимы идеей родить сына. С каждым поколением эта паранойя усиливается. Если не будет сына, то их древний тысячелетний род оборвется. Это очень давит. Если жена не рожает сына, то можно смириться, а можно стать вдовцом и жениться снова, разводы-то запрещены. У всех по-разному, но в этом обществе используют оба варианта. Мне, кстати, в этом плане повезло, потому что меня бы Кассиус никогда не убил. Он ведь на мне решил жениться, потому что я не из «Двадцати восьми», ну, я говорила. А дед, оказывается, был против, и считал это плохим планом. Но поскольку Кассиус деда не послушал и женился, то дед сказал: «Разбирайся сам», и в наши отношения не лез, а Кассиус не мог меня убить и даже жаловаться на меня не мог, потому что это означало бы, что дед был прав, а Кассиус нет. А мой муж считал, что он всегда прав. Но это не мешало ему изводить меня, и рождение девочки мне баллов в его глазах не прибавило. Это для них не было праздником. Моя девочка всех только разочаровала, а Кассиуса в первую очередь. Но он назвал ее Урсулой в честь какой-то своей прабабки. У меня не было права выбирать имя. Но на девочку ему было плевать, и он скинул ее на меня. Не уверена, что он ее на руки хоть раз взял. У меня появилось какое-то занятие. Через два месяца после меня родила Беатрис. Второго мальчика. Она беременела как кошка. Кассиус был подавлен тогда около месяца. А еще мальчика назвали Кассиус. У них там в семье какие-то свои правила насчет имен. Мне сразу чуть ли не на свадьбе было сказано, что я рожу мальчика и его назовут Октавиус. Но мальчик Октавиус родился у Септимуса. Потом я привыкала, что моего сына будут звать Кассиус, но он снова родился не у нас. Нам оставалось имя Септимус. Я ужасно не хотела называть так своего сына, в честь этого отморозка, но и не пришлось. А потом у Септимуса родился третий сын, и он неожиданно назвал его Маркусом. Кассиус тогда возмущался, что это не по правилам. Нельзя перескакивать через установленную очередность имен. Септимус сказал, что свое имя он оставил племяннику. В общем, после того, как я оправилась от родов Урсулы, я вернулась в спальню к Кассиусу. Все стало гораздо хуже. Я стала всегда носить одежду, закрывающую все тело, чтобы прятать следы ночей с мужем, потому что скрывать их с помощью заклятий я уже устала. Забеременеть у меня снова не получалось. Беатрис, которая была в курсе наших проблем, спросила, почему я не схожу к колдомедику. Они часто помогают. Тут Кассиус неожиданно прислушался к словам Беатрис и отправил меня к колдомедику. Настолько ему был нужен сын. И мне снова повезло. Колдомедиком с частной практикой, специализирующимся по таким проблемам, как у меня, оказалась чудесная волшебница, она была первой, кто меня пожалел. Она попросила меня снять мантию, а я не успела спрятать все следы. Я сняла мантию, осталась в платье с коротким рукавом, она увидела все и обняла меня, и я заплакала. Помню, я рыдала у нее в кабинете, наверное, с полчаса. Она сказала, что в принципе я здорова, но после первых родов прошло мало времени и может дело в этом. Потом она спросила, хочу ли я сама еще одного ребенка или моего мнения не спрашивают. Я сказала, что не знаю, я хочу, потому что тогда он оставит меня в покое еще на несколько месяцев. Она дала мне клочок бумаги с адресом и сказала, чтобы я шла туда, если будет все совсем плохо. Там помогут. Я хотела выкинуть бумагу, но не выкинула. Спрятала в сумку. Она написала план лечения, какие-то процедуры и еще что-то. Я спросила, зачем все это, а она ответила: «Неужели вы настолько хотите сидеть дома?». Я не хотела. На Кассиуса это тоже произвело впечатление, и он разрешил мне ходить к ней. Еще я познакомилась там с другой девушкой, которую так же выдали замуж, хотя она была из очень влиятельной семьи, и ей также надо было срочно родить. Цисси. Я знала ее старшую сестру, она училась на год младше меня. Она, ее сестра, сбежала из семьи с каким-то простым парнем. И я понимаю, почему она так сделала. Я ее так понимаю, — Аламанда закрыла глаза и покачала головой, потом, вздохнув, продолжила. — Помню, Цисси что-то уронила, какую-то вазу с камушками и почему-то стала собирать все сама, без магии. Я тоже так часто от стресса делала. Я помогала ей собирать, и у меня задрался рукав, и на запястье были фиолетовые следы от пальцев моего мужа. Она это увидела, я натянула рукав и посмотрела на нее, раздумывая, как бы объяснить. Но я наткнулась на ее взгляд, и это был взгляд человека, который все понимает. И она сказала: «Перед свадьбой мама сказала мне, что в постели мне надо закрыть глаза и терпеть. Я закрываю и терплю». Я кивнула и тихо ответила: «Я тоже». Мы как-то подружились. Над ней, конечно, муж так не издевался, но счастлива она не была. Она завидовала, что у меня есть Урсула. Я очень любила Урсулу, и она была для меня просто светом в окне. Когда я родила Урсулу, от меня немного отстали, поскольку поняли, что детей я рожать могу. Я тогда наивно заикнулась, что вот она вырастет и уедет путешествовать, может, станет колдомедиком или ученым. Цисси посмеялась. Я хоть и училась с ними на одном факультете, но воспитывали меня по-другому. Я многое не понимала. Она сказала, что в лучшем случае Урсуле разрешат учиться в школе, потом ее выдадут замуж, и она повторит мою судьбу. В интересах дочки мне нужно воспитать Урсулу такой же, как Беатрис. Беатрис знали все. Потому что Беатрис — идеальная женщина для такого общества: красивая пустая кукла, которая умеет себя вести в свете и рожает сыновей. Меня тогда это ужаснуло. Я думала, что хоть Урсула станет жить лучше, чем я. Но Цисси мне рассказала, что мои дочери повторят мою судьбу, а сыновья станут такими