Семь даров

Женщины гарема пребывали в смятении. Их очень напугали три скоропостижные смерти, последняя из которых была особенно ужасна. Слухи множились и множились, становились все более жуткими. Говорили, что Нефрет удушила страшная тварь с лицом мартышки, размером в десять царских локтей*. Что к ней в постель пришел аху, и она задохнулась, когда у неё в горле зародились их страшные дети. Что Амон отрезал ей язык за то, что она называла Пер-о стариком, и язык застрял у нее в глотке. Но никто не сказал ни слова об ожерелье, которое унесли вместе с изуродованным телом. Анк-су-намун с Танисой снисходительно переглядывались, когда слышали, как кто-то испуганно пересказывает новую сказку о смерти Нефрет. Но и им было неспокойно. Когда лютая радость прошла, Анк-су-намун начала думать о мрачном Дуате. В покоях Маат её сердце должно было весить меньше перышка, а она чувствовала, как оно бьется в груди, полновесное и кровавое. И хотя платой за тяжелое сердце была вечная смерть, и чудовище Аммит уже точило свои крокодильи зубы, чтобы пожрать грешницу, — она бы не отказалась ни от шати* того, что дал ей Имхотеп. Как-то, когда она задумчиво рассматривала золотую пластину, подарок жреца, её призвали к Сети. В гареме даже не знали, что он вернулся, — без Нефрет вести из царского дворца небыстро достигали их замкнутого мирка.  — Как давно тебя не было, мой господин! Я вся истосковалась, — сказала Анк-су-намун, поднимаясь к царскому ложу.  — На моих плечах лежат все черные земли Кемета. А это нелегкая ноша, девочка.  — Позволь мне снять твою усталость. — Наложница коснулась губами плеча царя. Она оставалась в его покоях до позднего часа. Старик наслаждался тем, что его застенчивая рабыня стала умелой и страстной, и велел подарить ей столько золота, сколько она захочет. Он не был удивлен этой перемене, нужны ли причины, чтобы лучше стараться для Сына Бога? Анк-су-намун возвращалась в гарем напевая, — трепет перед грозным владыкой исчез, и ей теперь было легко и свободно. Даже когда он брал её, — наложница оставалась равнодушной под маской страсти, — она больше не принадлежала царю. Последний месяц перед разливом, когда молитвы Хапи становились все громче и отчаяннее, Анк-су-намун провела в царских покоях. Сети теперь призывал её каждый день, как раньше Нефрет. Когда он был слишком устал для любви, Анк-су-намун просто натирала его тело маслами и слушала рассказы про военные походы и путешествия. Она внимала каждому слову, как велел ей Имхотеп, но царь лишь поминал былое, как часто бывает у стариков. Он охотно исполнял желания своей любимой наложницы: скоро она получила и свои покои, и двух служанок, и сундуки с украшениями, как всегда мечтала. Только теперь её мечты были иные. В последнюю ночь засухи