J1437K~

      — Я все хотел спросить. Почему всем так нравится группа «Третьяковка»? — неловко начинает Элиот и Юнги поднимает глаза, впервые в жизни. Дыхание сбивается, а руки подрагивают, и он прячет их в карманах своей куртки. — Это же вроде как попса обычная. Я не хотел оскорблять, но ничего не вижу такого необычного в них, ну ты понял…       Мину захотелось отключить звук, заткнуть всех и кричать «Они — эти парни вдохнули в меня жизнь, как кислород. Дали глоток. Становится легче. Лучше. Проще. Не так тяжело. Все становится таким беззаботным. Они заставили жить снова, не разочаровываться и идти вперёд. Говорю сам себе:       — Эти парни покорили мир.       Они покорили все благодаря труду. Они смогли. Почему я не смогу? Они все, что мне нужно для того, чтобы жить. Они мой источник вдохновения. Их песни мой кислород. Они моя слабость и сила. Они все что я имею. Мне есть ради чего жить, ради чего стараться. Они для меня пример, что все преодолимо, что все возможно и благодаря им теперь я верю. Верю в лучшую жизнь. Я забываю о смерти только благодаря им. В этой жизни я отвлекаюсь только на несколько вещей: на мою собаку, моего милого Амиэля, маму, Хлою и «Третьяковку». Это именно те вещи, что позволяют жить мне с новой силой. Спасибо, что я имею вас. Спасибо за все…»       — Они спасают людей, их песни имеют глубокий смысл, — пожимает плечами, спокойно поясняя. Ни один мускул не дрогнул, голос не сорвался на крик, на высокие грозные ноты. — Ты прав. Ничего такого, — обиженно слегка. — Просто многие изменили себя, пересилили. В том числе и я, — не озвучивает.       Он стоит на коленях. Его волк внутри верещит, дергается, когда Юнги накидывает петлю, оборот за оборотом, душит с каждым сказанным словом и просит быть тише. Он сам задыхается от своих же слов. Да, человек не думает, не понимает, не знает, как он ногтями расцарапывал руки, как плакал, как делал себе больно, чтобы стало легче, а потом отпустил. Отпустил свою боль вместе с Чонгуком. Он словно ангел протянул руки, отобрал из маленьких ладошек коробку с кошмарами, завязанную терновником, колючей проволокой и множеством игл, и растоптал, подарив надежду, дав толчок для новой жизни. Юнги всегда будет ему благодарен. Благодарен за то, что смог волка усмирить, вместо холодного вольера положить подстилку, большую и теплую, вместо намордника и цепи — ласку и любовь. Миновский волк всегда спокоен, слушая песни «Третьяковки», урчит и ластится, забывая о боли. Сейчас же, после слов Элиота умирает.       — Понятно, — кидает сухо, продолжая глядеть на Юнги, а тот в свою очередь опускает взгляд на ботинки, проводит по снегу и сжимает ладони в кулаки.       Понял. Да. Нет. Хорошо. Согласен. Как скажешь, — типичные слова Саммерсона и, если бы Юн хоть раз послушал, а не пропускал слова мимо ушей точно бы загнулся. Мальчишка стоит, переминается с ноги на ногу и мерзнет. Ему бы пойти, но парня обнимать не хочется, касаться, притрагиваться, прижиматься и вдыхать воздух рядом с ним. Он качается, поднимает голову, вглядываясь в высотки и не замечая, как Элиот также поднимает взгляд, не понимая, что такого увидел Мин, а там фиолетовые облака. Его любимые фиолетовые облака.       — Что там, солнце?       На парня глядеть совершенно не хочется, а уж отвечать тем более. Эта застиранная расстёгнутая черная куртка, грязные ботинки и обвисшие не свежие штаны. Ну вот можно же постирать, как-то попытаться изменить свой внешний вид, чтобы блевать сразу не тянуло. Эл не из бедной семьи. Отец работает в строительной компании, а мать в банке. Старшая сестра уехала в другой город, но также работает в престижной компании, но с Элиотом то что? Можно тоже пойти работать, купить абонемент в качалку, привести свои вещи в порядок и быть прекрасным парнем, хотя внешний вид никак не сможет изменить внутренний. Все равно тот останется замкнутым, немногословным, неинтересным, ленивым и скучным со своими компьютерами и программами даже если банально сходить к косметологу или парикмахеру, чтобы изменить прическу. Ничем не увлекающийся, осуждающий искусство, слушающий монотонную музыку, что играть только на похоронах и можно, а также не двигать себя вперед ради светлого будущего.       Юнги всегда говорит о том, что нельзя осуждать людей, высказывать свое мнение так будто ты унижаешь человека, не поливать грязью, ведь это неправильно и жестоко. С Элиотом лимит добрых дел заканчивается, уступая место злому гному, который надевает на миновского волка рога, прилепляет чёрные крылья и бежит с вилами в руках уничтожать чужие души. Юн презирает людей, которые много хотят в жизни, но ничего не делают для этого и таких, кто, наоборот, ничего не хочет. Тупо просидеть всю жизнь дома, в четырех стенах, общаясь через соц-сети и выходя гулять максимум за хлебом в соседний магазин — Юнги всегда пугало такое будущее.       Также Эл бесил тем, что, помогая людям, у него не возникало никаких проблем, а вот Мину постоянно одно дерьмо на дороге попадалось. Помогаешь, а в ответ ты должен был мне, вместо простого спасибо, не помогаешь и сразу становишься последним уродом на планете, куском дерьма. Один раз отказать, а уже тебя к стенке ведут расстреливать. Нечестно! Но чему в этой жизни и научился мальчишка так это правилу «Жизнь вообще несправедлива» и как бы ты не старался что-то поменять, все равно идеально у тебя не выйдет.       