🐶
Дома он просматривает на ютубе кучу видео с обучением собак в надежде уловить чувство, которое поселилось в нём после встречи с Антошей. Но всё не то и всё не так. Хозяева слишком мягкие, обстановка будто бы напряженная, собаки явно измотаны съёмкой, а голос одной девушки так и вовсе вызывает желание сморщиться. В конце концов он оставляет это занятие, списывая ту странную ситуацию на радость от встречи с другом. Как пелось в песне — «я в моменте», и не более того. Вслух перед сном он произносит столько раз «похуй», сколько за всю жизнь не говорил. В какой-то момент он кажется себе буддистом, читающим священную мантру. Когда Илья поворачивается на бок, ветки за окном чудным образом складываются в голову собаки, раскрывшую пасть, он матерится себе под нос, зажмуриваясь, и насчитывает все «похуй», словно прыгающих овечек через забор, в надежде поскорее заснуть. На утро в зеркало на него смотрит изнурённый парень с безумным блеском в глазах: ему снилось, как он смирно сидит в ногах у Антоши, пока тот ведёт стрим, и радостно виляет чёрным пушистым хвостом, когда большая ладонь поглаживает его за ушком.🐶
Илья рос в консервативной семье. Это, конечно, не оправдание его поведению, но он считает, что оно всё-таки повлияло на его мировоззрение к некоторым вещам. Илья никогда не жаловался — да, от него много требовали, да, родители ждали, что он станет выдающимся экономистом или инженером, а он стал… по сути, никем для них. Но проще делать из себя шута, чем вязнуть в зыбком песке родительских ожиданий. Кроме постоянного напряжения из-за домашних работ и репетиторов, у Ильи было много других забот, в том числе сёстры, но помимо родных были двоюродные, а ещё соседский пацан, сынок тёти Иры, который постоянно что-то мямлил себе под нос и наматывал сопли на кулак, а Илье с ним сидеть после школы, хотя у самого — дел полон дом. Иногда он ощущал себя той самой кошкой из мема, которая стирает белье, приговаривая: «никакой помощи в этом доме». В конечном итоге это всё переросло в глубокую гиперответственность с налётом фальшивого похуизма. Фальшивого, потому что сколько бы он ни говорил «похуй», внутри него всё равно противно скреблось чувство ответственности, навязанное с детства, и тоненький голосок говорил, словно цитируя всеми известный тезис: «нет, зрителям не похуй». И это действительно было так: окружающие видели в Илье того ещё распиздяя, но когда дело набирало серьёзный оборот, он был в числе первых, кто включался в проблему. Илья был тем, кто не мог себе позволить наклякаться в зюзю, потому что следил за своими пьяными друзьями, как бы те не натворили глупостей. Илья по несколько раз проверял квартиру, прежде чем пойти куда-нибудь, потому что в глубине души не доверял себе. Илья был первым, кому звонили друзья в трудную минуту; иногда ему было грустно, что для многих он являлся больше «удобным», чем по-настоящему хорошим другом. Наверное, поэтому с возрастом ему становилось легче, стоило несколько раз произнести «похуй», будто волшебное заклинание, спасающее от тяжкого груза. Только вот оно, похоже, со временем теряло силу — порой никакие слова не помогали избавиться от чувства вины и самокопания. Тем не менее, Илья всё также называет себя ебланом, смеётся, как дурачок, и каждый раз, когда говорит что-то серьёзное, хихикает в конце, давая понять, что пошутил — тут же снимая с себя ответственность за слова. Может быть, когда-нибудь ему хватит смелости признать и показать настоящего себя. Он боится наступления этого дня, как огня, и одновременно с этим завороженно ждёт его наступления.🐶
