J1437K~

      В университет Юнги буквально влетает. Разговаривает с Хлоей, очень много смеется пока на большом перерыве к ним двоим не подходит Элиот. Ну вот все было так хорошо, чего ему надо.       — Ты не могла бы отойти? — спросил Саммерсон, глядя на девушку отчего та даже опешила, возмущенно приподнимая бровь. — Пожалуйста, мне нужно немного поговорить с Юнгишой.       Мин удивлен такой смелости Эла, но ничего не говорит против. Ему очень хочется знать, о чем же этот милый друг будет ввести беседу. Он кивает подруге и та, качая головой, уходит, оставаясь неподалеку, чтобы после разговора сразу же вернуться на место.       — Что за букет? — начинает парень и мальчишка чуть ли не выпадает от такого вопроса. В каком смысле? Но, не давая даже минуты на подумать, тот продолжает. — Ты говорил тебе не нравятся цветы, любые и всякие букетики, но тут ты поставил три сердечка причем черных, а черный ты говорил, что это особая форма любви для тебя, хотя ты говорил и про красные, и про фиолетовые, вернее я заметил, но тут что-то другое и…       Если изначально Юн начал слушать и что-то понимал, то теперь было все каким-то бессмысленным. Вот это наблюдательность и составления полной картины преступления. Ему бы в копы идти. Да, Юнги имел несколько любимых цветов в сердцах. По сути, красные сердечки — это стандарт, от которого людям уже не избавиться, но у него то все по-другому. Красные — любовь к семье, черные — любовь к Чонгуку, фиолетовые — под настроение, но в основном они идут либо с красным сердцем, либо с черным, но откуда Саммерсон сделал такой правильный вывод. А еще Элиот не имел Стаграмма, но какого-то черта узнал об фотографии. Конечно, у Юнги первая запись на страничке в Вике закреплена вместе со ссылкой на Стаграмм, но неужели дотошный одногруппник заходит туда каждый день, проверяя записи или даже каким-нибудь волшебным образом поставил уведомления? Юнги в шоке пока от всего.       — …Может я тоже смогу покупать тебе ромашки, конечно, я не люблю цветы и это считаю бессмысленной тратой денег и если рассчитать деньги, потраченные на букеты…       О Боги, он еще все говорит? Юнги обдумывает как бы мягко намекнуть на то, чтобы Саммерсон уже заткнулся, но тот даже не думал о таком. Сидит, ведет в своей голове подсчет и не обращает ни на кого внимания. Ощущение будто куча дерьма на голову льется и не прекращается даже преподаватели в университете так не душат с материалом как это нечто.       — …Ну так что?       — Нет, — резко выпаливает Мин у которого голова уже распухла от этой информации, а волк внутри вздохнул, ложась на лапы и молясь, чтобы все это прекратилось. — Только один человек может мне дарить ромашки и это не ты. Пойми это что-то вроде традиции и, если я приму это от кого-то другого все будет нарушено.       — Понял, солнце, — он невозмутимо поднимается и выходит из аудитории. Подруга сразу же мельтешит перед глазами, спрашивает, тараторит, а у Юнги в голове только одно крутится.       Я вру себе каждый день, рассказывая о лучшей жизни. Кормлю себя надеждами, и эта сладкая ложь помогает мне жить дальше с мыслями о тебе.       Элиот отвез домой, хотя хотелось пройтись. На улице дул сильный ветер, а Мин пошел сегодня в университет без шапки и в одной легкой кофте, поэтому согласился. Они не говорили. Совсем. Юнги открыл гребаное приложение с записями и написал «Боюсь. Боюсь снова оказаться отвергнутым, истоптанным, разбитым. Боюсь остаться один, хотя так люблю одиночество. Боюсь, что мне вновь сделают больно. Я больше не хочу плакать и просить помощи в музыке, успокаивать себя ей и тобой. Я так хочу стать собой, но уже, наверное, поздно. Поздно что-то менять. Хочется кричать на весь мир — я так жалею».       