как Кассиус или Септимус, или ее муж. Я даже не знаю, что из этого ужаснее. Цисси посоветовала мне стать такой, какой меня хотят видеть. Это единственный шанс выжить. А потом все стало действительно страшно. Дед, мой свекор, был близким другом Темного лорда, они часто собирались у нас в особняке. Видела ли я Темного лорда? Видела, но вскользь. Хорошо, Кассиус не брал меня на их собрания. Считал, что табуреткам там делать нечего. Я была рада, потому что даже думать не хочу о том, что они там делали. Дед и без того постоянно проводил дома ритуалы с использованием темной магии. Кассиус часто помогал ему. Одной из главных идей деда былоа уничтожение всех грязнокровок, потому что они воруют нашу магию. По мнению деда, конечно. Дед был сумасшедший на самом деле. Темный лорд его поддерживал, но еще говорил, что нам надо подчинить маглов, чтобы они работали на благо магического сообщества, а не мы от них прятались. Дед маглов не любил, считал их хуже животных. И он их убивал у нас дома. Приносил их в жертву. Ему нужно было для некоторых заклятий и артефактов, без жертвы проклятие не набирало силу. Мы жили в другом крыле, но я знала это. Мой муж ему помогал, довольно часто. Кассиус был очень хорошим магом, он мог творить сильные заклятия, он был очень талантливый. — Почему ты не обратилась за помощью? — Пьер был в ужасе от рассказа. Вся эта история так не вязалась с его маленькой, но строгой женой. — Мне не к кому было обращаться. Друзей у меня не было, он же запретил с ними общаться. Пару раз в год я бывала у родителей и один раз попробовала рассказать маме, но она меня перебила и сказала, что я не понимаю, как мне повезло и вообще этот брак расторгнуть нельзя. Особое магическое соглашение. Развод запрещен. Я была совсем одна. — А к мракоборцам? — К тому моменту я была так запугана и одинока, что даже мысли такой не допускала, ты не представляешь, как это страшно. Да и меня не выпускали никуда. Только к колдомедику. Все письма, естественно, досматривались. Какие мракоборцы, о чем ты? В общем, я лет пять пыталась изображать такую куклу, пила полученное от Беатрис зелье похоти. Оно кстати помогало, ночью все было не так ужасно. Беатрис говорила: «Хочешь чего-нибудь интересного, просто выпей его и у тебя будет чудная ночь, а еще лучше оба выпейте». Откуда она эти зелья брала, я не представляю. Сама она была очень далека от зельеварения. Чудной ночи не было, но меня хотя бы переставал пугать процесс. Хотя Кассиусу больше нравилось, когда я страдаю. Я еще один раз забеременела, но неудачно, потому что в отдельную спальню муж меня не отпустил. И конечно, он считал, что это только моя вина. К колдомедику я по-прежнему ходила и одежду всю носила крайне закрытую, потому что Кассиус становился более изощренным. Ему нравилась чужая боль. Во мне словно появился какой-то блок на эмоции и чувства. Их не было. В соседнем крыле убивали людей — меня это не волновало, мой муж приходил ко мне в рубашке, испачканной кровью убитых им людей — меня это не волновало, он издевался надо мной — меня это не волновало. Я как будто смотрела на себя со стороны в такие моменты. Это не в один день случилось, это все постепенно нарастало. Когда надо, я надевала красивое платье, шла на прием и улыбалась, когда надо — раздвигала ноги, когда надо — закрывала глаза. Единственная, о ком я заботилась — это Урсула. Но со временем Кассиуса стало заносить. Методы Темного лорда стали опаснее. Назревала открытая конфронтация. А мой муж и свекор ведь значимые люди были, входили в Визенгамот. Им нельзя было нарушать закон в открытую. Хотя, конечно, они нарушали — и если свекор был крайне осторожен, то Кассиус нет. Как-то я встретилась с Цисси. Она все еще не могла забеременеть, и я тоже, и мы иногда ходили к колдомедику. Кассиус убеждался, что сама-то беременность наступила, просто прервалась. Колдомедик, кстати, намекнула, что причиной может быть темная магия. А он ее применял, как ты понимаешь. У всех темных магов были проблемы с рождением детей, потому что за все надо платить. Дед подтвердил однажды эту догадку, сказав, что проблема темной магии не в том, что нужно быть искусным в ее применении и она многим не дается. Это все технические вопросы, они решаемы. Проблема в том, что все имеет цену и эту цену надо заплатить, отдать что-то: внешность, рассудок, возможность иметь детей... Но попробовав однажды, сложно остановиться, такое могущество она дает. Кассиус не мог заставить себя остановиться. И я его этим изводила. И как-то я сказала Цисси, что я рожу мальчика и от меня все отстанут, и я смогу уехать куда-нибудь, хоть на время. Но она посмотрела на меня как на дурочку и сказала, что если я рожу мальчика, то меня никуда и никогда не отпустят. Я буду мать наследника. За каждым моим действием будут следить, это сейчас на меня всем наплевать, по сути. Вот тогда я впала в ужас. Пару лет я, правда, думала, что рожу мальчика и упрошу Кассиуса уехать куда-нибудь на побережье, и буду жить там с детьми. Подальше от этого ужасного дома, от деда, от мужа, от Темного лорда. Мальчик уже будет, какой смысл ему держать меня рядом? Этой мечтой я и жила. А тут оказывается нет, наоборот, никуда не выпустят. Я до этого к беременностям нормально относилась, ждала их, расстраивалась, когда они прерывались. А тут стала бояться. Я нашла тот листок с адресом и пошла к этому колдомедику. Сказала, что иду к своему, а сама пошла к другому. Первый раз соврала мужу. Это оказался маггловский колдомедик. Я хотела сразу уйти, но была в таком отчаянии, что не ушла. Я рассказала, кто меня прислал. Там была женщина-колдомедик. Она спросила, чего я хочу. Я сказала, что не хочу беременеть. Она