The Bronc Tamer

Тянутся, тянутся сыромятные полоски в загрубелых пальцах; вибрирует, удлиняясь медленно и неуклонно, будущее лассо. Керосиновая лампа пробует коптить – надо поправить фитиль. Мисс Нюня, возжелавший стать ковбоем, в бесшумных своих ботиночках выплывает из поля зрения куда-то за спину. Нет, не куда-то, а прямиком к алтарю Бронко Генри. Фил напрягается кожей. - Он был твоим лучшим другом?.. – звякает шпора, и хочется дать по рукам. - Больше, чем другом. Однажды он спас мне жизнь. * Сколько нужно ковбоев, чтобы заездить одного мустанга? Ответ: три. Один держит аркан, другой взнуздывает, третий седлает. Он же за стомпера (это по-культурному «берейтор», а по-нашему «обломщик»), и те двое на подхвате: затереть жеребчика боками собственных коней, если тот сбросит-таки седока. Филу пятнадцать, Толстяку тринадцать. Младшие Бёрбэнки уже сносно держатся в седле, а намедни даже приняли участие в первой ковбойской облаве. Дикий табун отрезали от водопоя и, прогоняв четыре дня кругами по пересечённой местности, упрессовали в загон, устроенный в ущелье по принципу тройной рыболовной верши. Первых два проволочных заграждения, пугая неприятеля с флангов развевающимся на ветру тряпьём, подводили к устью сердцевидного периметра, где масса потных спин, грив и ног завихрялась раздвоенным потоком, чтобы закончить свой путь под замко́м в третьем, круглом коррале. Братья были в числе заграждающих всадников, то есть по большей части валялись в траве, ожидая своей очереди шугануть табун в направлении следующего поста. Вот тогда было много воинственных кличей и ветра в ушах. После – ночёвка у костра, свежие лошади, откормленные зерном, и новый раунд созерцательного единения с природой. И, наконец, захватывающее зрелище того, как лишь двое конных мужчин, размахивая шляпами и от души вопя, загоняют в ловушку две дюжины умных и гордых животных. Ещё сутки мустангов выдержали в ограде, знакомя с неволей, а затем стреножили и нанизали на линь, подобно бусинам – или рабам на переправе, – перемежая со смирными, одомашненными лошадьми. И только препроводив в объятия хозяйского корраля, контролируемо, чтобы не полопали себе желудки, дали пить. В такую пору на ранчо стекались новые ковбои. Живя на готовом и бесхитростно транжиря заработки, мало кто скапливал денег на покупку лошади. Сумеешь укротить себе неезженного бронко – останешься в бригаде, а там видно будет, на что годишься. Бригадир Бёрбэнков, Чёрный Билл, слыл лучшим бронк-стомпером в округе. Он с первого броска арканил лошадей за шею. Пока животное хрипело от удушья, подручный нагибал его за верхнюю губу, чтобы старшой без затруднений обустроился в седле. Там Билл доставал короткий ременной арапник, другой рукой крепко держась за подседельную петлю, лениво кивал – отпускай! – и ломал. Загонял до холодного пота, вбивая послушание – также за один присест. Двадцать минут, сорок, да хоть час. Пока что-то не замкнёт между острыми ушами, и оскорбительная тяжесть на спине не станет неизбежной новой частью коняжьего бытия. Всё это Фил видел не единожды, а потому шёл бы себе мимо корраля и выгородки, если бы его внимание не привлекли свист и гиканье, производимые толпой ковбоев с необычайным энтузиазмом. Только что Чёрный Билл потерпел, скажем так, ничью. Заметив, что тот едва держится в седле, младшие мустангеры потеснили его скакуна к брусьям заграждения, и на сниженной скорости Билли, облапив коллегу вокруг пояса, с грацией мельничного куля спешился. Второй всадник подхватил волочащийся аркан и напомнил гнедому буяну, кто здесь царь природы. Конфуз потребовалось поскорей «заесть». Чем? Лучшим из сезонных развлечений – посрамлением новичка. Похоже, избранный на заклание на сей раз оказался особенно вкусен. На вид парню едва за двадцать. От местных его отличает, во-первых, одежда. Более просторные штаны из габардина, заправленные в узкие и мягкие сапожки пониже колен, чудацкие матерчатые чапы и, фу-ты-ну-ты, кремовый шейный платок. Ещё и берет вместо шляпы. Берет! Нет, сейчас его точно «съедят». Мастью – тоже чужак. Смуглокожий и чернявый, но не из индейцев: нос слишком уж прямой, тонкой работы. Под крепкими скулами наметились промоины «собачьих ямок», и Филу хочется