Чонгук приближается к мальчишке, когда тот заходит в двери, щелкая ключом, и губами целует легко щеки, мажет и прижимается носом к чужой шее. Юнги никому не позволяет касаться себя, а тут стоит напряжённый и разрешает. Разрешает трогать руками его задницу, обвивать талию и проникать пальцами под кофту. Мин заставляет себя не трястись и старается, честно, приблизиться и приобнять в ответ, но его не подпускают к горячему телу.       — Что за парень тебя подвез? — опасно шепчет, кусает сильно за плечо так, что Юн взвизгивает как щеночек и вырывается, но руки прибивают к месту, заставляя стоять на месте.       Мальчишка не может противостоять мужчине, не может поглядеть в глаза и сказать твёрдое «Хватит» или «Мне неприятно», он выгибается, подлезая ближе к голому телу, льнется и сам целует напряженную ходячую ходуном грудь. Мурлычет, носом водит и, прикрывая глаза, выдыхает:       — Мой одногруппник, — получает шлепок по попе, тихое рычание чонгукова зверя и ещё несколько укусов. — Ты чего?       Мин не понимает к чему это представление, но ему хочется верить, что Чонгук ревнует его к Элиоту. Верить в то, что будто Саммерсон заберет Юна и Чон лишиться самого дорогого для себя, но ведь это все мечты и сказки. Айдол не такой эмоционально зависимый от человека как Мин.       Ты изменился.       — Хорошо, надеюсь ничего серьёзного у вас с ним не было, — мальчишка мотает в разные стороны головой, жмется к этому шкафу и шмыгает носом. Чонгук пугает, но ему все можно, потому что Юнги доверяет только ему.       — Не было, потому что мы ведь обещали друг другу, — шепчет, легко улыбаясь сам себе. Хотя бы в гребаном там они обещали.       — Угу, правильно мыслишь, крошка, — притрагивается пальцами к расцветающему укусу Чон, фыркая, и, выпутавшись из маленьких ладошки, идёт в душ.       Вечером они сидят в спальне. Чонгук на кровати, а Юн на полу, делая домашку и разложив вокруг себя кучу тетрадей. Мужчина напевает, записывает в блокнот слова и, черкая не нужное, хмурится. Красивый. Мин иногда поднимает голову, украдкой глядит на вселенную и вот хочется улыбаться от такой домашней и уютной обстановки будто ничего не было до этого. Только сейчас и потом, а не ссоры, крики, ругань, недопонимания и пустые обещания. Юнги заказал пиццу и газировку, когда Чонгу очень долго противился, но не смог устоять перед вкусно пахнущей коробкой с помидорами, двойной порцией сыра и колбасой. А сейчас они сидели как в детстве и занимались своими делами, в тайне поглядывая друг на друга. Только он не глядел на Мина, уперевшись взглядом в блокнот.       Я не помню, что я хотел, но определенно осознавал, что весь вечер смотрел на тебя и наслаждался безумно горячим телом, карими глазами и лицом, что освещает мой путь вот уже который год.       Юнги устал. Честно устал от этих недомолвок и напряжения, то и дело пролетающего мимо, но, к сожалению, если решит прямо сейчас вылить все на Чонгука, то вместо буквы «Э» не сможет ничего сказать, как Элиот замычит, глотая буквы. Побледнеет весь и ему ведь не стыдно за правду. Страшно? Безумно. От больных размышлений отдирает голос Чонгука и Мин приподнимает голову.       — Послушаешь? Это на японском, — кивок. Юни готов всегда его слушать даже на японском, потому что он выучил ради него это язык. — А он уходит навсегда. Не повстречаю больше на своем пути его. Моя любовь прошла. Я как глупец растерянно стою. Моя любовь ушла. Пройдет ли боль моя через года? Как и тогда я буду думать о тебе всегда… — Чон прокашливается и хмурится что-то записывая дальше. — Ну как?       — Очень красиво, — завороженно произносит и, наклоняя голову, волнительно спрашивает. — А перевод скажешь?       — Это про дружбу. О том, что очень больно терять друзей, но некоторые заставляют тебя понять, что это всего лишь этап, который научил тебя чему-то и нужно идти дальше, — пожимает плечами и утыкается снова в записи, откидываясь на спинку кровати и поправляя и без того взъерошенную челку.       Хочу снова материться и орать на весь мир. Ты врешь. Ты сбежал. Сбежал от чувств, чтобы снова и снова умирать внутри. Трус!       — Ты прав, и ты это красиво передал в песне, — улыбается мальчишка и берет телефон.       Клик. И приложение открылось. Клик. И пароль введен. Клик. Создание новой записи. Клик. Открытая клавиатура. Юнги тяжело вздыхает и, разминая пальцы, записывает «Весь день будто во сне. С тобой мне никогда не страшно. Я не смог за несколько лет найти того, кто затмит Чонгука, потому что они все простые пешки на фоне моего короля. Никто не сможет тягаться с ним, ведь он идеален во всем. Его смех вызывает у меня кучу эмоций, улыбка, эти чистые светлые глаза в которых я теряюсь на мгновение и, если у него кто-то есть я буду счастлив», — это чертовски больно писать, но это правда. По строчкам понятно, что он кого-то повстречал и этот кто-то засел в его мыслях надолго. — «Я буду только не понимать ее или его если они будут с тобой из-за денег и не будут ценить твои песни. Я в волнении от тебя, твоего голоса и строчек, потому что они прекрасны. В них ты любишь. В них ты пишешь про любовь, что такая чистая, искренняя и хрупкая. Без пошлости и мата, без намека на грубость. Волшебные слова, льющиеся как из арфы, сделанной из самых тонких струн», — Мин не обращает внимания на Чонгука, который внимательно наблюдает за ним, разглядывает долго, растягивая удовольствие миновской неловкости и не уюта. — «Он не делает, он не показывает, а рассказывает и заставляет прочувствовать песню. Он открывает частичку своей души. Для меня он икона даже если нарушает правила, делает тату, ходит с друзьями в бар и катается на машине, чуть ли не попадая в аварию. Я переживаю за него, но даже если так, я все равно готов отдать свое сердце, хотя и не принадлежу ему. Мое сердце его и мне наплевать если он его растопчет, делая больно. Я протягиваю свою душу и тело, взамен на улыбку, смех, взгляд и песню. Я не жалею ничего, потому что для меня это правда равный обмен. Моя глубокая душа, мой волк и громкое большое сердце в обмен на песню. Кому-то покажется глупым, а кто-то скажет любовь…».       Юнги еще не знает, что о последних словах очень сильно пожалеет и будет проклинать себя за длинный язык, а пока выключая телефон можно ни о чем кроме учебы и не думать. Мин вздрагивает от голоса прямо над ним.       — Ты понял перевод? — что это, волнение в его голосе?       — Я знаю японский, — невозмутимо признается, даже не поднимая головы. Не хочет смотреть в глаза, не хочет видеть Чонгука сейчас, в данный момент.       — Понятно, — на этом разговор резко заканчивается.       Они не говорят, когда ложатся спать. Также отворачиваясь друг от друга, прижимая к груди свою личную подушку и укрываясь своим собственным одеялом. Мин не спит. Ему хочется плакать и курить снова. Чон вроде как начинает сопеть и Юнги, выпутываясь из одеяла, шлепает босыми ногами на кухню, хватая куртку из прихожей. Открывая окно и смотря на небо, приходится взять из кармана хлоину электронку, которую она забыла у него пару дней назад, а он по совпадению забыл отдать, и закурить. Пальцы ног моментально становятся ледяными, когда холодный ночной воздух проникает на балкон, но это последнее что сейчас волнует.       