сказала, что есть разные способы, какие-то таблетки, приспособления. Я сказала, что это все не подойдет. Мне нужно не беременеть втайне от мужа. Если он найдет хоть что-то из этого, он меня убьет, причем это не шутка. Но беременеть мне тоже нельзя. И снова разрыдалась. Тогда она предложила взять две таблетки. Они прерывают уже наступившую беременность, главное — не пропустить срок. Нужно выпить таблетку, а через двенадцать часов еще одну, и все закончится. Главное, на раннем сроке. Я взяла таблетки, подумала, что выброшу их, когда выйду, но не выбросила, а принесла домой и спрятала у себя. И когда я снова забеременела, то выпила таблетку, а через двенадцать часов еще одну — и все закончилось, как она и говорила. Кассиус стал очень дерганный, говорил, что скоро начнется война, и они наконец-то получат полную власть. О какой власти он говорил, я не понимала, потому что у него и так все было. Он не был угнетаемым или чего-то лишенным. Он стал таким фанатичным, одержимым. Глаза иногда блестели, как у больного человека. В нем появился какой-то надлом. Может из-за темной магии, я не знаю. Я не хотела войны, потому что при победе я бы осталась жить в этом ужасном мире, из которого даже некуда бежать, а при поражении меня посадят. Я ведь жена Пожирателя смерти. Он был Пожирателем, и я ненавидела эту его татуировку. Она у меня вызывала омерзение. И да, я прервала свою беременность маггловскими таблетками. Война была не за горами, я очень боялась за Урсулу. За себя особо не боялась, но хотелось спрятать ее. Какое у нее было будущее — либо выдадут замуж в семнадцать за такого же изверга, как ее отец, либо, в случае поражения в войне, она станет изгоем, ребёнком чудовища. Мне нельзя было рожать. Таблетки кончились, брать их снова мне было страшно. Я спросила у своего колдомедика, что мне делать. Она сказала, что одна я не справлюсь, потому что тайно бежать в моей ситуации нереально, а чтобы уехать в другое место на время и сбежать оттуда, нужно, чтобы кто-то убедил моего мужа в этом. Меня он по-прежнему воспринимал, как говорящую табуретку. И вот это все была предыстория. Я думала месяца четыре, к кому обратиться и поняла, что единственный вариант — это Септимус. Аламанда замолчала и отпила чай. Пьер со смесью жалости и ужаса смотрел на жену. Он не мог и представить, что ей пришлось пережить. Затем, кашлянув, когда молчание затянулось, Пьер спросил: — Этот Септимус, получается, он спас тебя? Аламанда отрицательно покачала головой, а потом, вздохнув, ответила: — Ты должен понять, что он не хороший человек, он такой же темный маг с извращенными моральными нормами и больной психикой. Его все в семье считали туповатым, учился он плохо, колдовал посредственно и играл в квиддич. Это для них очень плохое занятие. Но его терпели, потому что для этих ужасных людей очень важны семейные узы. Исключение из семьи — это самое страшное наказание. Ни дед, ни Кассиус Септимуса в круг Пожирателей смерти и вообще последователей Темного лорда вводить не пытались. Потому что понимали, что его максимум — это быть тупым боевиком. А как это так, если сын такого близкого к Темному лорду человека с оборотнями и всякой шушерой будет водиться... Тем более у него жена такая дура, она Темному Лорду не понравится. Или понравится, что тоже плохо. Короче, его держали подальше, оправдываясь тем, что он дебил. Никто с этим не спорил, и он сам не спорил. Но за столько лет общения с Септимусом я поняла, что он не так прост, как его видят все. Это все роль, которую он играет, чтобы быть в стороне. Он иногда проговаривался, иногда неплохо колдовал, но как только речь заходила про Темного лорда, сразу тупел на глазах. Может, я это видела, потому что сама притворялась, не знаю. В общем, я долго вынашивала эту мысль и однажды решилась. Странно, некоторые дни я вообще не помню, а некоторые помню, как будто все произошло час назад. Тот день я помню очень хорошо, кристально хорошо. Я сказала своему мужу, что хочу увидеться с Беатрис, она как раз была в Англии. С ней мне было позволено видеться, но Кассиус ее не любил, поэтому повод должен был быть веским и желательно без участия Кассиуса. Я сказала, что это насчет детей. Он редко в эти вопросы вмешивался и разрешал с Беатрис советоваться. Его устраивало, как они детей воспитывают. Я-то в ужасе от их методов была: Империо на детей накладывать — это за гранью просто... Я знала, что в тот день и в то время Септимус должен был быть дома. У них дома я оставила Урсулу на Беатрис. Она мечтала о дочке, поэтому была рада ее заплетать, наряжать, играть с ней. Я сказала, что мне нужно в уборную. Этот день был семнадцать лет назад, а я все помню, как сейчас. Я прошла мимо уборной и зашла в спальню, где Септимус переодевался. Помню, он стоял в одних штанах для квиддича, а я словно загипнотизированная смотрела на вытатуированные руны и какие-то заклятия на его спине. Он повернулся и, усмехнувшись, спросил, неужели с Кассиусом в постели так все плохо, что я пришла к нему. Но он не против и может позвать Беатрис, та всегда поддерживает такие начинания. Я сказала, что нет, я пришла по другому поводу, и не к Беатрис, а к нему. Я помню, что села на стул перед кроватью, он сел на кровать напротив. На его правой ключице тоже были вытатуированы какие-то рунические заклятия, на левом боку на ребрах длинное заклинание в несколько строчек. С каждым годом количество этих татуировок увеличивалось. Мерлин, я закрываю глаза и все это помню. Я сказала: «Скоро будет война», он усмехнулся и сказал, что война уже идет, а «скоро» будет пиздец. Тогда я продолжила, сказав, что я хочу сбежать. Он долго изучал меня, потом достал свою палочку