Второй раз происходит, когда Илья забывает об этом. После того случая он к Антону в гости больше не ходил, и Лаки видел только через призму экрана — ему и так хватило её равнодушного взгляда. Дача у Андрея находится далеко: ехать часа полтора. Но вместе веселей, особенно, когда он берёт с собой Антошу. Тот всю поездку шутит, рассказывает истории, и смеётся так заразительно, что Андрей в зеркало заднего вида уважительно кивает Илье — мол, крутой чувак, Илюха, спасибо, что познакомил. Ну, по крайней мере он этот взгляд трактует именно так. «Классный парень, ухватился за него — держись», — это слишком по-гейски, Андрей бы такое не сказал. Наверное. Те полтора часа проходят быстро, в машине даже ничего не играет — достаточно звонкого, почти оглушающего смеха парней. Илье очень тепло, даже жарко — под боком большой Антон, и на особенно больших дорожных кочках их бёдра соприкасаются, но ни один из них не смущается, и не дёргается. Только у Ильи некрасиво краснеют щёки, у Антоши — кончики ушей, но они списывают это на духоту в салоне. Когда разговоры кончаются, и наступает уютная тишина, Илья просит включить музыку; они с Антошей горланят песни, и судя по недовольной гримасе Андрея, поют они не очень хорошо. Илья частенько прикасается к горячей руке Антона, когда хочет обратить на себя внимание («I got Bitches» они поют, неотрывно глядя в глаза друг другу, что дико смущает). Другой бы на месте Антона намекнул, что Илья слишком тактильный, но тот молчит, так что он не испытывает никаких угрызений совести на этот счёт. Тем более, Антон мягкий, как зефир, и руки Ильи автоматически тянутся его касаться. Перед тем как зайти в дом, они останавливаются, чтобы покурить, и Илья слышит восхищенный писк со стороны Антона. Поворачиваясь, он видит большую дворняжку, медленно подошедшую к компании. На вид она добрая, но явно бездомная, и этот факт заставляет Илью немного попятиться. — Какая ты хорошая, — воркует над ней Антоша, тут же принимаясь учить её командам. — Сидеть, сидеть… Вот так, молодец. Собака слушается, а сердце Ильи неожиданно делает кульбит. Никого не спрашивая, просто ставя перед фактом, будто бы говоря: «парень, ну нравится тебе быть ведомым, так смирись уже». Но Илья мириться не хочет, он искренне верит, что сердце его бьется чаще исключительно из страха перед незнакомой собакой. — Ты хорошая, но как же, сука, воняешь, — зажимает себе нос Антон, отстраняясь от дворняжки. Андрей громко смеётся, сгибаясь пополам, а Илья нервно закашливается, боясь спускать глаза с тлеющего конца сигареты. Практически всё время они сидят в мангальной — там тепло и пахнет жареным мясом. В остальных комнатах холодно, да и отсюда быстрее всего выйти на улицу покурить. Но больше всего Илье, конечно, нравится запах. Единственное, что ему не нравится — бездомная собака, которую Антон с периодичностью в полчаса кормит сыром, и чуть ли не целует в мокрый нос, а не целует, потому что воняет. Илья не злится, но его раздражает, что тот не может полностью расслабиться и забить на всё. Илья взрывается, когда рассказывает что-то парням, а Антон, — будто бы ему похуй на всех, — встаёт, и незаметно идёт к выходу. Ага, не заметишь тут этого бугая. — Да ты заебал, сядь уже. Но Антон не слушает; он уже записывает кружок в телеграм для своих зрителей, напрочь игнорируя выкрик Ильи. В пьяный мозг парня — такой уязвимый и ранимый сейчас — закрадывается мысль, что какая-то бездомная собака важнее друга. Чувство обиды нарастает где-то в груди, доходит аж до горла, вставая поперёк, и то ли это отражается на лице Ильи грозной гримасой, то ли мясо действительно подгорает, но Андрей уносится прочь, к мангалу, ни разу не споткнувшись, и бубня что-то себе под нос. Кое-как встав с пригретого места на старом диване, Илья делает музыку тише, и идёт в сторону двери — туда, где стоит Антон. Когда Илья, чуть пошатываясь, достигает цели, руки касается что-то влажное; опуская глаза, он натыкается на просящий взгляд, мокрый нос возле своих пальцев, и слышит тихое хихиканье Антона. Раздражение, что так