Мин долго думает. Вроде бы в голове есть мысли, но одновременно пусто. Про кого писал Чонгук? Почему соврал? Мужчине скоро нужно будет уехать, но ведь Юнги как ссыкло ебаное никак не может ничего рассказать. Одни только мысли пугают.       Любить тебя. Я хочу любить тебя, но с каждым днем ты пугаешь меня все сильнее.       Чонгук как шрам на теле вместо пластыря, истерика взамен успокоения, самая большая потеря и Юнги ведет к этому сам. Что делать? Как успокоить волка, который воет, плачется хозяину, а Юн как самая настоящая сволочь надевает намордник, стягивает лентами морду, но не позволяет говорить, кричать, звать на помощь. Хочется отдачи от Чона, но мозг понимает, что должно быть что-то взамен, а глупое сердце рассыпается на осколки, но желает другого. Все и сразу. Мин не виноват, у него своя правда, но нужно ведь ее рассказать раз Чонгук не знает. Не может, но хочет. Хочет, но не может.       Черт! Черт! Черт!       Не нужный, не любимый, брошенный, оскверненный.       Мин просит себя заткнуться, умоляет прекратить болтать глупости. Выпиши в телефон, в свои поганые заметки и заткнись, но нет же. Юнги смотрит на уведомления последние два дня подряд, ждем различных смс, ждет хоть чего-то и радуется будто сумасшедший от бессмысленных фраз и домашних фоток. Это иллюзия. Пора уже отпустить Чонгука, дать ему жить своей жизнью. Юнги зависимый идиот, который влюбился и не может ничего чувствовать. Он не умеет любить, слушать, слышать и видеть очевидного.       Да, волк рад. Он счастлив, когда хозяин даёт ему все, что зверь хочет, но так нельзя. Эгоистично. Не выть, не скулить, не делать глупостей, ведь завтра Чону придется уехать, хотя послезавтра, потому что Юнги еще не спал и день не наступал и плевать, что часы показывают час ночи. Мин разрывается на две части, не может по-другому, он не может обеспечить животное всем, что тот пожелает. Только цепью, намордником и колючей проволокой. Он не умеет заботится о своей гребанной истерзанной душонке и отказаться, чтобы не мучить волка тоже не может. Как вариант можно поругаться с Чонгуком, чтобы уже окончательно разрушить все, что было между ними и наконец отпустить…?       Я бесконечно сожалею, что люблю тебя. Я люблю тебя и молча умираю со своими чувствами в одиночестве.       Как же все это заебало.       Юнги устал жить.       Как же иногда хочется утопиться в мире.       Он не приходит ни к какому выводу. Стягивая неохотно куртку и кладя электронку на стол, берет ложку и холодную нутеллу, что томилась в холодильнике ожидая миновского срыва.       — Вот я тебя и подловил, — включает свет Чон, скрещивая руки на груди.       Голос раздаётся внезапно, так, что Юн роняет ложку, матерится про себя и поднимает голову на окрик. Какого хрена его все постоянно пугают? Мужчина недовольно взирает на мелкого и кивает на дорогую электронку Хлои. Ах это…       Хочется смеяться от такого абсурда. Позаботиться решил спустя долгое время? Опять старшего включает? Юн фырчит.       — Мне подышать воздухом нельзя что ли? — выплевывает. Взъерошенный, обиженный, уставший, измотавший себя бесполезными думами ни о чем и одновременно обо всем. С синяками под глазами, укусом на плече и злой от гребаных укоризненных взглядов в его сторону. Достало! — Это подруги. Оставила у меня случайно.       