***
Голова ужасно раскалывалась, стоило только прийти в сознание. Глаза еще даже не открылись, но боль уже присутствовала, словно сопровождая яркими разрядами каждую мысль Чуи. После боли пришло ощущение холода, а затем и того, что он стоит на ногах, причем, скорее всего на носках, ведь руки так же ужасно затекли, от того, что на них давило что-то металлическое, а ноги растягивались, желая почувствовать землю под собой. В целом, хотелось упасть, но кандалы, видимо рыжик был в них, не давали этого сделать. Попробовать открыть глаза было прекрасной идеей, которая, правда не привела ни к чему хорошему. Обычный подвал предстал перед глазами, точнее часть подвала, которая была освещена тусклой лампочкой, и единственное, что различало его от того же подвала Портовой Мафии, это плесень на стенах, за чем обычно следили в любой продвинутой организации, ведь подобные растения были опасны для тех, кто проводит в этих подвалах уйму времени, а, следовательно, сотрудники, могли получить легочные заболевания. За этим тщательно следили, особенно следил Мори, который был врачом. Состояние оставляло желать лучшего, однако, времени на то чтобы жалеть себя, как всегда не было. Нужно было скорее выбраться отсюда, чтобы уйти домой, чем и занялся рыжик. В отличии от Осаму, который всегда с собой носил невидимку в бинтах на случай побега, Чуя не пользовался подобным методом, полагаясь на силу. И сейчас она подвела его, ведь способность отказалась работать. Рыжик загорелся красным пламенем, вот только это не покорежило цепи и на миллиметр. — Что за хрень? — Сам себя спросил Накахара, отчаянно пробую снова и снова. От волнения голова заболела сильнее, а затекшие запястья стало давить еще больше. К горлу подступил ком, который даже сглотнуть не было возможности. Резко захотелось зарыдать от бессилия, что совсем не свойственно людям мафии. Но, учитывая обстоятельства, которые вспоминались по ходу, ссора, злость и боль, можно было простить Чуе маленькую слабость. — Это просто экспериментальный препарат. Он подавляет действие твоей способности, включая самое сильное ее проявление, — Кто-то ответил совсем быстро на поставленный вопрос низким бархатным басом. Проблема была только в том, что видно этого кого-то не было. Рация или громкоговоритель как варианты отпали сразу, звук был живой и настоящий, словно говорящий стоял буквально в паре метров. И, хоть у рыжика неимоверно сильно болела голова, спутать один звук от другого он не мог. На секунду закрыв глаза, чтобы разобраться в ощущениях, Чуя пожалел, ведь только открыв их, увидел, что словно из тени выходит статный мужчина с гиацинтовыми глазами, полностью одетый в белое, рубашку и штаны, что так неприятно контрастировали со всем остальным мраком. Если бы Накахара был эпилептиком, то у него точно бы начался припадок. А так, он мог только проморгаться, чтоб его глаз привык к подобного рода цветовому извращению. — Не волнуйся, способность вернется, если ввести повторную дозу. Но пока что делать я этого не буду, — продолжил мужчина, встряхнув темными, словно смоль волосами, откидывая их за достаточно узкие плечи для его роста. С виду он казался высоким, точно выше Чуи сантиметров на двадцать пять, однако его телосложение было хуже, чем у рыжика, так что можно было сделать вывод, что этот человек не боец, и вообще, вряд ли сможет в честной схватке, даже без способности, победить, — Ах да, с моей стороны было очень некрасиво бить тебя по голове, но по-другому я не получил бы желаемого. Но, простите меня еще и за бестактность. Федор Достоевский. Ужас тут же окутал глаза Чуи, ведь этого человека он знал из рассказов Осаму. ВДА сейчас пытается поймать его, так как этот человек — самый опасный эспер, приехавший нелегально в Йокогаму. Умный, хитрый и пронырливый, умеет получать все, что захочет. Когда-то, как рассказывал Дазай, они были друзьями, до того, как Достоевский ударился в религию, возомнив себя богом. После этого они оказались по разные стороны баррикад. И, обычно, когда о их взаимодействии заходился речь, то шатен искренне просил не связываться с тем, избегая любых контактов, ведь его бредовые идеи было настолько ужасны, что порой походили на бред сумасшедшего, которым, по сути и являлся Федор. — Я знаю кто ты. Но я не при чем в ваших разборках с Осаму. Отпусти меня, — громко и четко сказал Накахара, надеясь, что это, словно командный голос сработает. Иногда душевнобольные могли воспринимать любые строгие приказы как должное, но, видимо Михайлович не относился к этим людям, ведь лишь посмеялся своим красивым голосом, что отлетал от стен