Всего лишь сон

      Юный Боромир появился всего спустя несколько минут, как показалось Арагорну. Время тут текло иначе. На какой-то миг он даже не узнал того мальчишку, что вырос рядом с ним из темноты. Он сделался старше, волосы потемнели и глаза, ладони покрылись мозолями. И взгляд уже был совершенно другой, ни капли детской наивности. Что-то менялось в этом сумбурном сне, как в стоячем пруду вдруг забивший прохладный ключ разгонял ряску и густую зелёную воду. Мальчик протянул Арагорну ключ, который только что стащил у отца — ключ от собственной темницы. И забирая его, Арагорн почувствовал, как дрожат у Боромира руки. Увидел и седину на висках юнца, боль, плещущуюся во взгляде.       — Надеюсь, ты найдёшь, кого ищешь, — тихо сказал мальчик и повернулся спиной. И почти сразу перешел на бег, скрылся в темноте, его шаги стихли, едва силуэт покинул пятно света.       Арагорн тоже бегом спустился по лестнице обратно в казематы. Он уже не старался быть спокойным, спокойствие отнимало драгоценное время. Лабиринта больше не существовало — в длинном коридоре, в конце которого чернела дверь темницы, теперь были только закрытые двери. Арагорн сжал в кулаке ключ от одной единственной двери так, что чуть не поранил ладонь.       Саурон уже ждал. Он стоял, вальяжно привалившись плечом к стене, разглядывал свои полированные ногти и улыбался. Арагорн убрал факел в держатель и нашёл замочную скважину.       Ключ вошёл легко, без запинок и скрежета. Этот замок открывали часто.       — Почему именно Денетор? — спросил Арагорн. Он медлил, впервые за то время, что находился здесь. — Почему ты каждый день посылаешь к Боромиру призрак его отца? Почему не меня?       — Спроси у него, — усмехнулся Саурон. — Человеческий разум забавная штука. Иной раз и делать ничего не требуется, только подкинь семя страха, а человек сам будет его ревностно взращивать. — тут Саурон отвлёкся от созерцания своего маникюра и пожал плечами. — Я правда не знаю, почему именно зверски замученный любимый отец стал его главным кошмаром, а не ты. Это его выбор.       Арагорн повернул ключ в замке. Тяжёлая дверь на хорошо смазанных петлях бесшумно отворилась внутрь от толчка, коснулась стены, вновь вызвав дрожь в самом основании крепости. В нос тут же ударил смрад нечистот, крови и гниющей плоти. В глубине темницы, куда не доставал свет, раздался звон цепей и тихий шёпот, от которого у Арагорна похолодели руки.       — Пожалуйста, не надо больше….       Арагорн выхватил факел и ринулся в темницу. Он поднял факел над головой, чтобы осветить каждый угол, и увидел, как прячась от света, волоча за собой тяжёлые цепи, к стене отползает немощный старик. Бледное тело, много лет не знавшее солнца, было покрыто язвами, чёрный гной сочился из-под грязных корок, на запястьях и тонких щиколотках сквозь лопнувшую кожу белели кости. Язвами было покрыто и лицо — тёмными полосами на щеках, словно собственные слёзы разъедали ему кожу. А когда он поднял голову, откинул со лба редкие седые пряди, Арагорн увидел глаза. Белые, без зрачков, с мутной затянутой радужкой. Старик не видел света, он прятался от звука шагов.       Арагорн стоял и смотрел, не в силах сдвинуться с места. В сердце его бушевала такая буря, что определиться, что же чувствует, он не мог. За спиной раздался торжествующий смех Саурона. И в ту же секунду словно разбилось кривое зеркало, осколки его рухнули на каменный пол. Арагорн смотрел только на Боромира, видел, как отразилась ненависть и непоколебимый, неумолимый гнев на его изуродованном лице. Сколько же лет прошло для него здесь? Вся жизнь, долгая жизнь славного потомка нуменорцев. Его глаза больше не видят света, но зло он узнаёт по шагам и голосу.       Арагорн бросил факел на пол и бросился к Боромиру. Он упал рядом на колени, обнял его, стараясь не причинить лишней боли, поцеловал в висок, притянув к себе его голову, как делал всегда. Сил отстраниться у Боромира не было. Он покорно обмяк на руках, уткнулся лбом в плечо и прикрыл глаза.       — Я знал, что ты придёшь, — прошептал он и улыбнулся, не разжимая губ.       