Юнги врёт, смотря честными глазами на свою вселенную. Чувствует, что тот точно его сейчас убьет за ложь, но не боится, хуже уже не будет. Кипит блять! Злится тоже! А что он хотел? Юнги трясет, ему хочется закатить истерику, разругаться совсем и прекратить все это раз и навсегда. Ему нужно перестать любить, зависеть и наконец-то стать кем-то больше, чем ничтожество или никто. Хлоя если честно признаться сама ему сунула в куртку электронку под видом, что забыла, но на деле, чтобы Юнги расслаблялся, но не трогал запястья. Хоть верёвкой вяжи, руки бей, а ногти сами тянутся к коже, тонкие пальцы обхватывают нож, ладони водят по ногам. Нельзя и Мин уже выучил эту команду, только не всегда получается. Малыш правда старается, волк просто не слышит твердого голоса, которым ему постоянно приказывает хозяин.       — То есть не ты вчера курил, открыв форточку, а потом пришёл с холодными пальцами ног в кровать? — заметил. Вот же блин. Чонгук все заметил. — Не ты грел ладони, говоря, что просто на балконе забыл окно закрыть? От тебя воняло как будто ты выкурил несколько бутылочек с жижей, а не сделал пару затяжек.       Я курю не потому что хочу, а потому что только так я могу забыть тебя.       Мин кусает губы, прищуривая глаза и быстро соображая, как выйти из такой ситуации, но Чон даже слова не дает вставить.       — Я думал мы честны друг с другом.       А вот это самое интересное. Юнги вскакивает на ноги, хлопая ладонью по столу. Крышка механизма, в котором плескалось терпение вылетает наружу с громким звуком.       — Конечно, не ты же мне врал несколько часов назад о своей песне и ее долбаном переводе! — вскипает и шипит в ответ.       — Песня и здоровье несовместимые вещи, понял? — подходит ближе и Юнги двигается инстинктивно назад, но не перестает смотреть ровно в глаза.       — Причем тут это если мы заговорили о честности, Чонгук! — верещит, ядом плюется, огрызается.       — Ну да, я один раз тебе сказал неправду, потому что хотел, чтобы песня была сюрпризом — так уже меня четвертуют, а ты мне врешь постоянно, и я должен тебя по головке гладить, — хватает за руку Юна и тот ударяет его по груди, дерется, царапается, возмущаясь, скулит.       Выпутавшись из лап, он отходит дальше, упираясь в подоконник и истошно, обиженно высказывает:       — Хватит, я устал! — топает ногой. — Ты пришёл в мою квартиру и начал устанавливать свои права. Лезешь в мою жизнь и даёшь советы, о которых я тебя никогда не просил!       Чонгук заливается смехом и ядовито выдает.       — Ты не изменился. Опять говоришь мне свалить нахуй.       — И вали! — обижается, садясь на подоконник, скрещивая руки на груди. — Уйти всегда проще, чем оставаться до конца. Так же блять лучше!       Они смотрят секунды, обжигая взглядами друг друга, после чего Чонгук тяжело вздыхает, меняясь в лице.       — Для кого лучше, Юнги?       — Для меня, и моего зверя, — не озвучивает. Ежится под выпытывающим пронзительным карим взглядом, дуется, выпячивая нижнюю губу вперед.       — А если честно? Хочешь, чтобы я сейчас уехал? — заглядывает в побледневшее лицо Чон и мелочь тихо судорожно выдыхает:       — Нет…       Я не хочу тебя терять. Ты мне нужен. Я не смогу без тебя. Останься и будь всегда рядом. Я прошу тебя.       Мужчина серьезно кивает и разворачиваясь идет на выход с кухни, как Юн, не выдерживая, окликает тихим слегка любопытным «Чонгук». Смотрит как напрягается спина, выступают мышцы около плеч.       — А про кого была твоя песня?       Хлопает ресницами, сжимает нетерпеливо ладошки в молчаливом ожидании, когда Чонгук внезапно хмыкает, не поворачиваясь к мальчишке лицом.       — Про тебя, идиот.       Юнги так и остается сидеть на подоконнике с включенным светом, закрывая ладонями лицо и тихо-тихо всхлипывая.       