и, прошептав «Легилименс», прикоснулся ею к моему лбу. Я поняла, что он читает мои мысли, и позволила это сделать, хотя меня трясло, так ужасно это было. Он словно проникал в душу, и я была такой беззащитной и открытой, и полностью принадлежащей ему. Это одно из самых чудовищных воспоминаний в моей жизни. Он спросил: «И почему ты пришла ко мне? Я ведь могу рассказать все твоему мужу, моему брату. Ты совсем потеряла голову?». Я ответила, что совсем потеряла надежду, и я пришла к нему, потому что мне кажется, что в этой войне он будет не на стороне Темного лорда. Он спросил, неужели я так плохо о нем думаю, что решила, что он в сопротивлении. Я сказала, что нет, он не в сопротивлении. «Тогда на чьей я стороне?» — слегка улыбнувшись, спросил Септимус. Видно, что вся эта ситуация его забавляла и он играл со мной. Но это был мой последний шанс. Знаешь, ведь и в сказках иногда приходится заключать союзы с чертом. Я ответила, что он на своей стороне и всегда был на ней. Это ему явно понравилось. Он сказал, что ему нужны гарантии, что я не от брата в качестве проверки, что я не предам Септимуса в дальнейшем. Я подумала, что он хочет денег, но он только посмеялся над моим предположением. Он верно заметил, что лично у меня денег нет. Деньги его брата — это деньги семьи, и они Септимусу и так принадлежат. «Расскажи мне свою страшную тайну, Аламанда,» — он внимательно посмотрел мне в глаза и меня словно змея кольцами обвила. Было жутко. Я спросила, как могу быть уверена, что он не использует мои слова против меня. Он ответил, что никак, что мне придется ему поверить или возвращаться к Кассиусу. Конечно, он и так уже все знал. Я не умела прятать свои мысли, но ему нужно было, чтобы я сама это произнесла. И я рассказала. Рассказала, что последняя беременность не прервалась случайно, что я сделала аборт магловскими средствами, потому что я не хочу рожать Кассиусу сыновей. Его это устроило. Он, кстати, меня не осудил. Сказал, что его сыновей хватит сполна, так что Кассиус может не переживать, их род не прервется. Он спросил, есть ли у меня кто-то в Европе. Я сказала, что в Арле у меня живет троюродная тетка, но я видела ее последний раз в детстве. Он сказал, что обдумает и скажет мне, что делать, в пятницу. Они должны были с Беатрис прийти к нам в гости. Потом он спросил, точно ли я не планирую с ним переспать, а то он легко может сделать мне сына. Они у него хорошо получаются. Я ответила, что точно, и вышла из спальни с ощущением нереальности, что меня отпустили, как из пещеры с чудовищем. Мы поболтали с Беатрис, Урсула поиграла с Кассиусом, и мы ушли. Я с трудом помню, как дожила до пятницы. Я была то уверена, что Септимус все рассказал брату, и ожидала неминуемой мучительной смерти, то впадала в эйфорию, что смогу сбежать. В пятницу Септимус и Беатрис были у нас, принесли какое-то вино, и не было никакого намека на обещание Септимуса. Затем Септимус попросил принести какую-то книгу. Кассиус отправил меня, поскольку эльфам он книги трогать не доверял. Я принесла. Не то, иди, ищи лучше; принесла, снова не то. Кассиус начинал злиться на глупую жену. Септимус сказал, что сам возьмет. Кассиус приказал мне проводить брата в библиотеку. Может, боялся его наедине с книгами оставлять. Когда мы были в библиотеке, Септимус сказал мне, что я должна говорить, что не хочу никуда ехать, что хочу остаться с мужем. Очень протестовать. И отказываться брать с собой дочку. Я не поняла, к чему он это все говорил, но кивнула. Спрашивать у него я побоялась. Он взял какую-то книгу. Я спросила, почему именно эту. Он сказал, что без разницы. Ближе к концу ужина Беатрис заметила: «Аламанда, ты так плохо выглядишь. Ты болеешь?». Кассиус ответил, что я нормально выгляжу. Они стали спорить. Беатрис утверждала, что я бледная, нездоровая и ужас просто, и что Кассиус меня тут заморит, и что я не могу забеременеть из-за того, что сижу в этом дождливом климате и ужасном доме. Вот она много времени проводит во Флоренции и родила трех мальчиков — и все это благодаря хорошему климату. У Беатрис всегда были очень странные логические связи. Кассиус стал язвить, не предлагает ли Беатрис отправить меня во Флоренцию. Тут внезапно вмешался дед, который неожиданно согласился с Беатрис, сказав, что в солнечном месте я действительно поправлю здоровье, а здесь я только загнусь. Я сказала, что ехать никуда не хочу и хочу быть с мужем. Беатрис стала меня уговаривать, Кассиус продолжил спорить с ней, но уже не так уверенно. Видно было, что слова деда на него произвели впечатление. Септимус внезапно добавил, что во Флоренцию он бы ехать не рекомендовал, но вот куда-нибудь на побережье можно. Но только если к родственникам. Одну отпускать, конечно, нельзя. Кассиус задумался и спросил, упоминала ли я, что у меня есть родственница во Франции. Я сказала, что да, троюродная тетка, но я с ней не общалась давно и ехать не хочу. Дед заметил, что это правильно, что Беатрис с мальчиками большую часть времени проводят во Флоренции; что Нотты тоже вывезли семью на случай, если будут обострения, и Яксли, и Розье. Беатрис спросила, неужели они так заботятся о своих семьях. Но дед ответил, что дело не в заботе, а в том, что их могут взять в заложники. А заложники — это плохо. Спасешь — пойдешь на уступки, не спасешь — потеряешь влияние среди своих. Как ни крути, плохо. Я еще раз добавила, что хочу быть с мужем, особенно в такое сложное время. Тему закрыли. Беатрис снова стала рассказывать какую-то ерунду. Кассиус долго еще сидел с братом и отцом в кабинете. Беатрис уже трансгрессировала домой к детям, а я отправилась спать. Ночью, когда я лежала в постели, пришел Кассиус. Он