Sé que no me recordarás (but you'll be alright)

Бруно пристально вгляделся в изображение, запечатленное на зеленом стекле, сжимаемом его руками. Девушка в центре всего этого, несомненно, была его sobrina. Он мог узнать это круглое лицо, обрамленное большими очками, и эти короткие вьющиеся волосы где угодно. Его разум работал с бешеной скоростью, пытаясь отыскать смысл, собрав воедино все то, что он только что увидел. Дом рушился. Горы Энканто раскалывались надвое. И Мирабель, его sobrinita Мирабель, имела к этому какое-то отношение. Боже, она выглядела такой взрослой. Он наклонил стеклянную табличку вправо, наблюдая за трехмерной фигурой своей племянницы, смотрящей на него в ответ, когда изображение внезапно изменилось. Трещины! Трещины, покрывавшие la fachada de Casita, исчезали! Он с тревогой продолжал наклонять табличку взад и вперед. Будущее не было высечено в камне! Мирабель была ключом к тому, чтобы предотвратить уготованную судьбу их дома. Да, да, в этом был смысл! Он перестал двигать табличку, и трещины на стенах Каситы исчезли вместе с мерцанием, оставив лишь голые стены. Неизменные. Предчувствующие. Он знал, как мрачно это выглядело. Он знал, что подумают все, как только увидят это. Выводы, к которым они придут. Мирабель не получила дара, потому что собиралась уничтожить магию. Падение la Familia Madrigal будет ее виной, и никто из них ничего не сможет сделать, чтобы это предотвратить. Их судьба, как и в случае с каждым из пророчеств Бруно, была предрешена. Мирабель была проклятием, предсказанным им. О, он знал, каково это — чувствовать себя проклятьем. И он так сильно любил свою sobrina. Он не позволил бы предубеждениям их семьи против него заставить ее страдать. И он не мог просто… солгать им, нет. Его mamá спросила бы его о том, что он видел в тот же момент, как увидела бы его, учитывая её настойчивость, когда она почти умоляла его заглянуть в будущее за ответами о том, что произошло. Что бы он ей сказал? Что он ничего не видел? Зная ее, она бы потребовала, чтобы он попробовал еще раз, por el bien de la familia. Скажет ли он ей, что все в полном порядке, и магия сильна, и Касита в безопасности, и ничего не пойдет не так, и- Она видела бы его насквозь. Он был ужасным лжецом. Если бы он был в этом лучше, половина взрослого населения города не прожигали бы его взглядами каждый раз, когда результат пророчества был менее чем благоприятным. Он снова посмотрел на табличку, погруженный в свои мысли. От этих трещин у него по спине пробегали мурашки, как бы долго он на них ни смотрел. Он хотел защитить Мирабель, да, но мысль о том, что их дом рухнет, что все их дары исчезнут… Его это тоже пугало. Что, черт возьми, он должен был делать? Бруно сделал глубокий, прерывистый вдох. Он… должен был покинуть это место. Casita, el Encanto. Не то чтобы эта мысль пришла ему в голову из ниоткуда. Она томилась, держалась на задворках его сознания в течение долгого времени. Когда подъем по этой бесконечной лестнице был просто невыносим, и он слишком устал в ту ночь. Когда его сестра не разговаривала с ним в течение трех недель сразу после инцидента со свадьбой. Когда ему пришлось посмотреть в глаза сеньоре Фернанде, чтобы сказать ей, что ее любимый муж не переживет зиму. Он не знал, что случится с магией, но наконец-то понял, что нужно сделать, чтобы помочь своей семье, какая бы тяжесть не тянула его грудь. Он поднял табличку обеими руками, вытянув их перед собой. У него больше никогда не будет другого видения. И с этой фразой в голове он позволил ей упасть на пол и разлететься осколками по песку. Было кое-что, что он хотел сделать в первую очередь.