3 день       Мин сказал сегодня с утра Чонгуку, что к нему должен зайти Элиот. Мальчишка отдаст ему флешку и пару тетрадей, что брал на время, а после это недоразумение сразу же выйдет за дверь. Мужчина отреагировал спокойно, но что-то пошло явно не так. Юнги с утра почувствовал себя плохо. Чонгук сразу же принес градусник, отругав того опять за холодные ноги, дал горячий чай, таблетки и пошел на кухню. Мальчишка написал Хлое, сообщил, чтобы она не волновалась, потому что рядом с ним надежный мужчина, а потом побежал приводить себя в порядок. Эл никогда не видел его в майке, шортах и с гнездом на голове, поэтому пришлось еще и накрасится.       — Просто одногруппник? — приподнимая бровь, спросил Чон и Юнги, закатив глаза, цокнул.       — Да, который влюблен в меня, но я предпочитаю создавать иллюзию, что я недоступен ни для кого и даже если я с ним общаюсь это не значит, что он особенный.       — Недоступен даже для меня? — заулыбался, подходя к Мину и смотря на мелочь сверху вниз.       — С этим можно поспорить, — хихикнул и получил поцелуй в макушку.       — Заканчивай с этим дерьмом быстрее и на кухню, я приготовил завтрак.       Юн заулыбался, покраснел, утыкаясь в зеркало и радуясь, что есть тот который может позаботиться о нем. О вчерашнем они больше не разговаривали и на самом деле игнорировать конфликт и недопонимания казалось лучшим вариантом на данный момент, но не самым правильным. Звонок раздался внезапно, и мальчишка подскочил на ноги, спеша к двери.       Элиот, как всегда, стоял в той самой одежде, в которой был и вчера. Стандартный набор: две кофты серая и синяя, джинсы на все сезоны, у которых уже скоро дыра в жопе будет, но даже это не смутит нашего модника, серые носки без дырок благо и кроссовки, которые выглядели пожеванными собакой. Но не будем обсуждать того, кому не дано быть стильным. Может он станет все-таки программистом и не будет выходить вообще из дома тогда, и одежда не понадобиться. Все логично.       — Это тебе, — протягивает шоколадки Саммерсон (опять с орехами, но ничего, Хлоя снова будет шиковать), мнется около порога, не решаясь пройти в квартиру, ведь его и не приглашали. Сам настоял, что хочет подняться, хотя Юнги готов был выкинуть его вещи в окно, без жалости, без сожаления, без зазрения совести. — Ты кого-то ждал?       Парень смотрит на дорогую обувь, чужую куртку и разбросанные вещи в комнате Юна через зеркало. Юнги поджимает губы, собираясь ответить, что это не его дело и как бы пусть забирает свое добро и валит, но не успевает. С кухни, а затем в проёме, раздаётся хриплый голос.       — У него аллергия на орехи, — Мина немного трясёт, волк волнуется, а затем мальчишка вздрагивает от цепких пальцев, что будто колючки, самые острые иглы вонзаются в плоть. Чонгук треплет по волосам, целуя в макушку и выхватывая подарки, торопливо пропадает с глаз, скрываясь за дверью. Слышится грохот дверцы под мойкой. Он их выкинул…       — Это кто? — приподнимая брови, но быстро хмурясь, бубнит Эл.       Но Юну мало дело до эмоций и выяснений. Он срывается с места, вбегая обратно в спальню, хватает с полок тетрадки, перебирает и, находя заветный собранный пакетик, несётся к одногруппнику. Отдать. Выставить за дверь. Закрыть на ключ. И поблагодарить. Айщ, наоборот все.       — Вот, держи, спасибо, что позволил воспользоваться своими материалами, — криво улыбается, намекая уже покинуть свою обитель и не мучить его дурацкими вопросами.       — Ты не ответил, — констатирует Эл, не собираясь никуда двигаться даже на гребанный миллиметр.       Юн пыхтит, сжимает руки в кулаки, замечая не самого довольного Чона поодаль все в той же кухне и выдаёт со всей злостью, что накопилась за пару минут общения с этим придурком.       — Почему ты постоянно доебываешься до меня?! — рычит, не он, его волк. Весь такой из себя взъерошенный, недовольный, готовый мстить, орать, драть когтями плоть и выпускать кишки, брызгая кровью. — Какая тебе нахрен разница кто это?! Друг, брат, отец, сын, любовник, муж что за нахуй?!       