бурлило у него в груди до этого момента, растворяется в мягком смехе друга. — Ну и что ты, — Илья икает, хватаясь за крепкое плечо рядом. — Что ты тут делаешь? — Собачку кормлю, — говорит таким тоном, будто это должно всё прояснить. Илья смотрит вниз, в надежде получить ответы на не высказанные вопросы у дворняжки, но та молчит, пялясь на кусок сыра в руках Антона. Тот, кстати, тоже на неё смотрит, не обращая никакого внимания на Илью, и это бесит. — Да нахуй она тебе сдалась, она же воняет — ты сам сказал! — И что? Она не становится плохой от этого, — просто говорит он, и снова обращается к собаке: — Сидеть. Заворожённо наблюдая за попытками Антона научить дворнягу командам, Илья осознаёт, что он тоже неплохой. Даже если хочет казаться похуистом, и чувствует за это вину; даже если не может помочь всем в мире, и, прежде всего себе; даже если хочет упасть на колени перед Антоном, вслед за дворняжкой. Это не делает его ужасным, или плохим, или злым. Возможно, это делает его извращенцем с желанием услышать в свой адрес похвалу, но никак не плохим человеком. Комок в горле растворяется под тёплым взглядом Антона, когда тот закрывает дверь, оставляя собаку на улице. У Ильи не получается не думать, что, однажды, тот так же поступит с ним, и идя на поводу своих чувств, порывисто обнимает друга, утыкаясь куда-то в светлую бороду. — Эй, ты чего, — тихий голос просачивается в самые потаённые места сердца Ильи, и растапливает его. Рука Антона мягко похлопывает по спине, оставляя после себя горячий след, и Илья невольно подаётся ей навстречу. — Всё хорошо. Пьяный разум хочет услышать другое, и Илья не в силах остановить свой язык: — Нет, скажи… — Что? Из-за того, что он уткнулся куда-то глубоко в колючую бороду, Антон не слышит просьбы, поэтому приходится повторить, скрывая румянец на щеках. — Скажи, что я хороший. Илья замирает в руках, ожидая осуждения, омерзения, или, как минимум, взрыва, который оставит после себя лишь жижу, стыдливо утекающую из-под ног. Но ничего не происходит, Антон даже положение рук не меняет. Лишь издаёт звук, который Илья никак не может идентифицировать, а в следующую секунду ухо опаляет горячее дыхание, распространяющееся по всему телу волной, и оседающее в штанах. — Ты хороший, — видимо, Антон каким-то волшебным образом понимает состояние Ильи, поэтому добавляет: — Хороший мальчик. Они стоят в обнимку до тех пор, пока не приходит Андрей с шампурами в руках, и просит Антона помочь с мясом. Илье приходится сдержаться, чтобы не зарычать в ответ, когда тот разрывает объятья, перед этим хлопнув пару раз по спине.🐶
Ровно через неделю Илья снова сидит у Антоши, на этот раз не боясь прикоснуться к Лаки; просто он понял, что если хочет вести себя, как собака, то это странно, если он будет этих собак бояться. Да, логика не его сильная сторона, но, тем не менее, страха больше нет — только лёгкое подрагивание пальцев, когда хаски насторожено принюхивается к его руке. Ему стоит огромных усилий не последовать её примеру. Ситуацию на даче они никак не обсуждают. Будто бы ничего странного не произошло: Илья не распсиховался, не обнял Антона, не уткнулся тому в шею, вдыхая тёплый запах, не просил похвалить его за… да ни за что, собственно, — просто так. Но Антоша всё помнит. Илья понимает это, когда тот пишет чаще одного раза в день, зовёт в кальянную, и просто сидит с ним всю ночь в дискорде, разговаривая ни о чём. Наверняка он думал, что Илья ёбнулся, иначе никак не объяснить внезапно появившуюся заинтересованность в ментальном состоянии друга. Может быть, Антон таким образом ждал, когда Илью ёбнет ещё раз, чтобы быть наготове? В любом случае, Илье по большому счёту было всё равно, что именно навыдумывал себе Антон, но их общение изменилось, он чувствовал это своей кожей. Раньше Антон не смотрел на него так