***

Спуск с башни предсказаний показался ему короче, чем обычно. Осознание реальности того, что он собирался сделать, начинало нависать над ним как дамоклов меч, и когда он потянулся к дверной ручке, его руки била мелкая дрожь. Он медленно повернул ее вправо и, услышав щелчок замка, замер. — Тук, тук, тук, тук, тук. Тук по дереву! — он несколько раз постучал о раму, скрестил пальцы, задержал дыхание и толкнул дверь. После многочасового гама, вызванного десятками семей, приглашенных на церемонию, в доме воцарилась странная тишина. Он выдохнул так тихо, как только мог, и начал спускаться по лестнице, когда услышал приглушенные голоса, доносившиеся из детской, в которых он сразу узнал Джульетту и ее мужа. Бруно прислонился спиной к стене и прислушался. — Ya pasó, mi amor, — сказала она. — Ты уверена, что с тобой все в порядке? Наступила тишина. — Ты же знаешь, что всегда можешь прийти в нашу комнату, если тебе что-нибудь понадобится, м? Снова молчание, которое, судя по реакции сестры, Бруно принял за утвердительный кивок Мирабель. — Está bien, — вздохнула Джульетта, но ее голос звучал совсем не убежденно. — Мы так, так сильно любим тебя, mi vida. Пожалуйста, отдохни немного. Buenas noches». После паузы, за которой последовало усталое «Má…» от Мирабель, — что, как знал Бруно, было ее ответом на то, как мама крепко поцеловала ее в щеку, прижав к себе ее маленькое личико, — он увидел, как его сестра вышла из комнаты. Она выглядела такой, такой усталой. «Buenas noches, Mirabú», — сказал Агустин, выходя вслед за женой и оставляя дверь за собой незапертой. Он прошептал ей что-то, чего Бруно не смог разобрать, и повел ее вниз, на кухню. Бруно сосчитал до десяти и отошел от лестницы.

