***
— Братик… — сбивчивый шёпот, — Братик, мне страшно! Это не прекращается. — Ну, братик! Девочка долго плачет: громко, навзрыд, до высоких неровных всхлипов – от этого в ушах гудит так, что хочется сжаться, чтобы стать незаметным и слиться с пространством. Здесь темно. — Мне очень холодно, братик! Эма?.. Нет, не может быть она. Её рядом не было – значит, она в безопасности. Сестра маленькая, а вокруг уже темно. Она должна быть дома. А брат… он дома? Или в магазине? В висках – противно пульсирует. Тонкая кожа шеи до сих пор хранит следы удушья, а мысли выжигает отвратительный, настойчиво повторяющий одну и ту же фразу голос: — Твой брат покойник.***
— Майки? Эй, Майки! Открой глаза! Сенджу, хватит плакать, помоги мне… нам нужно помочь ему! Харучиё? Такой тонкий голос только у него. Не как у других мальчишек. Сенджу. Харучиё. Руби. Да, они все гнались за щенком. Через заброшенные гаражи: старые, перекошенные, наслоенные друг на друга. Тропы между ними, как адский лабиринт. Майки переживал, что Руби не найдёт дорогу домой. А есть ли у него дом? Нет, у пса нет дома. Майки боялся, что он не вернётся. Майки был его домом. Он помчался за щенком, а его друзья за ним следом. Кричал, что найдёт сам, но Хару не слушал. А Сенджу никогда никого не слушала. Значит, все в этой темноте из-за него. А он им зачем-то нужен. — Майки, пожалуйста, открой глаза! Зачем?***
На ржавых воротах – замок, нельзя пройти напрямую, как ни пытайся. Скрипучие сырые порожки покрыты толстой плесенью – со стороны небольшой дверцы, больше напоминающей тяжелое ранение на обветшалой стене, а не парадный вход. Внутри холод и вонь, как после неудачного эксперимента на уроке химии. Затхлость и влажность повсюду – мох на грязных окнах зелёно-серый, а по стенам почти неразличимый. Паутина, свисающая и густая, как слизь. Она опоясывает потолки. Вдвоём с братом бывали в похожих местах. Огромный паук жрал бабочку; Шиничиро вытащил останки, они вместе её хоронили. Только здесь нет пауков. Ни машин, ни байков, ни бабочек. Пыльный воздух, хруст шпаклёвки под ногами. Холод по ступням и лодыжкам. Хочется до крови растереть ноги, чтобы согреться. Множество огромных мешков, забитых невесть чем. Стеллажи: там коробки со шприцами. Шорох. Руби среди них; его шерсть – единственное яркое пятно во всём этом до нелепого бесцветном пространстве. Какое мёртвое место, несмотря на то, что люди им пользуются. Склад. Про такие «постройки» брат всегда говорил морщась. — Человек универсален, знаешь? Он может быть живым, трупом или живым трупом. Я думаю, что у зданий тоже есть души… Заброшки – это живые трупы, если в них нет людей, — Шиничиро курил у залива, а потом жевал горькую траву. У брата бывало такое состояние – безбожно врать деду, что бросил курить. А через пару дней он начинал снова. Хоть и не заканчивал. Но об этом знал только Майки. — А если люди пользуются местом, а оно продолжает быть заброшенным, то там нет души. В Токио полно этого дерьма. Знаешь, я бы сжёг их. И развеял прах. Почему же Майки пошёл в такое место?.. Сжечь? Нет, Руби звал Манджиро. Остальные пошли за ним, потому что так было всегда. Любые неприятности, проблемы и шалости – на его совести. Они все ведутся. Ему это нравится. Они же нашли щенка. Почему не забрали? Почему брат покойник?***
Им просто не хватило времени. Они не успели. Банальная причина, источник всех бед – нехватка. По кривым ветхим ступенькам цокольного помещения на поверхность вышли люди в черных масках. Сенджу громко кричала, когда ей на голову надели мешок. И Харучиё тоже. Майки пытался выбраться, пытался драться, пытался постоять за тех, за кого был в ответе. Пытался, а потом… потом… Что было потом? Почему брат – покойник?***
— Майки! Майки, открой глаза… — Харучиё качает отяжелевшее тело Сано над пропитанным пылью полом. Майки дрался за всех. Даже с мешком на голове. Он отключился, когда человек в маске с прорезами для глаз и ехидного рта, затянул на его шее бечёвку: мешок долго не получалось снять, а потом Майки грозил ему братом. Эти люди – враги Чёрных Драконов. Но страдают те, кто ничего им не сделал. Харучиё спрашивал у себя много раз, почему так происходит, но не мог найти ответа. — Майки! Открой глаза! Как трудно… дышать. — Шиничиро отомстит, а Таке-чан придёт за нами. Только ты живи, живи, ладно? Тот человек… ублюдок. Он соврал Майки. Шиничиро живой. Брата даже не было рядом, он не мог пострадать. Не было… рядом. — Братик, не так сильно, Майки может быть больно… — Где Шиничиро? — Майки! — Харучиё обнимает его крепче. Мальчик с трудом открывает глаза, не в силах понять, почему так темно? Он может видеть, но не видит ничего. Ночь. Когда она закончится?***