Мальчишка тяжело дышит, а Элиот шокированный сразу же меняется в лице, пытаясь прийти в состояние безэмоционального чурбана после разноса. Юнги не ожидал от себя такого. Это слегка смущает.       — Прости, не должен был спрашивать, — в примирительном жесте пытается дотронуться до миновской ладошки Саммерсон, но Юн отходит на шаг назад и мотает головой.       — Если ты все, то тебе пора, — это все чего желает и о чем молит мальчишка.       — Конечно, — слегка улыбается и, сделав огромный шаг вперёд, обнимает Мина.       Волк весь корчится от ладоней, от чужих отпечатков на своём теле. Пищит, плачет, а затем обмякает в объятиях, проклиная хозяина за слабость. Юнги напрягается и когда Эл наконец отпускает, не может выпустить воздух из груди словно там вода, песок, камни, прижимающие тонкую душу к земле. Больно. Слишком больно.       Дверь хлопает, но мелочь не может до сих пор выдохнуть, а затем с внезапным касанием выпускает весь воздух. Не попавшись в ловушку родных рук, сбегает в ванную, включая воду и ревёт. Впервые в жизни так истошно кричит от того, что простые касания случились не по его инициативе, не по его желанию. Заставили, принудили, обманули. Слабый, никчёмный, бесполезный. За что? Глупости, всего лишь объятья, тогда как объяснить то, что от них воротит, выворачивает наизнанку словно яду хлебнул и сразу же начал кашлять. Нечестно.       Чонгук с обеспокоенным лицом сначала проводил Юна, но через полчаса хмуро долбился в дверь. Волновался? Да. Показал бы? Да. Юнги нуждался сейчас в поддержке и какой бы он не был плохой, высокомерный или жалкий, но оставлять в таком состоянии человека категорически было нельзя.       — Ты живой там? — спрашивает Чон, дергая за ручку и убеждаясь, что та действительно закрыта. — Эй, скажи хоть что-нибудь, — дергает сильнее и понимает, что точно вырвет гребаную рукоятку с корнем, но откроет эту дверь. — Блять, не откроешь я поцелую тебя, а потом отшлепаю или наоборот. Что происходит? Какого хера ты реагируешь так странно?       Юнги не отвечает, смотрит на дверь, держа в руках лезвие и не решаясь порезать себя.       — Расскажи мне, что происходит? Что с тобой? Я рядом, я смогу помочь, — просит, волнуется, умоляет. Его язва, его маленький недотрога. Что этот ублюдок посмел сотворить с ним пока Чон был в другой комнате? Руки выдерет, ноги сломает, член отрежет, но тот больше не коснется его крохи.       — Все хорошо, надо было в душ, — быстро мочит чёлку, открывая кран, выкидывая острый предмет в урну, и появляется никаким, простым мешком с кусками мяса и костей в проёме, открывая перед собой дверь.       — Юнги, скажи мне! — требует, растерянно разглядывая заплаканные красные глаза с потекшей тушью и подводкой.       — Все хорошо, — безэмоционально повторяет, ныряет под руку Чонгука, не касаясь горячего тела и уходит к себе в комнату. — Оставь меня на немного.       — Юнги… — выдыхает беспомощно мужчина, смотря на мальчишку, что, шлепая босыми ногами, скрывается в темноте спальни.       Мин, зарываясь носом в подушку, всхлипывает, заглушает рвущиеся наружу крики, пытаясь заснуть, хотя бы на пару часов, чтобы пропасть с реальности, очутившись в волшебном там. В полубреду затихает от тёплых больших рук, что легли на спину, огладили и, обняв за талию, притянули в защиту чонгуковой груди. Жмется котёнком, маленьким пушистым комочком и, развернувшись, тыкается носом в Чона, окончательно успокаиваясь и затихая. Элиот не испортит, не убьет Юнги, потому что Чонгук сам сожрет того идиота.