Анк-су-намун стояла на царском балконе. На тонкой занавеси, отделявшей покои от балкона, плясали тени, напоминавшие Бесу в облике мартышек: это к Сети пришел лекарь. Анк-су-намун отвернулась и вгляделась в ночь. Она была напоена запахами мирры и сухой земли, воздух был неподвижен и тяжел. Над дворцом висел красивый белый месяц. Всё застыло в напряжении, Анк-су-намун чувствовала, как боль сдавливает виски. Внезапно ночь скинула онемение: по светлому телу месяца волнами побежали тучи, сначала медленно, а потом все быстрее. Ветер зашелестел в высоких пальмах, стал трепать сикиморы, обрывая их листья. Тьма пропиталась запахом воды, которая вот-вот грозилась пролиться. «Имхотеп» — донеслось до слуха Анк-су-намун из царских покоев. Она притаилась у стены, чтобы тень не предала её, и прислушалась.  — …и еще этот, который в Абидосе. Вся моя земля заполнена жрецами и их прислужниками, — рассказывал царь своему лекарю. — Вот прочитай этот документ. Посмотри, как они меня разоряют! Читай вслух!  — Хор, Могущественный Бык из Уасета, Брат Обеих Владычиц… — начал лекарь.  — Давай дальше, переходи к цифрам! — недовольно прикрикнул Сети.  — Хм… Подарил Амону семнадцать тысяч дебенов качественного золота и три тысячи дебенов* серебра, три тысячи двадцать девять голов скота, четыреста тысяч рыб и пятьдесят тысяч гусей, голубей и прочих птиц, триста двадцать…  — И это только Амону, и столько же взяли у меня жрецы всей Великой Девятки! — перебил его Сети, — Семнадцать тысяч дебенов золота! Шум дождя отвлек царя, и он позвал Анк-су-намун с балкона, а лекарю велел убираться. Лицо старика пылало гневом и недовольством. Он был обнажен, не считая набедренной повязки, и тяжело дышал, лысая голова была покрыта ранками: это лекарь вскрывал нарывы.  — Ты расстроен, мой царь? — спросила наложница, присаживаясь у его ног.  — Я храню всех детей Кемета от несчастий и бед, я кормлю их. И что же? Когда я велел возвести храм и гробницу для хеб-седа, мой чати говорит, что у нас нет для этого золота! Потому что жрецы снова и снова просят даров, и я питаю эти ненасытные рты! Анк-су-намун никогда еще не видела Сети таким раздраженным. И никогда еще он не говорил с наложницей так откровенно, царь будто жаловался не ей, а невидимым богам, которые жестоко его обидели.  — Даже кочевники, которых поразило мое копье, восславляли имена своих мелких царьков! А Сети…– он замолчал, посмотрев на Анк-су-намун. — Ладно, иди к себе в покои. Завтра будет праздник разлива и я хочу, чтобы ты подготовила себя как следует. Встревоженная наложница поклонилась и ушла прочь. Ей хотелось рассказать Имхотепу все, что она услышала. Если царь так гневается на жрецов, значит, — её возлюбленный в опасности. Но Анк-су-намун не знала, как его найти.