сказал, чтобы я собирала вещи, утром он меня отвезет к тетке. Дочку я возьму с собой. Я сказала, что ей лучше здесь, но он не слушал меня. Он ушел, а я вскочила, и начала судорожно складывать вещи. Я не знала, надолго ли он меня отправляет, как все будет происходить. Но это был шанс сбежать из этого жуткого дома, из Англии. Рано утром я стояла с тремя чемоданами и Урсулой в холле. Кассиус приказал домовику перенести нас к тетке. Хлоп — и мы уже были во Франции. Так странно, я не знала, что домовики так могут. Хотя это был их домовик и меня он не слушался. Тетя Франсуаза была в шоке. Ей никто не сообщил, что я, да еще и с ребенком, приеду к ней жить на неопределенный срок. Кассиус о чем-то недолго с ней поговорил, затем сказал мне, чтобы я не отправляла письма с совами, потому что их могут отследить. Он будет присылать раз в неделю домовика и я должна передавать письма с ним. Затем они с домовиком вернулись обратно. Я в шоке простояла минут пять перед домиком, не могла поверить, что выбралась. Затем зашла, долго объясняла тете, как обстоят дела. Рассказывала про войну, а про мужа садиста и тюрьму вместо дома умолчала. Кассиус дал тете довольно много денег, и она согласилась нас оставить. Мы стали жить тихой спокойной жизнью. Английских газет у меня не было, что происходит в Англии, я не знала. Я исправно писала письма и раз в неделю их забирал домовик. Кассиус присылал деньги, иногда писал письма, но обычно с указанием, что мне следует делать, а не о том, как у них обстоят дела. Спрашивать у него, что происходит, я боялась. Если я что-то просила, то он иногда даже присылал, обычно из одежды или из вещей Урсулы. Это было довольно счастливое время. Я, конечно, боялась, что в любой момент вернется Кассиус и заберет нас оттуда, но хотя бы в постель я могла ложиться без страха, могла разговаривать с людьми из деревни. Мы много болтали с тетей. Отойдя от шока, она тепло нас приняла, и мы с ней подружились. Ей понравилась Урсула, хотя Урсула всегда была милым ребенком, но дома она была слишком забитая, испуганная. Она тоже боялась отца и деда, и дядю. Во Франции она оттаяла. Мы прожили так два года, осенью восемьдесят первого года домовик принес очередное письмо, запечатанное фамильной печатью, как и всегда. Знаешь, у Кассиуса был перстень, которым он всегда запечатывал письма. Однажды, уже когда его стало заносить, я неудачно ответила ему, и Кассиус ударил меня, перстень был у него на пальце, он разбил мне губу. Это было обычное дело. Кровь потекла. Он сказал, чтобы я привела себя в порядок, и я сама виновата, нельзя так шутить. Потом он как бы надавил на мою подушку, стирая кровь с пальцев, и на белоснежной шелковой наволочке отпечаталась кровавая буква F. Я потом долго смотрела на эту букву, отпечатанную моей кровью. Мне казалось, что это образное изображение моей жизни. И вот пришло очередное письмо, запечатанное этой жуткой буквой F. Когда я открыла его, то сначала удивилась, почерк был не тот. У Кассиуса был очень красивый почерк, у него все было красивым, кроме души. В письме говорилось, что Кассиус мертв, подробности мне расскажут позже, чтобы я оставалась во Франции и не ехала на похороны. Это опасно. Подписано было Септимусом. Я как стояла с этим письмом, так и сползла по стенке. Я не любила мужа, наоборот, но это была слишком неожиданная новость. Я к такому не была готова. За одиннадцать лет брака я даже не думала, что муж может исчезнуть. Да, я мечтала от него сбежать, но никогда даже представить не могла, что он умрет. Он был всем моим миром, как бы я его не ненавидела. Я была слишком ошеломлена, поэтому со стороны даже казалось, что я в трауре и ко мне никто не приставал. Прошло около месяца с этой новости, я потихоньку привыкала, но не понимала, что будет дальше. Денег было еще много, из-за них я могла не переживать. Но я не понимала, могу ли я съехать от тети, могу ли я вернуться в Англию. Что я вообще могу. Я же никогда сама ничего не решала. Однажды, где-то в середине ноября, вернувшись с улицы, я обнаружила в кресле нашей маленькой гостиной Септимуса с порезом на лице. Он у него так и не зажил окончательно, и я даже думать не хочу, откуда он появился. Рядом с Септимусом сидела испуганная и непонимающая тетя. Что Септимус, что Кассиус никогда не утруждали себя договариваться с другими людьми, которые им не ровня, о встрече. Уведомить могли только, и то не всегда. Септимус поздоровался и стал рассказывать. Оказалось, что вслед за Кассиусом через пару недель умер дед, и все унаследовал Септимус. Это было очень смешно, потому что Септимуса не готовили быть главой семьи. В итоге ему все удалось, хотя в него никто не верил. Что может игрок в квиддич? Как выяснилось, очень многое. Септимус сказал, что я не могу претендовать на наследство по условиям брачного соглашения и Урсула тоже, поскольку она девочка, а наследовать могут только мальчики. Это, кстати, не совсем так. Девочки могут, если нет мальчиков. Если бы у Кассиуса не было младшего брата, то Урсула стала бы наследницей. Но мне было все равно. Я не хотела ничего, только свободы, только чтобы от меня отстали. Он передал мне шкатулку, в ней лежали украшения, которые Кассиус подарил мне в течение нашего брака. Он всегда дарил украшения на все праздники. Они все так делали, сначала издевались над своими женщинами, а потом в качестве извинения дарили золото, камни, жемчуг. Септимус сказал, что все украшения мои, и он передает их мне. Беатрис долго разбирала фамильные ценности и вроде все верно отложила. Если чего-то не хватает, мне следует немедленно сообщить. Я, кстати, не проверяла. Еще он передал шкатулку поменьше, в которой лежало красивое ожерелье. Мать