пристально, как сейчас, будто искал что-то в подтверждение своих мыслей; не молчал подолгу, обдумывая ответ на вопрос, и не обрывал себя на полуслове, будто порываясь сказать что-то важное, но не решаясь даже на то, чтобы разомкнуть губы. Илья всё это замечал, и в такие моменты в нём боролись две сущности: одна с досадой проклинала тот день, когда он позволил себе расслабиться и разнылся на плече друга, а другая — подначивала повторить. Легче было сказать, чем сделать. Илья это выяснил ещё в школе, но здесь, в отличие от учительницы, два ему в дневник никто не поставит, и родители не узнают, что его нутро требует подчиняться. Максимум — минус репутация от Антона и потеря друга. Да уж, лучше бы ему поставили два, как в школе. Поэтому он сидит, будто набрав в рот воды, и не может связать слова, однозначно отвечая на все вопросы. Молчание придавливает своей тяжестью к креслу, и он хмурится, ругая себя — раньше молчать с Антоном было комфортно. Видимо, тот замечает состояние друга, и потихоньку заканчивает стрим. После этого они планировали идти в кальянную — с Лаки тот погулял ещё до прихода Ильи. Но желание поговорить никуда не делось, а вот сформулировать слова — всё ещё непосильная задача для Ильи, поэтому он начинает издалека: — Вырубить стрим? — И выключает стрим вместо Антона. — Принести воды? — Те полтора литра, что были в пластиковой бутылке под столом, закончились, поэтому он бежит на кухню, использует фильтр, и жадно смотрит, как Антон пьёт воду, ожидая, что его похвалят. — Сделать массаж? — Смущается от своего же предложения, но Антон и сам отмахивается, говоря, что руки лучше поберечь. Все намёки проходят мимо, а может, дело не в них, а в Илье? Он не только самый последний извращенец, но ещё и трус — слова никак не выходят из его рта, словно рыцари, падшие в битве с драконом. Так что Илья просто тянет время. Когда надо уже уходить, он не торопится; вальяжно раскинувшись в кресле, перебирает мягкую шерсть на боку у хаски, периодически дуя на острые уши, отчего те смешно дёргаются. Видимо, приходит время кормить собаку, но у Антона другие планы: перед этим он решает помучить её командами. Илья весь подбирается в кресле, понимая, что это его последний шанс. — Лаки, сидеть. Хаски резво садится на кровати, впиваясь ясными голубыми глазами в лицо Антона, и Илья повторяет за ней, игнорируя бьющуюся в подсознании мысль о ебанутости всей ситуации в целом. Он стекает с кресла на пол, подобно детскому слайму, и кладёт руки на колени, как самый послушный мальчик на свете. Антон отвлекается на него, оглядывая позу, и хмурится. Илья думает, что, прежде чем делать такие финты, надо было обеспокоиться наличием маховика времени, и, если что, отмотать нахуй в начало — туда, где он в нерешительности мялся у входа в квартиру Антона — и съебать куда подальше. От досады и волнения он прикусывает щёку изнутри. Но лицо Антоши быстро разглаживается: то ли тот понял замысел Ильи, то ли решил списать это на характер парня и его нездоровой любви к рофлам. Илье всё равно, главное, чтобы его не выставили за дверь, как нашкодившего щенка. — Хорошая девочка, — Антон даёт вкусняшку Лаки, и, подходя к Илье, гладит по короткому ёжику волос, касаясь покрасневших ушей кончиками пальцев. — Хороший мальчик. У Ильи в груди, по ощущениям, взрываются фейерверки, гудят тромбоны, а в ушах стучат барабаны. Он силой воли сдерживает глупую улыбку, что так норовит показаться на свет, и довольно прищуривается. Краем глаза он ловит заинтересованный взгляд Лаки: та непонимающе склонила голову на бок — наверное, думает, что хозяин совсем спятил, раздавая команды человеку. Бедная, бедная Лаки, она и не подразумевает, что единственная в комнате, кто ещё остался в здравом уме. — Лежать, — властный голос проносится по комнате, и Илья незамедлительно падает на