***

Стройный темнокудрый певец ударил в кимвалы и его поддержали трещотки в руках женщин. В большом зале царского дворца было не продохнуть, — всюду толпились наряженные гости, музыканты, рабы и родственницы царя с детьми. Все наслаждались щедрыми лакомствами и веселой музыкой, и только Анк-су-намун мучилась, наблюдая общее веселье. Её возлюбленный Имхотеп стоял совсем недалеко, разговаривая с чиновниками и другими жрецами, но он даже не посмотрел в её сторону. И хотя она знала, что не может говорить с ним на виду у всех, слезы обиды невольно наворачивались на глаза. Еще она вспоминала, как праздновала начало разлива с семьей и подругами: сначала в иступленной толпе возле реки, а потом дома за играми и развлечениями. Конечно, тут удовольствия были шикарнее, и еда вкуснее, а на шествие к Хапи Сети обещал взять её через пару дней. Но зато там она была свободна и вольна распоряжаться своим телом. Глядя на обнаженную спину Имхотепа, она мечтала, как целовала бы его на берегах Хапи до самого рассвета. Анк-су-намун была сегодня особенно искусно одета и накрашена, как и велел Сети, и он со своего трона довольно посматривал на нее. В церемониальной одежде, в усехе из золота на шее, увенчанный золотой короной-уреем, Пер-о выглядел на двадцать лет моложе, чем обычно. И все-таки, как бы хорошо на его месте смотрелся молодой жрец! Имхотеп должен царствовать и отдавать приказы богам и людям, потому что он достоин быть сыном Ра. А она была бы его царицей… Внезапно один из музыкантов отвлек Анк-су-намун от мечтаний, он поклонился царской любимице, и в глазах Сети сверкнула ревность, властным жестом он подозвал её к себе. Сидеть около возвышения, на котором стоял трон, было еще хуже. Отсюда нельзя было увидеть ничего из того, что происходило в зале, только царя и его приближенных. Анк-су-намун притворялась, что очень заинтересована маленькой девочкой, которая к ней подбежала, но заплетая ей в волосы цветы, то и дело пыталась оглянуться, чтобы увидеть Имхотепа. Наконец жрецы подошли поклониться Пер-о. Сети выслушивал их приветствия и отвечал тем же, и выглядел при этом благосклонным. Анк-су-намун казалось, что она чувствует запах Имхотепа, так близко он от нее стоял. Он всегда пах кедровым маслом, и еще чем-то особенным, что не купишь в лавке благовоний. Жрецы спустились с тронного возвышения, и их окружили чиновники с женами, которые тоже желали получить наставление от мудрецов. Анк-су-намун стала за одной из женщин, подведенные черным глаза Имхотепа скользнули по ней, и она увидела в них кипучую страсть. Слушая глупые вопросы вельмож, наложница пыталась придумать, что ей спросить, чтобы поговорить хоть мгновение с возлюбленным.  — Господин, моя подруга Буто умерла и её тело забрали жрецы храма Амона. Я бы хотела проститься с ней, когда её тело… будет готово, — тихо произнесла Анк-су-намун, обращаясь к Имхотепу. На его лице мелькнуло беспокойство, и она с ужасом осознала, что это нехороший вопрос. Ну зачем она спросила про Буто, с которой Имхотепа связывали какие-то тайные дела!  — В моем храме множество служителей, и я не могу знать, кто из них забрал твою подругу. Но ты её увидишь, я позабочусь — сдержанно ответил жрец, он поклонился еще раз царю, и позволил одному из чиновников увести себя для важного разговора.  — «В моем храме» ты слышал? — шепнул один из чиновников другому, но достаточно громко, чтобы это долетело до ушей царя. Анк-су-намун посмотрела на него: царское лицо исказила ненависть, словно кто-то сорвал с него улыбающуюся маску. Но в следующее мгновение Сети уже радостно смеялся над чьей-то шуткой, словно и не было этой мимолетной вспышки. Праздник подошел к концу, а Анк-су-намун так и не поговорила с возлюбленным. Царь в окружении стражников покинул зал, за ним стали уходить чиновники с женами, а за царской наложницей пришел надзиратель гарема. Они шли через темную колоннаду, примыкавшую к царскому саду, когда им на встречу вышел лысый мужчина. Один из приближенных Имхотепа — радостно подумала Анк-су-намун.  — Ты просил у Амона, и он исполнил твое желание, Хоремхеб, — сказал жрец, — пойдем со мной.  — Я сейчас не могу, скажи, куда мне идти, и я вернусь, как только отведу царскую наложницу, — взволнованно сказал надзиратель.  — Ты просишь у бога подождать? — грозно спросил жрец.  — Нет, служитель богов, конечно, нет… Ступай в гарем, только будь осторожна, — беспокойно велел он Анк-су-намун и ушел в сад за жрецом, постоянно оглядываясь и жестами приказывая ей поторопиться. Как только фигура надзирателя скрылась из виду, Анк-су-намун услышала шаги за спиной. Она не успела даже обернуться, Имхотеп схватил её со спины и крепко прижал к себе.  — Какое мучение смотреть на тебя и не иметь права дотронуться, — прошептал он ей на ухо.  — Я думала сегодня о том, что ты мог бы быть царем, возлюбленный… И для меня это так! Ты царствуешь в моем сердце, — прошептала Анк-су-намун. Она закрыла глаза, пытаясь запомнить каждое мгновение этой встречи, его горячее дыхание на шее, его запах. Имхотеп развернул её лицом к себе и прикоснулся губами к тому месту, где остался шрам от скарабея. Маската почти полностью залечила его, царь даже не заметил, что лицо наложницы искалечено, но она почти всегда чувствовала эту метку. Анк-су-намун неловко отвернулась, подставляя ему другую щеку.  — Почему ты отворачиваешься? Разве ты можешь думать, что я перестану любить тебя? Я, который тайно произносит твое имя вместо молитв? Смотри, что я принес тебе.— Имхотеп протянул ей продолговатую коробку, спрятанную доселе за колонной. Анк-су-намун достала оттуда двустороннее зеркало, с чудесной ручкой из слоновой кости. С одной стороной ручка напоминала утонченную девушку, с другой, — стебли лотоса с нежными бутонами. Царской наложнице никогда еще не дарили такую изысканную вещь, хотя её комната и была теперь завалена дорогими подношениями.  — Я хочу, чтобы ты смотрела в зеркало и видела то, что вижу я: самую прекрасную женщину Кемета, — сказал Имхотеп, поглаживая пальцем её щеку. Они сжимали друг друга в объятиях, шепча признания в те короткие мгновения, когда разнимали губы. Только убывающая луна, которая отражалась в бронзе зеркала, была свидетельницей прелюбодейства.  — Сети очень зол на жрецов, любимый. Он недоволен, что вы забираете его золото, — сказала Анк-су-намун, когда они утолили первую жажду поцелуями.  — Что ты еще слышала, сердце мое?  — Он хочет возвести гробницу и храм для хеб-седа, но ему не хватает денег из-за подношений богам. Это все, он не говорит со мной о важных делах…  — Это подтверждает то, чего мы боялись. — На лбу Имхотепа проступили морщины.  — Что такое хеб-сед? Тебе грозит опасность? — Анк-су-намун заглянула в темные глаза жреца, но они не открыли ей тайн.  — Нет, не беспокойся… Хеб-сед делает себе каждый Пер-о, чтобы восславить свое имя и очиститься. Царь зайдет в праздничную гробницу, чтобы старое в нем умерло, и восстанет оттуда уже обновившимся. Это обычный ритуал. — Имхотеп смотрел на высокие акации, и по его выражению лица она видела, что мыслями он далеко.  — Тогда почему вы этого боялись? Ну почему ты никогда не говоришь мне всего? Ни тогда с Буто, ни теперь… Скажи мне, я должна знать, если тебе что-то угрожает, — Анк-су-намун обхватила его лицо ладонями, вынуждая посмотреть на нее.  — Сети уже делал этот ритуал десять лет назад. Ты, конечно, была маленькой и не помнишь. Но празднество гремело на всю страну, он построил тогда и шикарный храм, и специальную усыпальницу. Обычно цари не повторяют ритуал так часто, а если и так, то не строят новых зданий…  — Так что же? Он богат и всесилен, если ему хочется, и ты говоришь, что это привычная вещь… — перебила его Анк-су-намун.  — Мы думаем, что он хочет убить богов, — со вздохом ответил жрец.  — Но богов нельзя убить. Они же бессмертны… — удивленно протянула Анк-су-намун.  — Но зато можно разорить храмы, убить их служителей и стереть имена. Тот, кто потерял имя, — исчезает навсегда, неважно: раб, жрец или бог.  — Он ведь и сам бог и служит богам… Разве он посмеет это сделать? Как же люди будут жить, если боги уйдут? Разве кто-то станет служить ему после этого? — скороговоркой спросила Анк-су-намун.  — Он предложит им нового бога… Но не будем об этом! Мы отнимаем время у любви, а ведь его осталось совсем мало. — Он вновь поцеловал её.  — Когда я снова смогу увидеть тебя? Мне нелегко ждать назначенной встречи, но если я и вовсе не знаю… Это хуже пытки, — голос Анк-су-намун дрожал.  — На шествии Хапи. Я не смогу говорить с тобой, там будет слишком много соглядатаев. Но к тебе подойдет женщина, чтобы передать моё послание. Скажи, что это твоя мать, если спросят. А теперь иди, возлюбленная. Ты слишком долго не возвращаешься.  — Я люблю тебя, мой царь… — успела сказать Анк-су-намун прежде чем Имхотеп скрылся в царском саду.