***

Он не мог отрицать, что в последние несколько лет он замыкался все больше и больше — знал, что становился все более суеверным. Навязчивые действия, которые он чувствовал себя вынужденным совершать гораздо чаще, частично снимали беспокойство, которое сопровождало его, но только временно. И совсем не тонкие шепотки, которые окружали его в те редкие моменты, когда он выезжал в город с остальными членами семьи, тоже не сильно обнадеживали. Следствием его почти отшельнического образа жизни было то, что он проводил меньше времени с детьми, особенно с младшими членами семьи, Камило и Мирабель. Он глубоко сожалел об этом. Время, которое он действительно провел с ними, было замечательным! Камило был ужасно харизматичным молодым человеком, менявшим форму в мгновение ока, чтобы рассмешить или напугать своих двоюродных сестер. Бруно особенно запомнилась одна ночь. Было уже поздно. Он спустился со своей башни за едой, когда увидел двух домашних крыс, снующих по кухонному полу. Ему всегда нравились маленькие зверушки, поэтому он присел на корточки и предложил им маленький кусочек pandebono, оставшийся с ужина. В этот момент его взгляд заволокло зеленым. Само видение было совершенно несущественным; он едва мог вспомнить, о чем оно было (что-то о крысах, подумал он. Крысы бегут по узкому коридору, неся что-то большое во рту. Он не был уверен). Странно было то, что у него вообще было внезапное видение. Он получал их все реже и реже с тех пор, как усовершенствовал ритуал, который теперь повторял каждый раз, когда ему нужно было получить пророчество. Внезапные видения, подобные этому, были невероятно неудобными, и он был благодарен, что с тех пор у него их не было. Однако, что он действительно помнил, так это лицо своего бедного sobrino, в ужасе смотревшего на него с другой стороны кухни. Хотя вся эта сцена была довольно забавной в ретроспективе, он знал, что маленький Камило не забудет это жуткое зрелище в ближайшее время. Бруно услышал слабые всхлипы, доносившиеся из детской. Он легонько постучал пять раз в деревянную, немагическую дверь. «Тук, тук, тук, тук, тук». Изнутри донесся приглушенный, дрожащий голос. — …Tío Бруно?.. — Это я, — прошептал он. — …Ты можешь войти. — Он услышал, как она пошевелилась в постели, и осторожно вошел внутрь. О, Мирабель. Она быстро вытирала слезы, и Бруно ясно видел, какими красными и опухшими были ее глаза, даже при слабом свете, проникавшем в комнату со двора. — Как ты себя чувствуешь? — сказал он, присаживаясь на корточки перед кроватью. — Ну ладно. Явно не- не очень хорошо. Прости. Что я хотел сказать, так это… э-э… Хочешь поговорить об этом? — Отличное начало разговора, ничего не скажешь. Его племянница посмотрела на него своими большими карими глазами, но, похоже, совсем не осуждала его. Она выглядела так, словно решала, говорить ему или нет. Она вытерла руки о ночную рубашку, протянула свои маленькие ручки и обняла его. — Я так испугалась, tío Бруно. Все уставились на меня… Абуэла уставилась на меня, и она тоже выглядела такой испуганной. Бруно обнял ее крепче. — О, это действительно звучит пугающе. Но ты знаешь, кто бы не испугался? Он натянул капюшон своего пончо на глаза. — Я Эрнандо, и я ничего не боюсь! Пусть всеее пялятся сколько хотят! — Он схватил край своего пончо и попытался обернуться им так, чтобы его край эффектно развивался на манер накидки. Мирабель тихо рассмеялась. Она снова обняла его и откинулась на спинку кровати, накрывшись простыней. Бруно откинул капюшон, немного расслабившись. Улыбке не потребовалось много времени, чтобы сойти с губ его племянницы. — Что теперь будет, tío? — спросила она его, заговорив ещё тише. — Ты видишь будущее. Мама и папа сказали, что все будет хорошо, но… Я знаю, что они тоже не знают, — она серьезно смотрит на него. — Но ты мог бы его увидеть. Верно? Бруно инстинктивно отпрянул, застигнутый врасплох. Видение вернулось к нему. Трещины. Свеча. Она, в центре всего этого. — Я действительно заглянул в будущее сегодня вечером, — выпалил он. Глаза Мирабель загорелись интересом. — И что же ты увидел? — спросила она, слегка повысив голос. Бруно сглотнул. — Я… видел тебя. — Он поднялся с пола и сел на кровать. — Я видел тебя… и… ты была счастлива. Мирабель уставилась на него в ожидании. — Значит, я получу свой дар? Бруно запнулся. — Ты, э, ты… ну. Я… я не знаю. Мирабель мгновенно сдулась от его ответа. — Но… Я знаю, что с тобой все будет хорошо, как и говорили твои мама и папа. И я знаю, что твоя семья тебя ооочень сильно любит. И с даром или без него, ты все равно Мадригаль. Я имею в виду, посмотри на меня. Людям не очень нравится то, что я несу своим даром. Очевидно, они гораздо больше ценят мои певческие способности. — И в подтверждение своих слов сделал глубокий вдох будто собирался разразиться песней. — Нет, нет, tío Бруно! Ш-ш-ш! — засмеялась Мирабель и попыталась прикрыть его рот своими маленькими ручками. Он усадил ее к себе на колени, смеясь и приговаривая: «Хорошо, хорошо». — Ты необыкновенная, Мирабель. Не позволяй никому заставлять тебя думать иначе. — Ему нужно было идти. Ее родители скоро вернутся, чтобы проведать ее, а он все еще был здесь. Ему нужно было идти- — Надеюсь, у меня получилось хоть немного подбодрить тебя, — прошептал он и обнял ее, как он знал, в последний раз. Он начал плакать. Мирабель, которая больше не плакала, казалась немного смущенной внезапной силой, с которой дядя сжал ее, но она обняла его в ответ. — Получилось. Спасибо, tío Бруно.