спину, поднимает руки и ноги вверх, на собачий манер — только язык не высовывает. От этого действия его останавливают остатки здравого смысла и тёмный, оценивающий взгляд Антона. — Молодец. Чувство гордости расплывается горячим воском в районе груди, оседает приятной пустотой в голове, и ноги приходится согнуть чуть сильнее, чтобы скрыть твердеющий член в штанах. Илье стыдно за своё тело до самых кончиков пальцев, но, что самое ужасное — от этого только сильнее крепнет член. Он чувствует себя маленьким хомяком, крутящимся в колесе: у него встаёт оттого, что ему стыдно, и оттого, что стыдно, встаёт ещё сильнее. До издевательства безвыходная ситуация, и он понимает, что из этого замкнутого круга ему не выбраться. По крайней мере, самостоятельно. Поэтому вскидывает просящие глаза на Антона, сам не зная, чего этим добиваясь. Тот, на удивление, ловит взгляд, но никак на него не реагирует. Словно Илья тут не унижается, копируя поведение собаки. Словно это нормально, соседи делают так каждый вторник, и ничего странного не происходит. Лишь от этого факта он возбуждается сильнее; дёргает бёдрами из стороны в сторону, стараясь сосредоточиться на голосе хозяина, а не на вставшем члене. Антон замечает его телодвижения и опускает взгляд ниже, туда, где вздыбилась ширинка. Илья сглатывает так гулко, что кажется, будто стены эхом повторяют этот постыдный звук. — На колени. Антон уже забил на обучение хаски, отсыпав той вкусняшек, и теперь обращается только к Илье, садясь в кресло. Теперь уж точно нет пути назад; между ними пропало оправдание в виде Лаки, которое они ещё могли озвучить вслух, не боясь осуждения, и остаётся лишь полное погружение в игру, которую они начали. Илья специально не даёт названия происходящему между ними, стараясь сохранить чувство нереальности — будто всё это в его голове, а никак не в квартире Антона. Только вот колени уже начинают болеть, а значит, это никакой не сон, навеянный больной психикой. — Ко мне. Тело двигается само, повинуясь спокойному голосу, и Илья думает, что так — идеально. Идеально — не волноваться о будущем, а просто быть ведомым, следовать указаниям, и получать любовь и заботу просто потому, что ты есть. Илья становится вплотную к ноге Антона, и кладёт на колено голову, словно большой щенок, ищущий ласки. Он знает, что выглядит мило: ему не раз говорили, что глаза у него большие и красивущие. Поэтому он кокетливо смотрит из-под длинных ресниц, быстро-быстро моргая, и взгляд, которым его одаривает Антон, намертво пригвождает к полу. Горячая, словно кипяток, рука, легко бьёт по щеке, усыпанной родинками, оставляя после себя пульсирующий ожог, который синхронно отзывается в паху. Илья, тем не менее, не издаёт ни звука, и ластится к ударившей руке, словно просит добавки: он не Иисус, чтобы подставлять другую щёку. — Молодец, — в голосе Антона столько гордости и заботы, что Илья чувствует, как из головки сочится смазка, пачкая трусы, и незаметно ёрзает, устраиваясь поудобнее. Антон, судя по всему, очень внимательный, раз снова замечает неловкие движения; он просовывает свою ногу меж коленей Ильи, явно намекая, что именно нужно делать. Илья не глупый, он понимает, что означает протянутая нога помощи, и хватается за неё руками — утопающий в своём желании. От осознания того, что он сейчас будет делать, предвкушающе сосёт под ложечкой; стыдливый жар перетекает от щёк на шею, а оттуда, наверняка, и на грудь. Новый удар по красной щеке отрезвляет ватную голову. — Двигайся, — Антон пожирает взглядом яркий румянец, и смотрит так внимательно, продирая до самых костей, что у Ильи проскальзывает здравая (за весь вечер) мысль закончить всю хуйню, что он тут устроил. Зажмурив глаза, он слабо мотает головой из стороны в сторону, но штанину Антона из рук не выпускает. — Давай, я знаю, ты можешь. Чужая поддержка