black eyes, bad guys

На квартире у Ханагаки Шиничиро вспоминает все существующие матерные выражения – тело парня в ссадинах, синяках и кровоподтёках. Оставляя несчастного отмокать в ванной, он мчится в ближайшую аптеку, потому что дома нет ничего полезного, кроме перекиси. Грузный фармацевт с подозрением смотрит на молодого человека – брюнет излишне долго и нервно сверлит взглядом прилавок, – и терпению приходит конец. — У тебя что, в первый раз? — Простите? — Шиничиро глупо моргает, пытаясь понять суть вопроса. — Бог простит, а я не знаю. Жалко смотреть на тебя. Попробуй эти, — ему протягивают пачку презервативов. Глаза парня расширяются, а мгновенный хохот от больного веселья и бессилия перед обстоятельствами сотрясает всё тело. На него смотрят, как на дебила – он закашливается, берёт предложенное и всё необходимое для обработки ран тоже. Лицо фармацевта транслирует грязные мысли о садомазохизме. — Дай-ка ещё смазку, натурал-развратник, — пытаясь быть серьёзным, добавляет Шиничиро, игриво подмигивая. — Так ты… э-э-э! Забирай и вали уже, — с его губ едва ли не срывается педик, это тоже чрезвычайно веселит Сано, но он не подаёт виду – смотрит грозно, с вызовом, прежде чем удалиться гордой походкой. Он широченно улыбается до того момента, пока не доходит до подъезда. Периферийным зрением замечает знакомый байк в нескольких метрах и родную златокудрую макушку, спрятанную на островке темноты, и довольно посмеивается. Мысленно хвалит себя за то, что добыл в аптеке всё нужное. Хотелось посмотреть реакцию Такемичи на его покупки, но за выражение лица Майки – было бы не жалко и жизнь отдать. Однако, если сейчас он окликнет его и покажет содержимое пакета, попрощаться с этим миром придётся наверняка, поэтому он отказывается от рисковой затеи. Ханагаки поджидал его в гостиной в одних спортивках и с полотенцем на плечах. Все отметины на его теле заметно побагровели, лицо приобрело фиолетовый оттенок, на шее красовался след от удушья. Возможно, его хватали за ворот, прерывая доступ к дыханию, когда он толком уже не мог шевелиться. Выглядел юноша реально плохо. — Слушай, может, ну нахуй эту ролевую игру? Поехали в больницу! — Нет, — скалится Ханагаки крайне мстительно, но тут же шипит от боли и откидывается на диван. — У меня, конечно, руки откуда надо растут, но я сделаю тебе больно, потому что возиться не люблю, а лечить это безобразие надо. Такемичи кивает. — Ты уже сделал мне больно. Это херня, — бормочет он, когда Шиничиро начинает покрывать обезвреживающей мазью ранки на лице. Сано заметно мрачнеет. — Я думал, что хочу загладить свою вину… Не знаю, как это произошло, но пока врал Манджиро – дошёл до истины. Каким-то чудом понял, что тебя сегодня отпиздят у больницы. Ханагаки горько смеётся и шипит, когда ватную пластину с медицинским спиртом пригвождают пластырями к его скуле. — Что же получается? Даже когда врёшь, ты говоришь правду? — Ты толкаешь меня к правде. Моя забота… всё ещё выглядит, как лицемерие, да? — Надо же. Запомнил, — смеётся Такемичи. — Ты же понимаешь, что важен мне не потому, что ты моя замена? — издевается он. — Я не твоя замена. И не собираюсь ей быть. Но поверю тебе только тогда, когда ты согласишься на повторное обследование у Тагавы-сана. Шиничиро чуть ли не роняет тюбик с мазью, но вовремя перехватывает его. Отводит взгляд в пол, садясь на самый край дивана, смотрит на крупный синяк на рёбрах. — Так ты… ездил в больницу из-за меня? Не ради своих друзей? — Я думал о том, что мне следует навестить их, но не хотел торопиться, — хмурится Ханагаки, — Как ты вообще до этого додумался? — Манджиро хотел узнать, по какой причине мы ссорились. Я стал врать. — Естественно, — хмыкает зло Такемичи, — Расскажи мне всё. Шиничиро продолжает обрабатывать раны и посвящает в своё вранье в самых мельчайших подробностях. Он уверен, что я буду поддерживать эту легенду, — с печалью понимает блондин. Он морщится от нелепой причины для ссоры, от боли за Манджиро. Вовсе не от скованности в теле, не от жгучей мази. Ему становится так обидно за Майки, что дышать становится сложно. — Он правда поверил? — А могло быть иначе? Приехали ребята из Тосвы и сказали, что тебя отмудохали. — Слушай, может у тебя третий глаз в башке открылся, а не опухоль вылезла? — хихикает Такемичи, тыкая парня в лоб пальцем. Шиничиро таращит глаза, обиженно стонет, но больше не выглядит так обреченно. Ханагаки с врождённым обаянием вещает правду о том, как прошёл его день. Выглядит всё куда более нелепо, нежели ложь Шиничиро: Такемичи понимает, что случайности в его жизни, которые начались с поцелуя Манджиро, принимают всё более серьёзный оборот. Это нельзя назвать никак иначе – только судьбой. С этим словом у него ассоциируется Сано Манджиро, и он ненадолго замолкает. Шиничиро раз двадцать за время повествования говорит слово "блять", поражаясь произошедшему, и даже крякает от смеха, когда у Такемичи от собственного монолога перехватывает дыхание. Когда он говорит о тех, кто посмел раскрыть свои гнилые пасти на Эму, то у него сразу пропадает настроение, а кулаки сжимаются. Только сам факт, что Такемичи решился