увидеть, как они сожмутся в складки на щеках, когда тот улыбнётся. Если будет с чего улыбаться. - Давай, Бронко! – улюлюкает ватага не пойми кому: новичку или лошади. Ещё один темногривый гнедой уже зануздан и перетаптывается, привязанный к столбу. Он кажется вполне привычным к упряжи, просто застоявшимся – вон как нервно вращает шершавым хвостом, охлёстывая свои бёдра и межножье. Причина этого условного спокойствия – повязка на глазах. Но уж будьте уверены, юнцу в заведомой немилости подали самого злого трёхлетка во всём табуне. Новенький подходит не спеша, каждый шаг как с оттяжкой, и резко запрыгивает в седло. В ту же секунду, как он, отлегая назад, хватает длинный толстый повод, перекинутый вместо вожжей через рожок передней луки, коня избавляют от привязи и слепоты. Ну, началось! Через пару неуверенных шагов в попытке разобрать, что такое свалилось ему на спину, вольный мустанг, взгорбившись подковой, всеми четырьмя копытами взмывает над клубами пыли. На мгновение он словно зависает в воздухе, где прогибается, отталкивая горизонт – шея книзу, пятки кверху, – и так скачет по кругу, волна за волной. Гибкое тело седока болтает, точно плеть, от паха до макушки. Свободная рука взметается кругами, будто бы подстёгивая бешеную скачку. Больше никакой опоры, кроме повода и силы в бёдрах. Но седло нарочно не подходит ни наезднику, ни лошади. Зад юноши всё выше подлетает над сиденьем, что, вероятно, весьма болезненно при возвращении, а бронко порывисто опускает голову, и в какой-то из высших точек разрыва двух фигур наездник, сдавшись, поджимает ногу, пронося её над конской гривой. Жеребец уходит в сторону, а парень упруго приземляется на руку, полную стопу, колено и плюсну. Он тут же встаёт, готовый продолжать, но никто, естественно, и в ус не дует, чтобы ему помочь. Не найдя брешей в окружности выгородки, смышлёная и подуставшая скотина останавливается на максимальном расстоянии от объездчиков. А у креольского гостя даже нет аркана. Вместо него тот снимает с пояса – Фил лишь сейчас углядел – странные шары, обтянутые какими-то кишками, на концах верёвок из сыромятной кожи. Их три; зажав один в ладони, пришлый ковбой раскручивает штуку по косой орбите. Р-р-раз, и конёк вмиг стреножен ею поверх передних бабок. Стои́т. Умный. Его уже бросали наземь, спутывая неподвижно и садясь на голову. Больше не хочет. Видимо, на лице у Фила заметны проблески участия. Именно ему, и никому другому, предназначаются твёрдый взгляд из-под берета и отмашка смуглым подбородком. Фил безропотно подходит к лошади вместе с её ловцом, который отсоединяет повод, удерживая хакамору так, чтобы не быть укушенным. - Погладь ему плечи. И ноги, – следует команда вслух. - Сам гладь, – фыркает бронзово-рыжий Фил в унисон с гнедым. - Вот, смотри, – с той же покровительственной плавностью, что и в голосе, руки чужака почёсывают бронко за ушами… вокруг глаз… вдоль шеи… Удивительно, но тот, рванувшись раз-другой, больше не отстраняется. – Зверь должен почувствовать, что твоя власть ничем ему не угрожает. Пока Фил зачарованно подхватывает глажку, его... напарник?.. снимает неладное седло и, чёрт возьми, расчёсывает траченную прошлогодними, от брачных боёв, царапинами шкуру. Пальцами, как щёткой. Мягкими кругами. Будто в собственной конюшне. Озадаченные зрители обмениваются тычками, тихим присвистом и нерешительными шуточками. - Дайте нормальные вожжи, кто-нибудь, – прикрикивает креол. Ему бросают из-за ограждения. Фил догадывается: чтобы пристегнуть их к оголовью, надо погладить нос. - А теперь подставь колено. С Филовой подножки, укротитель растекается по спинке прибалдевшего мустанга, что-то шепчет ему в гриву и, наконец, садится без седла. Не без храпов, шараханья и пряданья ушевного, проводит его по кругу посредством шенкелей и дискомфорта от прикосновения поводьев. Останавливается напротив бригадира. - Ну, что? Я принят? Чёрный Билл выплёвывает незажжённую, изжёванную цигарку. - Слезай, – говорит он. Всадник соскакивает на землю, смолотую сотнями копыт в песок. Билл сваливается с оградки. Один из них строен, другой мясист. Ох, не хотел бы Фил держать на них пари. - Ты что там ему нашептал, а? Колдун, что ли? Так у нас с колдунами разговор