льётся горячим удовольствием по венам, придавая уверенности, и Илья смаргивает стыдливую влагу с глаз, крепче сжимая ткань брюк в ладонях. Он притирается ближе, плотно обхватывает бёдрами подставленную ногу, и прямо так, в штанах, трётся пахом. Долгожданное прикосновение стреляет острым удовольствием куда-то в копчик, и Илья открывает рот, шумно дыша. Слов он не произносит — хорошие собаки не говорят. Да и плохие тоже, собаки вообще не говорят. Илья двигается беспорядочно, без какого-либо ритма, будто дорвался наконец до желаемого, и всё никак не может насытиться. Кто узнает, что его мечтой было трахнуть ногу друга по-собачьи — рассмеётся. Но Илье не до смеха: у него сейчас в голове только одно — «похвали меня ещё», а изо рта вырываются смущающие слух всхлипы. Он закрывает глаза, ускоряясь, когда Антон хватает его за плечо, несильно сжимая, и приходиться поднять голову. Со стороны он наверняка выглядит ужасно: красное ебало, опухшие глаза, брови домиком, и зелёные глаза с поволокой, блестящие от слёз. Но Антону плевать, он смотрит так, как на Илью ещё никто в жизни не смотрел, и это оседает горячей мыслю где-то в затылке. — Ты такой хороший, такой молодец. Илья весь скукоживается от этих слов и глухо мычит. Рука Антона ползёт выше, ложится на горячую щёку, и большой палец укладывается ровно в уголок губ, поглаживая кожу. Под нежным взглядом Илья высовывает кончик языка, и чуть лижет палец, не отрывая взгляд от лица Антона. Кто знал, что он так жаден до эмоций?.. — Ты всё делаешь правильно, мой хороший. Глаза закрываются сами собой, а под ними — фейерверки. Движения бёдер ускоряются, и Антон, будто бы зная, что Илья близится к концу, наклоняется ближе, и целует в приоткрытые губы. Это так нежно и невинно по сравнению с тем, что делает Илья, и этот контраст ударяет в голову; он тянется к мягким губам за ещё одним поцелуем, и ещё, и ещё. Пальцы на ногах поджимаются от удовольствия, скопившегося в паху неизбежным горячим комом. Илья мычит в поцелуй, когда Антон гладит место за ушами своими большими руками. Оторваться приходится на последнем издыхании, когда в лёгких совсем не остаётся кислорода. Но от этого только слаще — во рту скапливается слюна от желания снова почувствовать в себе горячий язык. Но Антон не отодвигается, наоборот — приникает опухшими губами к шее, ушам, подбородку. Он кусает, втягивает раздражённую от бороды кожу, зализывает, целует, и Илья млеет от этого, готовясь растечься лужей под ногами Антона. Он толкается бёдрами совсем беспорядочно, и в погоне за долгожданной разрядкой в носу щиплет от удовольствия. Илья чувствует тот загорающийся огонёк перед глазами, как перед оргазмом, и бормочет бесконечное количество раз «пожалуйста» куда-то в бороду Антону. — Кончай. Его будто бы всего выворачивает: в паху становится так мокро и хорошо, что он зажмуривается, затаив дыхание, боясь пропустить момент. Через минуту (или вечность) краем сознания он чувствует мокрый поцелуй в шею, и это вызывает улыбку. После крышесносного оргазма он ещё несколько раз трётся чувствительным членом о ногу, как заведённый, и Антон успокаивает его, поглаживая загривок. — Молодец, ты отлично справился. Улыбка Ильи после этих слов, расцветающая на губах, наверное, одна из самых широких и ярких в его жизни. Антона ведёт, и он целует его прямо в открытый рот, жарко и глубоко. Илья думает, что ещё минут пять таких поцелуев, и он будет готов трахнуть вторую ногу. — Знаешь, я ведь могу купить тебе ошейник. — Пошёл нахуй. — Мда, — Антон долго смотрит на Илью, боясь обидеть, но на лице у того, несмотря на сведённые брови, застыла счастливая улыбка. — Лучше намордник. Они дурачатся ещё минут сорок, и всё это время у Ильи в голове — приятная пустота, а в сердце — нежность и радость от того, что он наконец кому-то нужен за просто так.