подвала и отдавался прямо в уши, а затем и в голову, которая болела, порождая новые спазмы. — Как раз ты — главный мой козырь. Понимаешь, твой парень очень тебя любит. Настолько, что точно, если узнает, что ты пропал, побежит искать. А найдя тебя здесь, рядом с врагом возненавидит, что заставит его потратить очень много сил на осмысление. Он же ревнует даже если ты просто общаешься с друзьями, ведь так? А если узнает или увидит еще какие-то более откровенные приставания, то точно взбесится. Тогда мне будет проще его поймать, и, наконец-то, сделать своим настоящим другом, — самозабвенно говорил Федя. Видно было, что тот подумал план вдоль и поперек, а теперь лишь его воплощает. Однако этот план не мог понравится рыжику. Он понимал, что Осаму его заревнует, но о том, что его бросят сомневался. Хотя, если все хорошо подстроить, что видимо и собирался сделать брюнет, то член ВДА правда не станет разбираться и просто расторгнет отношения, впав в ужасное состояние. Хоть Дазай и умный, но когда дело касается его романтических отношений, то совсем не использует этот ум, что приводит, как раз, к ужасным последствиям. Чуя уже хотел спросить, что же тот собирается сделать, как вдруг к нему подошли в упор, прожигая взглядом фиолетовых глаз. Только ненормальный человек мог бы выглядеть так спокойно, как вел сейчас Достоевский. В глазах не читалась даже озадаченность, только блеск, совсем не похожий на здоровый. Но все интересное было впереди, ведь брюнет взял чужую шею в свои ледяные руки, заставив прижаться головой к стене, больно ударяя и дезориентируя на пару секунд. Этого времени хватило, чтобы закинуть чужие ноги себе на бедра и снова сдавить шею, на этот раз с целью немного придушить. Воздуха, который и так был выжат из рыжика из-за неожиданного удара, теперь стало совсем мало. Лицо покраснело, приобретая нездоровый румянец, а губы зашевелились, словно у рыбы, в надежде вдохнуть необходимого кислорода хоть немного. Достоевский, другой рукой, которая не сдавливала шею, довольно быстро расправился с ширинкой и спустил чужие штаны от известного дизайнера на пол, туда же, куда вскоре полетело и нижнее белье. Откуда он это умел проворачивать так быстро оставалось загадкой, однако прочитать что-то даже сейчас по этим бездушным глазам было невозможно ничего. Ни возбуждения, ни радости или грусти… Мужчина лишь так сильно засмотрелся на тело мафиози: его поясом Апполона, накаченными ногами — что чуть не упустил момент, когда рыжик потерял сознание, но быстро опомнившись вновь долбанул его об стену, вырывая шумный вздох из легких, которым позволил дышать. — Заранее прости. Надеюсь, ты понимаешь, что мне придется причинить тебе боль, чтобы Осаму поверил. В этом нет твоей вины, и за мужеложство Бог простит тебя, причиняя страдания, которые окупят грех, — начало фразы было более чем адекватное, однако потом переросло в бред, не воспринимаемый сознанием рыжика из-за адской боли в голове. Но вскоре боль сверху отошла на второй план, ведь внизу, помимо жуткого холода от наготы, Накахара почувствовал, совершенно ужасную вещь. Слишком поздно он понял, что сейчас его изнасилуют. Причем достаточно жестоко. Чужая головка была поднесена прямо к самому сокровенному месту, которое судорожно сжималось, не желая впускать неприглашенного гостя. Конечно, о растяжке или хотя бы смазке никто не подумал. Федор стал проникать так, на сухую, своим полностью возбужденным членом. Опять же, было непонятно, когда тот успел возбудиться, но сейчас это совсем не волновало затуманенное сознание. Даже головка прошла с трудом. Было ужасно больно и дискомфортно. Рыжик скрипел зубами, но не издавал ни одного звука. Ведь не имел права. Это тоже пытка, а их учили в мафии, что любую пытку стоит проживать с гордо поднятой головой и не издавая звуков. Иначе тот, кто пытает войдет во вкус и уже не остановится. Но головка была лишь частью беды, ведь, когда стенки чуть привыкли, начиная расступаться под чужим напором, Достоевский не медля ни секунды вошел наполовину, на этот раз толкаясь сильно, порвав что-то внутри и заставив рыжика всхлипнуть, прикусив собственный язык до крови. Больно было адски. И теперь вся боль смешалась, ужасно пульсируя по всему телу мелкими кольями, вбиваемыми постепенно то в голову, то в кишечник. — Я не думал, что может быть неприятно и мне. Но все компенсируется тем, что Осаму перестанет тебя любить, — неожиданно спокойно, совсем не задыхаясь, не испытывая наслаждения или каких-то других эмоций, сказал брюнет, толкнувшись еще раз, до конца. Боль не отходила, но стоило только понять, что дальше