Септимуса и Кассиуса завещала это ожерелье своей старшей внучке. Почему Кассиус не отдал его Урсуле раньше, Септимус не знал, но считал, что обязан передать его мне. Потом он сказал, что хоть мы ничего и не унаследовали, Септимус считает, что это неправильно. Мы все равно члены его семьи, я вдова его брата, Урсула его племянница, и он будет ежемесячно присылать нам деньги с домовиком до тех пор, пока мы не выйдем замуж. Он будет навещать нас иногда, но не обещает, что часто. Если мне что-то понадобится или у меня будут проблемы, я могу писать ему и отправлять письма с совой в особняк Флинтов. Я усмехнулась и пошутила, что Беатрис, должно быть, в ярости от переезда в особняк. Септимус сказал, что, к сожалению, в моей шутке мало шутки. Он слушает гневные тирады об ужасном состоянии и виде особняка ежедневно. Да и дом действительно не очень хорош, домовики три дня отмывали кровь в левом крыле. Я сказала, что никогда не заходила в левое крыло. Септимус заметил, что это было мудрое решение. Я спросила, могу ли переехать в другое место. Септимус удивился, почему мне не нравится жить здесь, и подумал, что я хочу вернуться в Англию, но я не хотела. Я сказала, что хочу пожить одна, с Урсулой, тут во Франции. Он согласился, потому что тоже не любил жить с дедом и братом, но попросил известить его о моем новом доме. На том мы и расстались. Со временем я переехала, но я отчитывалась Септимусу о каждом своем шаге. Где я живу, чем занимаюсь. Я привыкла отчитываться перед Кассиусом и продолжала отчитываться перед Септимусом. С ним было попроще, чем с Кассиусом, поскольку я не была его основной проблемой, поэтому я смогла убедить его, что Урсуле надо в школу. Кассиус не хотел отдавать ее в школу, считал, что девочкам необязательно. Хотел обучать дома. Единственное, мы очень долго спорили, в какую школу ее отдать. Септимус хотел, чтобы я отдала ее в Хогвартс, потому что его мальчики там учатся и они смогут приглядывать за ней. Я была за Шармбатон, потому что мы жили во Франции и потому что здесь не было его мальчиков. В итоге, не без помощи Беатрис, я отдала ее в Шармбатон. Знаешь, что стало решающим аргументом? Красивая форма. В такие моменты я люблю Беатрис. Их дети учились в Хогвартсе, где, по мнению Беатрис, ужасная форма, но вроде как для мальчиков красивая форма не так важна. Ну и по поводу сыновей решения принимал только Септимус. А для девочки форма очень важна, по мнению Беатрис, конечно. Ее ничего кроме одежды не интересовало, ни качество обучения, ни предметы, ни учителя. Что у их мальчишек в голове в итоге, я не представляю. Септимус был против того, чтобы я устраивалась на работу. Говорил, что пока я не выйду замуж, он меня обеспечит, что у меня нет необходимости. Два года я его убеждала, что мне просто скучно. Он смирился, но был крайне недоволен. Со временем он стал появляться все реже, пару раз в год, но деньги присылал исправно. Денег было много, я открыла счет в парижском банке и стала класть туда, чтобы, когда Урсула подрастет, у нее было, на что опереться. Потом я поменяла свою фамилию на девичью. Очень не хотела оставаться миссис Флинт и изменила фамилию Урсуле, и стала называть себя мисс. И ничего не сказала Септимусу. Потом изменила место работы — и тоже не сообщила. Стала «бунтовать». Потом познакомилась с тобой. Ну, дальше ты знаешь. О нашей свадьбе Септимусу я сообщила. Он поздравил нас, я не говорила тебе, и прислал в подарок какое-то украшение. Оно лежит в шкатулке, но я покажу тебе. Я боюсь надевать украшения от их семьи. Деньги на мое содержание он перестал присылать, но деньги для Урсулы шлет, и поэтому я раз в месяц отправляюсь в Арль, чтобы забрать у домовика мешочек. Я не видела Септимуса уже несколько лет. И не сказала ему, что переехала в Бургундию к тебе, что Урсула закончила школу, отучилась в магистратуре при отделе редких растений во французском министерстве и работает с растениями, и что у нее есть друг, и они живут в Марселе, но не женятся. И я не против ее друга. Он хороший парень и я не представляю, какой у него статус крови. И мне все равно. И конечно, Септимус не знает, что ты полукровка. Мне все равно, Пьер, для меня это не имеет значения. Но для них имеет. Для них я позорю семью. В один из своих визитов, давно еще, Септимус сказал мне, чтобы я внимательно изучала, за кого выдавать замуж дочь, и чтобы сама была внимательнее, а если надо, он может найти Урсуле жениха, и этот жених точно не будет предателем крови. Нельзя позорить такую благородную семью. Полукровок и тем более маглорожденных они людьми не считают и даже не рассматривают как варианты. Я думала, что он уже забыл про меня, что он занят своими делами и даже слегка расслабилась. Но зря. Я ведь до сих пор у него на крючке. Он знает мой секрет. За то, что я сделала, дорога только в Азкабан, поэтому я даже не могу обратиться к мракоборцам. Я не думаю, что он отправит меня в Азкабан, это ведь тоже позорит семью. Сделала аборт, вышла замуж за полукровку. Он просто меня убьет, и я исчезну. Была тихая незаметная жена Кассиуса Финеаса Флинта — и исчезла. И никто не будет ее искать. Но я надеюсь, что Септимус не тронет Урсулу, она ведь все-таки его племянница, в ней есть его кровь, как бы это ужасно ни звучало. Я всегда говорю ей, что мне все равно, выйдет она замуж или нет; но я так мечтаю, чтобы она вышла. Тогда Септимус не сможет выдать ее ни за кого. Но ей я этого сказать не могу. Эта миссис Флинт, это ведь Беатрис. Она любит одежду, так что я даже не сомневаюсь. Она узнает меня и расскажет Септимусу, и он крайне удивится, почему я не в Арле, почему я перестала быть его марионеткой, а потом выяснит, кто ты — и