короткий… Пока король обломщиков засучивает рукава, новичок не удосуживается вынуть руки из карманов. Это не мешает ему уловить момент, когда Билл, набычив голову, бросается в атаку. Длинный шаг назад, и из вскинутых рук ручейками вызмеиваются верёвки, которые оканчиваются увесистыми шариками поменьше. Та-дап! – описав две петли по бокам лёгкой фигуры с гордо выгнутыми рёбрами, шары предупреждающе взрывают грунт. Петли сливаются в две плоскости, щитами и мечами реющие в воздухе. Тап! – Билл тормозит, едва не получив по носу каменным снарядом. Тапата, тапата, тап! Это, а не заговаривание коня, и есть подлинное колдовство. Оружие выстукивает краткие ругательства и издевательские речи, успевая раз от разу выбиться из траектории в сторону кружащего койотом Билла. Табататап-та! Табататап-та! Та-дапа, та-дапа, татататата! И вот уже не речь, а целый танец, подкрепляемый подковками щеголеватых сапог. Дробушки, выпады, шаги. В центре арены уцелел травянистый пригорок. Он делает звуки плотнее, танцора – выразительней, а бригадира – полным дураком. Фил всегда был музыкален: чего стоили его вариации Моцарта на банджо. Он вычленяет ритм и, подняв ладони над плечом, прихлопывает в такт сердцебиению. Пришелец улыбается ему и сматывает по инерции свои верёвки вокруг пальцев, пряча шарики в ладонях. Удивительные ноги топают, захлёстывают, прыгают с размаху на ребро стопы и на подогнутые своды. Наконец, правая взмахивает выше пояса и припечатывает дёрн подошвой – последнее слово. Корраль взрывается ковбойским рёвом и аплодисментами. Не оборачиваясь на вконец растоптанного бригадира, победитель состязания вразвалочку подходит к Филу и протягивает руку: – Бронко Генри. От деятельной скуки, от избытка нервной энергии Фил любит изобретать и коверкать акценты. Уснащать слова избыточными звуками, либо экономить ожидаемые. Вот и сейчас он редуцирует: - Бронк(а) – эт имь или фамилия? - Bronca – это когда я уложу тебя носом в пыль и не дам подняться, пока сам не захочу. А прозвание моё – Бронко-у. Глаза, как ягоды белладонны – карие, аж лиловые, смотрят в упор не моргая, и Фил понимает: этот – может. - Ты из Мексики? Вакеро? – держит марку он. - Нет, гаучо. Из Аргентины. Но да, через Мексику, – белозубая усмешка посреди загара, от которой у Фила ответно пополз кверху угол рта: - Что ж тебе в Аргентине не сиделось-то? Там ведь, как пишут нам в газетах, самый подъём сейчас. - Здесь меньше чванства, – пожал плечами Бронко Генри. – Всё как-то проще, честней. И при этом не так тупо, как в Мексике. Фил представляет, о чём он. Пускай рядовым пастухам нет ходу в господские дома (если на секунду предположить, что Генри всегда был рядовым пастухом), низкопоклонство аргентинских богачей перед Парижем разило изо всех пор. Им подражала городская шантрапа, а та, в свою очередь, задавала тон угрюмым гаучо, выбиравшимся в столичные кабаки глотнуть шикарной жизни. Готовая карикатура или фельетон, нарочно не придумаешь: костюм в полоску, белое кашне под продублённой солнцем и ветрами вислоусой рожей, белые гамаши… и всегда готовый к применению нож. Старая Леди Бёрбэнк тоже ценила моды и изысканную кухню, наряжалась к ужину, устраивала пикники и званые обеды для местного «общества», недалеко ушедшего по части кругозора от своих работников. Фил безо всякой благодарности высмеивал нелепые подарки к Рождеству и как огня избегал роскошной ванной между спальнями родителей и братьев, где бесстыдно пахло женскими духами и висело нечто столь полупрозрачное и кружевное, что от осуждения горели уши; благо, к услугам мальчиков была уборная с более спартанской обстановкой. Но, уж чего не отнять, Старики читали. Заказывали книги, подписывались на журналы. Это обеспечило им некоторый вкус, а Филу – ещё больше высокомерия, выражаемого через простоту. Не таков ли Генри?.. Чёткий выговор, речь без ошибок. Вполне можно представить его сынком британского агрария, выписавшего себе девчонку покрасивее откуда-нибудь из Испании, беспрестанно сотрясаемой военными конфликтами. Фил вспыхивает под загаром. Слишком много интереса к выскочке немногим старше него. - Пойду скажу Старому Джентльмену, что у нас новый мустангер, – он разворачивается на каблуках и дёргано шагает к дому.