Достоевский зайти не сможет из-за собственных размеров, что не были такими внушительными, как у Осаму, но чувствовались отчетливее из-за резкого проникновения, стало немного легче. Когда сексом занимались шатен и рыжик, это часто было что-то дикое, но всегда с достаточной подготовкой и выслушанными пожеланиями друг друга. Тут же было все иначе. Просто необходимость и план, который четко выполнялся, не смотря на все обстоятельства. Чуе пришлось терпеть. Ведь толчки начались достаточно быстро. Были рваными и резкими, заставляющими подвывать тихо в чужое плечо, которое, словно по доброй воле было подставлено. Мафиози чувствовал, как по бедрам стекает кровь, чувствовал каждое движение внутри, которое не приносило наслаждения, чувствовал внутри себя распирающий его член, который пульсировал, надавливая иногда на простату. Наверное, к сожалению, сейчас, даже попадание по комочку мышц не могло принести удовольствие, и поэтому юноша старался скорее уйти в небытие. Пару раз он приложился сам головой о стену, надеясь потерять сознание, однако, этого не позволили. Федор, придерживая одной рукой несопротивляющееся тело в которое толкался, второй оттянул чужие волосы, оставляя их в таком положении, что рыжик бы не смог сам себе навредить. — Тебе должно быть больно, но сознание терять ты не имеешь права, — сказал брюнет строго, почти приказом. Но, он не учел, что приказывать не может в этой ситуации, ведь довел Чую до невообразимой боли, от которой, конечно, тело хотело бы избавиться любыми методами, восстановиться, а лучшим вариантом, в этом случае, как раз было отключение. И все же Федор Михайлович не давал Накахаре отключиться, будто зная чужой порог, иногда начиная двигаться чуть резче, вызывая волну боли, а иногда ослабляя хватку и почти останавливаясь в горячем теле.***
Чуя не может сказать, сколько этот ужас продолжался. Но мог точно сказать, что еще немного и не выдержит. Глаза на мокром месте, головная боль на самом своем пике, язык прокушен до крови, спина вся исцарапана о не гладкий бетон, руки затекли, как и ноги, а внутри все горело от каждого нового проникновения. А еще где-то на подкорке от чужих гадких слов, исполнитель стал действительно думать, что после этого еще придется и терпеть расставание с Осаму, ведь шатен точно не захочет иметь дело с тем, кто был так использован. Он очень ревнив, а также собственник, так что, наверное, им придется поскандалить, а затем разойтись, только-только обретя друг друга. Но от неприятных размышлений рыжика прервала очередная боль, заставившая вскрикнуть, впервые с того момента как он очнулся в подвале. Федор застыл внутри, кончая, сильнее раззадоривая разорванные стенки, но это не было всеми ощущениями, так же Достоевский укусил до крови чужую шею рядом с сонной артерией, вызывая приступ неконтролируемого страха по инстинкту самосохранения. Еще минута в таком положении, и брюнет отходит, а Чуя ударяется задницей о бетонную поверхность, ведь раньше ноги находились на бедрах в белых штанах. А теперь их отпустили, оставив, как с самого начала, безвольно свисать. — Прекрасная картина, — сам для себя подмечает Достоеский, доставая телефон, чтобы сфотографировать. Мафиози же не видит в этом ничего прекрасного, ведь ему ужасно больно, ломит все тело, а еще он чувствует, как вытекает из его разорванного отверстия чужая сперма, смешанная с кровью. Это просто не может даже отдаленно напоминать что-то прекрасное. Он готовится к вспышке и унижениям, готовится к тому, что такое постыдное его фото увидит вся мафия, босс и Осаму. Однако, вместо Накахара услышал выстрел, и, зажмурил глаза, боясь, что это стреляли в него в тот момент, пока он беззащитен. Но в следующий момент послушался глухой удар о пол, что означало — стреляли не в него.Только осознав до конца это факт, сознание, а точнее его остатки позволили открыть глаза. В дверном проеме стоял Дазай. Такой красивый, правда потрепанный. В руках у него было оружие, которым, видимо и был совершен выстрел. Он не смотрел на Чую, лишь на бывшего друга, который валялся на полу с простреленной головой, откуда вытекала кровь, пачкая все вокруг, превращая пол в лужу. — Я… Прости, — чуть охрипшим голосом начал мафиози. Он не знал, что должен сказать, а что нет, но хотел как-то извиниться за то, что позволил сделать с собой такое. Он же должен был сражаться, а в итоге так просто сдался, словно школьница в руках у учителя. — Ты ни в чем не виноват. Это моя ревность, которая перешла все границы дозволенного. Если бы не она, мы бы не поссорились. И тебя бы здесь не было, — сказал, как отрезал шатен…