— Ты же не хочешь, чтобы Шиничиро вернулся домой в гробу, мелочь? — гнилое дыхание рядом с ухом. Холодное лезвие едва касается горла, но ребёнок на стуле со связанными руками похож на манекен. Его друзья всё ещё в опасности. Здесь. Под землёй. Но Шиничиро живой. Он живой. Брат далеко. Они до него не доберутся. — Он живой, — Майки повторял это постоянно. Вслух случайно вышло. — Живой, конечно живой! И будет жить, пока вы будете молчать, как самые немые в мире рыбки. Здесь воняет кровью. — Или… как этот комок шерсти! Он так достал своим лаем и скулежом… испортил наш товар! Нет. Лампочка под потолком снова качается. То светится, то гаснет. Скрип. — Хочешь посмотреть, что будет с твоим старшеньким, если он помешает… сотрудничеству? Мрак. На его подрагивающие колени опускается что-то тяжелое, едва тёплое. А потом горячая жидкость хлещет через целлофан. Мерзкий запах заполняет всё пространство. В животе до боли скручивает. Труп. — Нет… это не он… Мурашки от ужаса бегут по обледенелой коже. Пакет шевелится. Руки Майки грубо освобождают, небрежно задев кожу запястья ножом. Щёлкает маленький фонарик – из мусорного пакета выглядывает голова щенка. Урод позади грязно ругается. — Нет-нет-нет… не надо… не умирай, — шепчет Майки, негнущимися пальцами держит всё еще тёплое тело Руби, хочет прижать к себе, — эй, идиот… ты же дышишь, да? Он дышит. Шерсть у него красная сама по себе, не от крови, верно? Его можно спасти. — Всё делать самому, — хрипит чёрный человек, — Так даже лучше, мелкий! Вот, что будет с твоим любимым братом, если кто-то из вас, выблядков, посмеет вякнуть! Остриё ножа прокалывает пакет насквозь. Там, где брюшная полость. От объемного звука рвущейся кожи внутренние органы Манджиро подпрыгивают к самому горлу. Горячо… как горячо. По коленям течёт кровь. Капли попадают на лицо. Стекающую струйку на щеке он чувствует до омерзения остро. — Он умер на руках у того, кому принадлежал всем сердцем – романтично, не правда ли? — он смеётся, — Хочешь, чтобы мы повторили с твоим братом то же самое? А? — Нет. — Тогда молчи. Никогда-никогда не рассказывай, не мешай – и всё, — свет фонаря полился на мордочку. Глазки щенка всё ещё моргали, смотрели так честно, так преданно. Какие серые. Вот, значит, какой у них цвет на самом деле? Чёрные стеклянные от ужаса глаза и впрямь запотевают. Серые совсем туманятся, становятся блеклыми. — Руби, эй, кретин маленький… ты же у меня живучий. — Написать кровью его имя на тебе? Моя девушка так сделала, когда вскрыла себе вены… Ха-ха-ха! На память, так сказать! До сих пор не могу забыть! Ха-ха-ха! Под рёбрами у Манджиро скрутило, а ублюдок смеялся всё громче. Тело затрясло, кровь забурлила, отдаваясь лихорадочным жаром. Снова темно. Почему же так темно? Руки. Руки связаны телом глупого пса. Брат говорил, что в тёмных переулках легче бить с ноги под колено. — Это поможет удрать! — Куда? — искренне недоумевал Майки. Он не видел смысла бежать. — Туда, где свет, — улыбался брат. Вот только Манджиро не хочет удрать. Он хочет убить. И мир перед ним белеет.***
Приступы апноэ – кратковременная задержка дыхания во сне, типичная для заядлых курильщиков. Лёгкие полностью блокируются, кислород прекращает поступать в мозг. Этот синдром создаёт определенные сложности во время операций. И особенно мешает людям с опухолью головного мозга – вместо двух-трёх минут, они могут не дышать восемь, десять. Их нельзя разбудить без специального аппарата. Только в случае с Шиничиро, как-то неважно – минуты или месяц. Просто его снова не было рядом, когда он был нужен Манджиро. — Ему вкололи что-то и он сразу вырубился, — Такемичи с трудом удавалось говорить, — Я не смог его удержать… Он никого не пускал, а тебе нужна была помощь! — Ты сказал, он напал на санитара? — Маску стянуть пытался, а потом набросился… Шиничиро, ему руки связали! — Такемичи взвыл, как раненный зверь. Всё его тело сжалось от напряжения; он прошептал, — Никто мне не говорит, где он. Тагава, блять, ещё не приехал… Шиничиро, что же мне делать? Сано понял, что болезнь нашла его след, когда он не смог найти ответ на этот вопрос.