тогда я пропала, и ты пропал. Мне нельзя с ней видеться. — А твоему Септимусу не все равно, чем ты занимаешься? Тебе уже за сорок, у тебя своя жизнь, у него своя. — О нет, ты плохо знаешь этих людей. Я для него просто марионетка, которую можно использовать в своих целях до конца дней. И он меня никогда не отпустит. Если кукла бунтует, проще ее уничтожить. Но он никогда меня не отпустит. Никогда. Аламанда вздохнула, а потом тихим голосом спросила: — Ты осуждаешь меня за то, что я сделала? Я вероятно из-за этого детей иметь не могу. — Да нет, не осуждаю, — Пьер озабоченно покачал головой и взял жену за руку. — Никто не знает, почему у нас дети не родились, колдомедики ведь сказали, что ты здорова. Не вини себя. Ты таких ужасов нарассказывала, что странно, как ты выжила. Что сделано, то сделано. Ты все равно моя жена. Жаль только, что ты раньше мне это не рассказала. Может быть, тебе полегче было бы. Да и я хоть начал понимать, почему ты так долго не хотела отношений. Я за тобой сколько ухаживал? — Долго. Я очень отношений боялась. И самих отношений, и Септимуса. Не знаю, почему не говорила. Это сложно рассказывать. И вспоминать тоже. — Лежи завтра дома. Я сам сниму мерки с этой миссис Флинт, отменю встречу с Энцо. Это все-таки не так срочно. Меня-то она не знает, так что и про тебя не узнает. В мастерской твоих колдографий нет, а фамилия у нас не самая редкая, — Пьер задумался, вспоминая про колдографии. — Посмотрю заодно на нее, а то ты говорила, что она красивая. — Она очень красивая и очень глупая. Спасибо, Пьер, — она сжала ладонь мужа. — А Урсула знает про все это? — Нет, нет, — прошептала Аламанда. — Она не знает. Я просто сказала, что отец умер. Она не спрашивала почему. Но она в детстве отца боялась, так что, думаю, для нее этот переезд во Францию тоже был облегчением. Я не думаю, что ей интересно, почему он умер. — А сама-то ты знаешь почему? — Септимус сказал, что его убили мракоборцы. Похоже на правду. Он спросил, хочу ли я знать точное заклятие. Я не хотела. К чему? — Аламанда пожала плечами. — Я не говорила Урсуле, кем был ее отец. Ей это знать не обязательно. Она не имеет никакого отношения к той семье. Никакого. * * * На следующий день Пьер, сидя в мастерской, заметно нервничал. Он смотрел на часы. Стрелки еле-еле ползли, но с каждой минутой, которая приближала визит миссис Флинт, беспокойство все сильнее охватывало мужчину. Ему заранее не нравилась эта женщина. Он понимал, что она не виновата в этой жуткой истории, что она скорее свидетель, если не такая же жертва, но неприязнь от этого не проходила. Наконец подошло назначенное время. Три часа — никого. Три ноль одна — никого. В три ноль пять он услышал, как дверь открывается, и, слегка помедлив, обернулся. В приемной стояла невысокая тоненькая девушка с длинными светлыми волосами. Она была в бордовом широком пальто, но даже под ним явно угадывался уже довольно большой живот. В руках она держала большой сверток, который почти сразу положила на диван в холле. Она стащила с руки перчатку, сверкнули огромные синие камни на кольце. — Извините, я слегка опоздала. Я сейчас такая неповоротливая. Надеюсь, это не доставило вам неудобств? — Нет, нисколько. — Пьер смутился. Несоответствие с его ожиданиями слегка сбило ему настрой. — А вы, простите, миссис Флинт? — Да, да, да. Это я. У меня просто проблема с платьями, а я сейчас у дедушки с бабушкой в гостях, дедушке что-то нездоровится, и мне в Париж сейчас так не хочется отправляться. На большие расстояния трансгрессировать тяжело. Но мой дедушка сказал, что вы очень хороший портной и вы мне сможете помочь. Вы сможете? — Ну, с платьями я, конечно, могу помочь, этим и занимаюсь, помогаю решать проблемы с платьями... Где платья? Девушка снова взяла сверток и передала его. Пьер аккуратно развернул. В нем лежали пять разных платьев. — Понимаете, мне они очень нравятся, а надеть я их уже не могу. Вы сможете немного в районе живота расшить? У меня самой не получается. А то мне еще пару месяцев ходить, хочу в своих любимых платьях. Вы сможете? Пьер усмехнулся, это он, конечно, мог. Девушка была явно француженкой, хотя акцент был парижский. — Конечно, можно. Снимите пальто, я сниму с вас мерки. А я сначала подумал, что вы из-за границы, а вы, оказывается, отсюда. Девушка немного неловко сняла пальто и осталась в широком платье брусничного цвета, доходящем до колен. Она положила пальто на диван и с трудом нагнулась, чтобы снять сапожки: — А я из Франции, правда, я из Парижа, но тут у меня дедушка и бабушка живут. Так что я немножко местная. А фамилия у меня по мужу. Он из Англии. Он в квиддич играет за «Призраков», может, слышали? Пьер подскочил к ней: — Не снимайте сапожки, это не обязательно. Прямо в них и вставайте на табуретку. Хотя, может, вам не стоит? С животом это не очень удобно, — он озабоченно посмотрел на ее живот, а потом, спохватившись попытался перевести разговор. — Ох, я давно квиддичем не интересовался, но теперь точно куплю спортивный журнал, посмотреть. Заинтриговали. — Я нормально залезу, только можно я на вас обопрусь? — Опираясь на его руку, она встала на табуретку для замеров. — Почитайте обязательно. Сейчас как раз большая статья вышла про них. Он такой молодец. — И вы, судя по всему, молодец, учитывая, что платья надо расширить. Измерительная лента сама оборачивалась вокруг живота и груди девушки, определяя нужные параметры. Девушка задумалась. Пьер аккуратно спросил: — Это у вас первенец? — Нет, у нас есть дочка, она маленькая, ей год только исполнился. Надеюсь, это будет мальчик. Все так ждут мальчика, мне весь мозг уже съели. Мой дед, мой свекор, дядя мужа (не знаю, кто он мне)... В