Тщеславие. Оно тоже живое. Приговорённый сгнить заживо теперь прятал лицо и руки от взгляда своего палача, прятал улыбку, чтобы не показывать дырки там, где когда-то были отличные зубы. Он не прятал слёзы — они текли по лицу, смачивая солью старые раны.       Саурон стоял рядом и смотрел на трогательную сцену воссоединения. Закатил глаза, пробормотал что-то вроде «меня сейчас стошнит». И железом обитым носком тяжёлого сапога ударил Боромира в живот.       — Терпеть вредно для здоровья, — зло рассмеялся он.       Боромир не вскрикнул. Он коротко захрипел, когда удар достиг цели, и на грязном рубище, служившим ему одеждой, начало расплываясь ещё одно пятно. Он попытался вывернуться из объятий Арагорна, сбросить его руку с места удара. Что-то звякнуло, но не цепь. В неверном полумраке и отблесках огня Арагорн увидел в отведённой руке Боромира меч. Его гнев всегда был нечто большим, чем грозно сведённые брови и яростные речи. Гнев был и остался мечом, даже когда не осталось сил его поднять.       Арагорн опустил Боромира на каменный пол, осторожно поддержал голову, подсунул под затылок свой плащ. Он склонился к нему и коротко поцеловал покрытые болезненными корками губы.       — Я вернусь через минуту, — сказал Арагорн, и взял из руки Боромира меч.       А повернувшись к Саурону, увидел на лице владыки тьмы страх.       — Ты сейчас уйдёшь, — сказал Арагорн, делая шаг к нему. — И никогда больше не вернёшься. Если я увижу тебя ещё хоть раз, здесь или в своих снах — клянусь, сделаю из твоего черепа ночной горшок.       — Я всего лишь дух, — нервно ухмыльнулся Саурон. Взгляд его перебегал с лица Арагорна на меч в его руке. Не Нарсиль, не Андурил, а короткий одноручный меч, даже без имени. Но сейчас он пугал Саурона куда больше.       — А я и не про сны, — ответил Арагорн. — В могильнике близ топей до сих пор лежат твои останки, даже земля их принять отказывается, черви переварить брезгуют. А я не побрезгую. Я сделаю из твоей головы ночную вазу, закажу гравировку золотом на лбу «терпеть вредно для здоровья», и мы будем свято соблюдать завет. То будет нашей вирой за боль.       — Какая мелкая мерзкая месть, — тонкие губы Саурона, уже утратившие краску, растянулись в улыбке. Но губы дрожали.       — Месть тоже избирается по мерке врага, как гроб и могила. Рыть тебе усыпальницу никто не станет. Выбирай. Или уходишь сейчас и на веки оставишь нас в покое, или скалиться тебе вечно из-под кровати, сталью залитыми слепыми глазами таращиться в темноту, и с благодарностью принимать всё, что в твою пустую голову выльется.       Арагорн приблизился почти вплотную, острие клинка смотрело Саурону в подбородок, который он пытался вздёргивать, играя в гордость. Но у снов свои законы, металл оцарапал тонкую кожу, и на ней выступила кровь. Самая обычная, красная кровь. Саурон стёр влагу и с ужасом уставился на собственные пальцы.       — Убирайся, — прорычал Арагорн.       Саурон отступил на шаг, потом ещё. Он отходил, боясь повернуться спиной. Потом резко вильнул в сторону и схватился за ключ, всё ещё торчащий в двери. Быстрым движением повернув его, чтобы было не вытащить, он потянул каменную дверь на себя, и захлопнул. Арагорн, успевший только сделать шаг, оцарапал пальцы, пытаясь удержать дверь. Но темница снова была заперта, в замке повернулся ключ.       Минуту Арагорн вслушивался в тишину. Каменный мешок не пропускал звуков, иначе хохот Саурона точно был бы слышен, и его торжествующие речи. Из оцепенения Арагорна вывел шорох позади. Боромир пытался подняться и вновь отползти в тот угол, где из грязного тряпья было сделано что-то вроде гнезда. Но едва услышав шаги Арагорна, замер и поднял голову. В слепых глаза мгновение отчаянной тоски сменялось удивлением и какой-то невероятной тёплой печалью. Впервые после того, как в очередной раз захлопывалась эта дверь, он был не один.       Факел ещё разгонял темноту. Арагорн снова взялся за меч и ему удалось разжать несколько звеньев на цепях. Кандалы снять не так просто, но хотя бы теперь Боромир не был прикован к стене. Он вздрагивал, когда меч скрежетал в цепи, но подняв изрядно полегчавшие оковы, слабо улыбнулся.       — Зачем ты остался здесь? — спросил он, глядя слепыми глаза в лицо Арагорна.       — Мы ведь обещали друг другу, помнишь? Одна плоть, одна кровь. В мире и на войне.       — На Карас Галадон. Я помню.       — Нет, здесь, в Минас-Тирите, — поправил Арагорн. — Под Белым Древом.       — Разве? — шелестящий, едва слышимый голос сделался совсем слабым.       Арагорн бросил попытки укоротить хвост одной из цепей в ногах, оставил меч и снова сел возле Боромира, переложил его плечи и голову к себе на колени. Пальцами расчёсывал, распутывал длинные грязно-серые пряди волос и неровно, тупым ножом обрезанную бороду. Он больше не замечал ни вони, ни страшных ран.       — Расскажи мне про Карас-Галадон, — попросил Арагорн. Боромир снова приоткрыл слепые глаза.       — У тебя была корона из белых цветов. А меня эльфы одели в белое с золотом. Владычица подарила золотой пояс, тяжёлый такой. Ночью ты зубами разжимал пряжку на нём.       — Это всё сон. Сон о сне. На Карас-Галадон ты обещал мне другое.       Арагорн достал короткий кинжал. Увидел, как напряглись жилы на худой шее Боромира, когда звон освобождённого лезвия разрезал тишину в темнице. Узник закрыл глаза и откинул голову, подставляя горло. Только тихое «спасибо» сорвалось с его уст.       Арагорн разрезал рубашку на груди Боромира, стараясь не коснуться ножом кожи. Та же участь постигла заскорузлые, стоящие колом от грязи как деревянные, штаны. Собрав волосы в хвост, Арагорн обрезал и их. На лице Боромира было непонимание, но он слишком ослабел, чтобы сопротивляться. Он ждал смерти как милосердия, а вместо этого зачем-то получил свободу, которая уже не нужна. Избавив его от тюремной одежды, Арагорн снял с себя нательную рубашку, оставшись только в верхней рубашке и тунике, тем же манером приготовил чистые штаны, пожертвовав собственным бельём.       Пока Арагорн раздевался и одевался, Боромир напряжённо прислушивался к шороху его одежды. Когда звякнула пряжка на ремне и на пол упали штаны, он вздрогнул. Но не попытался отстраниться. Арагорн же подумал, что уж больно тяжеловато упали штаны, и одеваясь вновь, проверил карманы. В одном из них лежал ключ. Ключ от двери темницы, тот самый, что должен был торчать с той стороны двери. Арагорн зажал ключ в ладони и улыбнулся.       — Пойдём отсюда, я вдоволь насиделся в темноте, думаю, ты и подавно.       С этими словами он отпер дверь, собрал одежду, завернул Боромира в свой плащ и на руках вынес его из темницы. Тёмным коридором и длинной лестницей они выбрались из подземелий.       Боромир был лёгким, как пушинка. Одни кости и изорванная кожа. Арагорн нёс его, страшась и прижать к себе сильнее, и отпустить — взбрыкнёт, и уронить можно. За пределами темницы всё ещё была ночь, сколько она уже длилась, Арагорн и представить не брался. Он принёс Боромира к Белому Древу, устроил на краю круглой чаши мелкого бассейна вокруг дерева. Вода в чаше оказалась невероятно холодной, но бодрила. Первое, что Арагорн сделал — напоил Боромира из собственных ладоней. Он пил, захлёбываясь, и просил ещё.       Вода смыла кровь, гной старых язв, толстый слой серой грязи с кожи — будь это наяву, пришлось бы мочалить с мылом в пяти водах, а здесь простая студёная вода из Андуина смывала всё. Боромир продрог, но быстро согрелся, когда Арагорн одел его и завернул в шерстяной плащ. В тёплом коконе он лежал на скамье у бассейна, веки его смыкались, а с губ не сходила тень улыбки.       — Спасибо, — сказал он, ловя прикосновение Арагорна к лицу. — Я знаю, что скоро для меня всё кончится. И очень рад, что ты будешь рядом. Твоё милосердие всегда было сильнее даже справедливости и долга.       — Я всегда буду рядом, — ласково ответил Арагорн. — Это я тоже обещал тебе. Не на Карас-Галадон, а здесь, под этим древом, на ступенях башни Эктелиона. А тогда, в Лориэне, мы только начали понимать самих себя, и ещё не решились открыться друг другу. Хотя…ты смелее меня, ты почти сказал. А я не услышал. Прости, я непроходимый дурак.       — Но… как это возможно, ведь я… Здесь, на ступенях башни Эктелиона ты приговорил меня и моего отца. — Боромир тряхнул головой, рукой прикрыл глаза. — Мой брат стал бы тебе опорой, он полюбил бы тебя как брата, но не совершил бы моих ошибок. Жаль, что не дожил.       — Твой брат дни просиживает у твоей постели. А скоро, небось, будет просить права назвать сына твоим именем.       Боромир снова покачал головой. Слишком светло звучали эти речи для той тьмы, что густо пропитала ему душу.       — Я благодарен тебе, — сказал он. — И ни в чём тебя не виню. Ты ведь за этим пришёл, правда? Проститься. Я тебя прощаю. И прошу отпустить меня.       Арагорн промолчал в ответ. Он опустился на камни рядом со скамьёй, касался виском головы Боромира, гладил его по волосам и не знал, что сказать. В какие слова облечь правду, чтобы она оказалась сильнее лжи? Как привыкли мы все верить правде, когда она жестока, больно ранит, горька на вкус — её легко отличить от сладкой лжи. Но теперь ложь пахнет кровью и железом, ложь причиняет чудовищную боль, а правда пронизана светом мужества и доблести… Но ей нет веры.       — Я бы хотел ещё раз увидеть звёзды, — раздался тихий голос Боромира.       Арагорн поднял голову. Небо было совершенно чёрным, затянутым тучами, ни одного оконца света.       — Звёзд сегодня очень много, — сказал Арагорн. — Они огромные. Мириады огромных ярких звёзд., всё небо от края до края усыпано ими. А скоро лето, они станут ещё больше.       С запада потянуло ветром. Арагорн бросил взгляд туда, в сторону, противоположную Мордору, и увидел меж качающихся сухих ветвей мёртвого Древа рваный горизонт, Белые Горы и крохотное оконце очистившегося неба. Там горела звезда, крупная, медленно мерцающая холодным ярким светом. Арагорн мог бы поклясться, что минуту назад её там не было. И быть не могло. Она родилась только что.       — Может, я дотяну до рассвета, — тяжело усмехнулся Боромир. Арагорн услышал, как в груди у него что-то забулькало. На белой рубашке расцветали три кровавых пятна, на губах выступила кровь. Арагорн успел испугаться, его накрыло волной почти панического ужаса, на одно страшное мгновение в памяти всплыл вечер, когда он едва ли не молитвами к Эру и всем его Айнур останавливал кровь, а Боромир улыбался и говорил, что дотянет до рассвета.       — Конечно, дотянешь. И не до одного, рассветов будет ещё много.       — Жаль, что солнца я не увижу. Да и не встанет здесь солнце.       — Тучи в небе не значат, что солнце не взойдёт. Никто не запретит петухам петь.       И в ответ на эти слова откуда-то с полей, из-под стен, раздался петушиный крик. А чёрное небо над головой сделалось тёмно-серым и синим. Боромир глубоко вздохнул и приподнялся на своём ложе, выпутываясь из плаща. Арагорн подхватил и поддержал, помог сесть. Плащ сполз с его плеч, а под ним оказалась не белая рубашка с чужого плеча, а тёмно-фиолетовая, и кожаная куртка поверх, с тремя аккуратно заштопанными дырочками на груди. Ветер, крепнущий с каждой секундой, трепал волосы, и в серебряном пламени всё гуще наливалась тёмная медь. С лица Стража Белой Башни сходили раны и язвы, а глаза темнели, и бельмо выходило слезами.       Арагорн отступил в сторону и положил на камни меч. Он медленно отходил, не сводя с Боромира глаз. Пришла пора снова оставить его одного, но ненадолго. Петухи прокричат в третий раз, солнце взойдёт, и Пеленнорские поля огласит рог Рохана. А этот ветер пригонит по реке корабли.       Саурон сам подсказал Арагорну, где искать выход. Бегом он устремился вверх по утёсу, к оконцу в парапете. Оттуда было видно светлеющее небо над горами, тёмную ленту реки. Как сказал тогда князь Имрахиль? Одной своей верой наместник заставил корабли под забытыми знамёнами появиться на реке. Теперь надо уверовать с той же силой и провернуть это ещё раз.       Арагорн обернулся, взглянул вниз, увидел высокого человека, уже стоящего на ногах, с обнажённым мечом в руке. Он вскинул свободную руку, Арагорн повторил жест.       — Увидимся через минуту, — сказал он, и тут же порыв ветра толкнул его в пропасть.