драться в одиночку, его по истине восхищает. — Спасибо тебе, — он вжимается лбом в плечо друга, — За всё. Мне очень жаль, что я втянул тебя… Прошу, разочаруй поскорее своих родителей. Ты не должен жертвовать своей мечтой, ради кого бы то ни было. — Не проблема, если они будут думать обо мне, как о паиньке. Плевать вообще. Мы уже долго живём во лжи. Это их забота – лицемерие, а не твоя, — фыркает Ханагаки, — Сегодня я многое понял. Шиничиро отстраняется, внимательно заглядывая в потускневшие глаза. — Я давно отдалился от них. Я не могу по-настоящему рассчитывать на их помощь. Даже тебе помочь – не могу просить, потому что не умею больше им доверять. Я не могу позволить им соваться в то, что мне важно. Понимаешь? — слёзы скатываются по щекам, задевая даже скрытые раны, — Я стал врать и не чувствовал никакого сожаления! — Такемичи, мне так жаль… — Я думал, как бы поступил, оказавшись на твоём месте… Да, я не смог бы признаться им в том, что болен. Они онкологи, это было бы сложнее скрывать, но я бы скрыл, любой чёртовой ценой! Я бы умер. — Такемичи, нет! — Шиничиро будто в грудь кирпичом ударяют, — Почему… зачем ты так говоришь? — Потому что их забота – лечить, а не быть нормальным родителями. Они влюблены в страдания других людей, с упоением могут часами пиздеть об этом… Господи, как же я ненавидел их друзей, которые приходили к нам и хвастали, сколько операций они провели, — Ханагаки стискивает челюсти до скрежета, — Но если бы ты… ты мне сказал, что надо лечиться, я бы рискнул. Шиничиро даже приоткрывает рот. Опомнившись, снова хватается за мазь. Осторожно обрабатывает чужую шею – пульс под его пальцами бешеный. — Такемичи, ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Это… — Я сожалею, — шепчет он. — Ты о… — Сожалею, что утром наговорил тебе так много глупостей, — Ханагаки перехватывает трясущиеся пальцы и крепко сжимает в ладонях, — У тебя есть свои причины скрываться. Не уважать их – равно не понимать твоих чувств. — Ханагаки… — Я понимаю! Но я не собираюсь смотреть, как ты умираешь. Я обещаю тебе молчать, если ты согласишься шагать со мной через это дерьмо! Сердце в груди Шиничиро пропускает удар. — Тагава-сан сказал, что не может открыть мне всей правды, потому что дело каждого отдельного больного – врачебная тайна, конфиденциальная информация. Он лишь попросил меня уговорить тебя на ещё одно обследование. И пообещал, что с твоего позволения, я смогу узнать всё о твоём диагнозе, смогу быть рядом и продолжить искать решение. Я обещал помогать тебе, помнишь? Я обещал, но сегодня утром сбежал и ненавижу себя за это! — Не смей говорить так, — Шиничиро смаргивает выступившие на глазах слёзы и принимается за бинты, бережливо и почти нежно скрывая рану на шее, — Я себя терпеть не могу, я… — Помолчи, пожалуйста! Ты тоже остался без родителей слишком рано… Ты привык быть один, брать всю ответственность на себя, а сейчас просто устал, но не можешь позволить себе быть слабым в глазах других! Хочешь быть мудрым, сильным, самостоятельным взрослым, потому что привык быть таким, потому что не можешь по-другому… — Такемичи, — Шиничиро чувствует, что уже ничего не видит перед собой от слёз. — Блять, пожалуйста… позволь мне быть взрослым для тебя! Я не хочу, чтобы ты уходил из жизни своих близких! Я же вижу, как ты беспокоишься за Манджиро… я сейчас сам схожу с ума оттого, что мне пришлось так поступить с ним! Наверное, мне ещё достанется от него, но так даже к лучшему, — он нервно усмехается, — Так что… пока я жив, хочу сказать тебе, что поддержу тебя. Только согласись бороться… вместе со мной. Минут двадцать парни просто плачут, крепко обнимая друг друга, как маленькие дети. Шиничиро чувствует дикую боль в груди, вместе с восхищением, которое не испытывал слишком давно. Он не сразу понимает, как от судорог в теле, его дыхание перехватывает и он начинает смеяться. — Что… да что ж такое? Блять, почему ты опять ржёшь? — хнычет Такемичи. — Я нашёл решение, как тебе выжить при встрече с Майки, — сипит Шиничиро, шмыгнув носом. Тянется к пакету из аптеки и протягивает его ничего не понимающему блондину. На лице брюнета та хамская улыбочка, которая не предвещает ничего хорошего. Ханагаки с такой осторожностью заглядывает в пакет, будто из него может вылезти кобра. Через секунду его глаза расширяются и он вопит, как будто уже девственности лишился. — Ты нормальный вообще? Как только додумался, блять?! Нахер надо! — игнорируя боль в теле, Такемичи подрывается на ноги и выбрасывает пакет в окно, — Как ты мог… я же со всей душой! Он с шумом вдыхает ледяной воздух, а затем резко оборачивается к Шиничиро, который хохочет, согнувшись в три погибели. — Ты правда больной! Я даже без медицинского образования в этом убеждён. Раздаётся такой резкий стук в дверь, что Такемичи вздрагивает. Шиничиро вообще не может ничего из себя родить. Ну, кроме смеха. — Кто это может быть? Неужели… я швырнул в соседку? — заикается Ханагаки. — Знаешь, я согласен на твоё предложение… Не умру, пока не увижу, чем у вас эта поебень кончится! — У… у нас? Дверь, кажется, сейчас выбьют. — Это Манджиро, Такемичи. Готовь очко.