общем, они с такой надеждой смотрят на мой живот, словно этот мальчик изменит все. Я от них устала уже. Мужу вроде все равно или он не озвучивает. Меня и девочка вполне устроит. Я больше сейчас за дедушку переживаю. Что-то весь год то одно, то другое. А долго платья ждать? Девушка была похожа на фарфоровую куколку с витрины магазина игрушек. Маленькая, тоненькая, кожа бледная, платье красиво ее оттеняло. Ей не было и двадцати. Пьер даже залюбовался девушкой. Он подхватил прыгнувшую в руки ленту и покачал головой: — Не долго, завтра уже сможете забрать. Давайте мне ручку, аккуратно. Ну вот. Завтра после пяти приходите. Я надеюсь, что ваши ожидания оправдаются, — девушка аккуратно спустилась с табуретки. Пьер улыбнулся ей и продолжил: — А про вашего мужа я почитаю. Мне теперь интересно стало, не каждый день к нам супруги знаменитостей заходят. Давайте я помогу вам пальто надеть. — Спасибо Вам большое! Так быстро? Мне в Париже так быстро не делают. Вы меня так выручите. А то у меня только два платья осталось еще с прошлой беременности, и я уже от них устала, — девушка застегивала пальто. — Обязательно почитайте, он так здорово играет. А еще лучше сходите на игру. Тогда я побегу? До свидания! Она ушла. Пьер задумчиво подошел к столу и осмотрел платья. Хорошая ткань, сшиты на заказ. Очень странная история. Он достал палочку и измерительную ленту и принялся накладывать соответствующие заклинания на платья. Вечером он зашел в лавку к своему другу месье Дижону и спросил, есть ли у того журнал про квиддич с большой статьей про «Призраков». — Пьер, ты квиддичем стал увлекаться? — удивился хозяин лавки. — Ты меня удивляешь, — он вытащил большой журнал про квиддич и подал Пьеру. — Да, про них целый разворот написали, но ребята и отыграли на все сто. Тебе зачем? — Ко мне сегодня очаровательная миссис Флинт приходила, говорит, что ее муж у них играет, — Пьер взял журнал и быстро пролистал. — Мне очень интересно посмотреть. — Да ты что! — месье Дижон даже подался вперед. — У них есть охотник Маркус Флинт, очень хорош. Жестковат, но хорош. И его жена к тебе заходила? — он схватил Пьера за руку. — Попроси для меня его автограф. — Да брось, Жак, мне неудобно. Просто посмотреть хочу на него, — Пьер неуклюже отцепил руку месье Дижона и стал искать в кармане кошелек. — Сколько с меня за журнал, я дома почитаю. А то и так задержался, Аламанда будет недовольна. — Строгая она у тебя больно, — месье Дижон покачал головой, потом махнув рукой продолжил. — Нисколько, так бери. Почему неудобно? — он пожал плечами. — Ты спроси, главное. Беги уже, вижу, что не можешь ждать. * * * Пьер зашел домой. Аламанда, стоявшая в холле, с облегчением выдохнула, когда он открыл дверь. — А ты думала, меня уже убили и расчленили, и в зелье добавили? Все в порядке, не переживай. — Она приходила? — Приходила. Красивая, и правда, но я бы не сказал, что глупая. Просила платья расшить, а то ей узковаты. Маленькая, аккуратная блондинка лет восемнадцати и шестимесячный живот. Как фарфоровая куколка. Аламанда явно опешила от такого описания. Пьер, усмехнувшись, продолжил: — Она сказала, что ее муж играет в квиддич за «Призраков». Я принес тебе журнал с колдографиями этих «Призраков». Может, ты узнаешь, кто он. Может, ты ошибаешься и это никак с той семьей не связано. Пьер передал женщине журнал и стал раздеваться. Аламанда словно завороженная пошла в комнату и, забравшись на диван, принялась листать. Пьер присел рядом. Дойдя до статьи про «Призраков» Аламанда просматривала колдографии и, внезапно замерев, ахнула. — Мерлин! Маркус Флинт? Маркус? Это Маркус? Как на отца стал похож. Беатрис все еще думала, похож он на нее или нет. Мне и в детстве казалось, что он на Септимуса похож, а сейчас — вылитый отец, от Беатрис вообще ничего. Это сын Септимуса, самый младший, — попыталась она объяснить Пьеру. — Я последний раз его видела совсем малышом, года три ему было, наверное. Беатрис жаловалась, что они со средним плохо ладят... Самый результативный охотник. Надо же! Септимус всегда шутил, что хоть одного сына он отдаст богу квиддича, сыновей у него много, может себе позволить. Он же молодой совсем. Ему сейчас лет двадцать, наверное, или чуть больше. Миссис Флинт, получается, его жена. Младший сын Септимуса уже женат, надо же. Она беременная, ты сказал? Она молоденькая? — Беременная, молоденькая и красивая. — Все как положено. Уже и ребенок будет. У Маркуса будет ребенок, а у Септимуса внук. Это так странно, я-то его трехлетним малышом помню, а он уже вырос, совсем взрослый. — У них уже есть дочка. Не представляю, во сколько она ее родила, — чуть тише сказал Пьер, многозначительно посмотрев на жену. — Потому что выглядит миссис Флинт ну совсем молодо. Я бы вообще подумал, что ей лет шестнадцать, но в шестнадцать замуж не выйти. — Уже есть дочка? И как она сама? — Аламанда вспомнила себя в таком возрасте и поежилась. — Не выглядит забитой и испуганной? — Нет, забитой не выглядит. Может, слегка обеспокоенной, но вроде из-за здоровья дедушки, а не из-за мужа. Про мужа отзывалась хорошо. Кто дед у нее, я не спросил, как-то неудобно было. Надеется, что будет мальчик. Говорит, что все ждут мальчика. Аламанда покачала головой: ничего не менялось. Все такие же кукольные жены, в красивых платьях, рожающие мальчиков. Тот мир был очень консервативным, наверное, эти традиции изменить невозможно. — Интересно, что с другими сыновьями? Я могу точно сказать, что они живы, иначе Маркусу бы не позволили играть. Как бы сильно Септимус ни любил квиддич, семью он любит больше. Когда ты отдаешь ей платья? Я, наверное, тоже зайду, хочу сама посмотреть на кукольную невестку Септимуса.