***

Они собрались у храма до восхода солнца, но свет жреческих светильников прорезал тьму. Толпа бросала царю цветы через плечи охраны, и земля у его носилок была укрыта нежными соцветиями. Анк-су-намун увидела, как служители Амона покинули храм, Имхотеп шел первым, пылающий факел в его руках был увит лентами и виноградной лозой. Все притихли и смотрели в небо, где уже совсем скоро Сотис должен был уступить место Солнцу.  — Как прекрасен этот свет! — крикнул Имхотеп, когда первый луч озарил небо. Толпа взорвалась радостными криками, но и они не могли заглушить его мощный голос, когда он повторил еще раз. — Как прекрасен этот свет! Началось празднество: выбежали ряженные, они изображали богов, разыгрывая давно знакомые сцены смерти и воскрешения. Сети кидал в толпу монеты, люди благословляли его, падая на землю. Они любили своего Пер-о. Анк-су-намун заметила, что стражник не пускает к ней женщину с букетом белых аронников.  — Это моя мать, — сказала царская наложница, и воин отступил. Анк-су-намун почувствовала укол ревности: женщина и правда годилась ей в матери, но была уж очень хороша собой. Хоть фигура посланницы была скрыта льняным калазарисом, он не мог утаить её высокой груди и тонкой талии. А на красивом лице сияли огромные глаза, искусно подведенные сурьмой.  — Здравствуй, девочка! — сказала женщина и Анк-су-намун в испуге замерла. Неужели разум покинул бедную наложницу? Она еще раз осмотрела лицо незнакомки, — сомнений не было, — это старая Буто! Только совсем не старая, и, что хуже: совсем не мертвая.  — Твой возлюбленный великий маг. Его работа стоила каждого шати золота, что я пожертвовала богам, — шепотом сказала Буто. Она, кажется, наслаждалась испугом Анк-су-намун.  — В букете спрятано кое-что для тебя. Укрой его так, чтобы никто не отыскал, и чтобы время не могло его нарушить, — Буто сунула цветы в руки онемевшей наложницы, — приходи завтра к вашему месту в полдень, он будет ждать. Красавица наклонилась, чтобы подарить прощальный поцелуй, от нее пахло кассией. Пряный древесный аромат, который любили подбавить в вино или сладости, теперь он навсегда сделался для Анк-су-намун запахом мертвых.

***

Служанки беспокоились за госпожу, после праздника она была сама не своя. Они предлагали ей вина или ванну, но она отослала их прочь и заперлась в своей комнате. В начале она даже не могла посмотреть, что скрыто среди цветов аронника. Стоило прикоснуться к букету, которого касалась мертвая Буто, Анк-су-намун начинала рыдать. Она металась по комнате и размышляла о великой силе возлюбленного. Постепенно страх прошел, и в её сердце зародилось ликование. Разве это чудо не было доказательством, что Имхотеп создан для царского трона? Никто не умел воскрешать, только боги и он! Её возлюбленный — величайших из всех, кто жил! Анк-су-намун схватила букет: стебли цветов были уложены вокруг таблички. На камне были выбиты слова. Отец плохо учил её читать, но она узнала своё имя, а ниже: Имхотеп. Письмена были подчеркнуты линией, их обнимал картуш*, — лишь царские имена позволено так писать! Она поцеловала табличку: то, что имеет имя, — существует. Они здесь, на этом камне, вместе: царь и его царица. Если боги будут благосклонны: она спрячет табличку в саркофаге у Сети, когда придет время. Их имена лягут на грудь Пер-о надгробным камнем.

***

Анк-су-намун была в саду задолго до полудня. Белые олеандры вновь расцвели, их аромат дурманил.  — Ты сам бог! Ты владеешь искусством воскрешения и обновления, — воскликнула она, когда пришел Имхотеп.  — Я отыскал великую книгу, где были сокрыты тайны богов, но лишь потому что они мне позволили, — сказал он, заключая Анк-су-намун в объятия. Они предались любви среди благоухающего сада, высокое синее небо звенело над ними птицами, и Анк-су-намун знала, что зачала дитя.  — Он все-таки хочет разорить наши храмы, чтобы создать одного бога, которому сам будет жрецом, — внезапно сказал Имхотеп, — теперь я точно знаю. Он протянул ей нож, который он носил у пояса, если не шел к царю или в храм.  — Возьми это, чтобы защитить себя, если что-то случится. Он не сможет привести нового бога раньше, чем будет построена гробница для хеб-седа. У нас есть три, может, четыре года. Но смута уже началась, в дворце будет неспокойно. Обещай, что будешь осторожна! — Он вложил ей в руку нож и накрыл её ладонь своей.  — Я выпущу золото, чтобы уберечь от свинца, — спокойно сказала Анк-су-намун. — Она зажала его рот рукой, когда он попытался возразить. — Я одна бываю с беззащитным Сети. И я не боюсь, что они убьют меня. Ты показал, что знаешь, как не умереть, несмотря на смерть. Даже если меня возьмет тление, — ты восставишь мою кровь, и она вновь растечётся по телу. Как Хапи разливается по иссохшему телу Кемета, когда возвращается огненная звезда Сотис.