***

Пройдут годы, подумал он с надеждой, и эта ночь в основном сотрется из памяти его племянницы. Он знал, что детский разум иногда проворачивал такое, когда некоторые воспоминания были слишком болезненными, чтобы их выносить, если судить по пресловутым и многочисленным пробелам в его собственной памяти, охватывающим время сразу после того, как у него начались неприятные видения. Бруно укутал Мирабель как мог, взъерошил ей волосы и вышел из детской, закрыв за собой дверь. Его сестра была потрясающей матерью. Мирабель будет в порядке. — Тук, тук, тук… — бормотал он себе под нос, едва касаясь костяшками пальцев деревянной дверной рамы. — …тук… Он оперся о дверь обеими руками и тихо заплакал. — Мне жаль, — хотел он сказать ей. — Мне так жаль. Он собирался уходить. Он подумал о том, какой она выглядела в его видении. Такой большой! Такой взрослой! И он будет скучать по этому! Из-за своего ужасного дара он пропустил бы все детские и подростковые годы своих племянниц и племянника. Он не смог бы увидеть, как исполняются пророчества, которые он им поведал (хотя, возможно, в случае Долорес это было к лучшему. Ему следовало бы научиться затыкать свой рот после того, как он сказал повернутой на мальчиках двенадцатилетней девочке, что любовь всей ее жизни будет обещана другой). Но без груза этого видения, лежавшего на её плечах, Мирабель имела шанс быть счастливой, чтобы к ней нормально относились в семье, даже будучи единственной обычной из Мадригаль. Все будут счастливее без него. Он быстро направился обратно к лестнице, ведущей в его башню, но остановился перед небольшим шкафом у стены. Он открыл его и начал доставать то, что было внутри: несколько его личных вещей, которые состояли из пары старых одеял, его любимой кружки, расчески и зубной щетки, которые, по его мнению, было гораздо практичнее хранить где-нибудь подальше от песка. Собирая вещи, он думал о своих сестрах. Он подумал о своей матери. Она была строга с ними, и она была строга с ним, но она никогда не обращалась с ним как с несчастьем. Она твердо верила, что семейные дары — это благословение, несмотря ни на что. Когда его капризное подростковое «я» однажды набросилось на нее, крича о том, что его дар — проклятие, она дала ему пощечину, почти мгновенно сбивая с него спесь. — Не говори так о своем даре. Никогда. ¿Me oyes? — она положила руку ему на затылок, и ее лоб почти касался его. — Жертва твоего отца подарила нам твой дар, и дар твоих сестер, и наш дом. Если ты любишь свою семью, то научишься любить и свой дар. Перестань жаловаться! Ты был благословлен, mijo. Твой дар — подарок, которому стоит быть благодарным. Он делает тебя особенным. Он делает тебя Мадригаль.» Бруно выдернуло из воспоминаний внезапным звуком закрывающейся двери. Он замер, оглядывая все двери, выходящие во двор, но там никого не было. Он взглянул вниз. В его руках поверх одного из одеял лежало все, что, по его мнению, было ему необходимо. Он завязал его узлом, превратив в импровизированный мешок, и встал. Он действительно собирался это сделать? Он любил свою семью больше всего на свете, но боль, которую причинило бы это проклятое видение, была слишком велика. Только так он мог помочь. Он положил одну руку на стену, ведущую в его башню. Почему его ноги не двигались? Почему казалось, что становится трудно дышать? Резкий порыв ветра ударил его в спину, со свистом пронесшись сквозь Каситу. Картина на противоположной стороне двора забилась о стену. Он не знал почему, но каким-то образом она будто взывала к нему. Он с любопытством слегка приподнял её. Под тяжелой рамой Бруно обнаружил причину стука: огромную дыру в стене, почти размером с саму картину, через которую проникал холодный ветерок. Он заглянул внутрь. Длинный узкий коридор уходил в темноту. Это выглядело как пустое пространство между двумя комнатами, но Бруно знал, что это невозможно. Комнаты не подчинялись законам физики, как и Касита большую часть времени. На самом деле Касита смогла бы сама заделать эту дыру в тот же момент как та появилась. Еще один порыв холодного воздуха ударил ему в лицо, а затем Бруно сделал нечто неожиданное. Он не задумываясь шагнул в пустоту.