Телефон звонит. Его прекрасный голос насмешливо произносит «Пати пати е» и замолкает. У Юна глаза расширяются от гудка, и он поспешно достает гаджет из кармана, вглядывается в уведомления и не верит глазам. Чонгук вышел на трансляцию снова. Это уже второй раз за месяц чего не может быть. Мин читает по-корейски название трансляции, увукает и прикрывает глаза. Элиот наблюдает, слегка хмурится и не понимает, пытается заглянуть в экран, но безуспешно, потому что Юнги знает, как одногруппник любит заглядывать и брать чужие телефоны, поэтому быстро гасит экран, нахлобучивает шапку и готовит ключи, чтобы взметнуться на лифте на пятый этаж, открыть ноутбук и наслаждаться. Сердце бешено бьется и будто готово выпрыгнуть из груди. Юн поспешно прикидывает что на все про все потребуется минут двадцать и срывается с места.       Я бежал и чувствовал, что свободен. Мы должны повторить это вместе.       — Юнгиша?! — восклицает, непонимающе дергается, решая бежать за неугомонным, каким-то чертовски радостным мальчишкой или остаться на месте. Элиот лишь стоит и смотрит на то, как Юн буквально летит, парит над землей, исчезая за большими деревьями.       Мин порхает. Не видит перед собой ничего кроме Чонгука, не замечает ветер, начинающийся дождь со снегом и чуть не теряет шапку, которая еле держится на голове. В мыслях только он. И это невероятно, немыслимо, неисправимо. Его почти сбивает машина, но в последний момент Юнги пролетает мимо. Он поглощен, волк обезумел. Лает заливисто, громко, оглушительно и счастливо. Прыгает из стороны в сторону и ему так не терпится уже увидеть, услышать, почувствовать…       Юнги влетает в свою обитель. Раздевается, разбрасывая вещи, и включает ноутбук. Прыгает на одной ноге, пытаясь выпутаться из любимых черных скинни, скидывает блузку и в огромной футболке умещается на диване. Чайник гудит, Чонгук смотрит в экран, продолжая говорить на своем и Юнги понимает, он все понимает, потому что ради него вспомнил корейский, выучил японский и начинает учить итальянский. Чон отворачивается от экрана, ищет что-то и тыкает пальцем в камеру, губами говоря:       — Что ты умеешь?       Юн без раздумий скрючивается, вставая на колени и тыкается носом прямо в пальчик.       — Хоба, Чони, — смеется как ребенок и бежит наливать чай. Я люблю тебя и так скучаю.       Чонгук болтает. Много рассказывает о предстоящем камбэке и выглядит счастливым. Юнги тоже счастлив, потому что Чонгу рядом и улыбается — это самый важный фактор сегодняшнего волшебного и беззаботного миновского вечера. Он смотрит только в карие глаза, на нос, что морщиться иногда по привычке, яркую почти ослепляющую улыбку и сгорает внутри. Наконец-то с пледом и чаем в руках, говорящим Чоном на фоне становится все в порядке, так как и должно было быть всегда. Телефон валяется выключенным, разрядился и Мин не удосуживается подключить. Ему никто не нужен, никто его не волнует и пускай долбаный мир подождет, ведь у его любимого кумира трансляция. Плевать! Взрывы, пожар, наводнение, землетрясение — не важно. В груди тепло от голоса, во взгляде влюбленность и причем такая огромная, что выплескивается слезами, что омывают юнговы щеки, колются и обжигают.       Юнги смотрит, ловит каждое слово, каждый жест, смеется и плачет, любит и ненавидит себя за то, что ничего не может сделать со своими чувствами. Включает телефон, ложась на пол, когда Чон напевает что-то нежное, ласкающее слух. Один пропущенный от Элиота и два сообщения, от Хлои пятьдесят пропущенных, под сто сообщений с угрозами убить его сразу же как он появится на пороге университета. Заметки снова открываются «Ради тебя я готов постоянно плакать. Постоянно. И радоваться одновременно… Я так тебя люблю. Люблю, когда ты поешь, улыбаешься и просто существуешь. Ты для меня день ярче делаешь, всем своим видом заставляешь мурашки бежать по коже, потеть и волноваться, смеяться так громко и восклицать по-корейски как я люблю тебя и какой ты дурак, что замерз, но не оделся сегодня на трансляцию из-за сломанного кондиционера. Я так рад, что ты хорошо кушаешь, хотя бы на камеру. Я хочу, чтобы ты не голодал, был всегда радостным и спал положенное время. Ты заботишься о тех, кто рядом, о близких и о фанатах, но постоянно забываешь о себе. Не надо так. Мне хочется позаботиться о тебе тоже…»       Юнги отвечает Хлое. Пищит о песне, записывает видео с Чонгуком и свою улыбку с яркими светящимися как звезды глазами, где будто бриллианты застыли слезы. Она ругается немного на это, фыркает с миновского голого тела и просит не засиживаться долго. Юн кивает, молчит, отключается и перемещаясь на кровать с ноутбуком, заворачивается в плед, разглядывает стену, куда повесил фотографию зависимости облитого вином и ставшего по истине эстетичным показателем, превышающим десятибалльную шкалу на целых бесконечность баллов. Чон продолжает все еще говорить и мальчишка, не дождавшись, засыпает впервые за долгое время спокойно лишь позднее слыша тихое «Анен. Саранэё.».

***

      Новогодние каникулы — самое прекрасное, что есть в университете, потому что наконец-то можно будет уехать домой, провести на подоконнике целых десять вечеров с горячей кружкой кофе, смотря на звезды, гулять с собакой и болтать часами с мамой. Юн ехал домой с такими горящими глазами, не мог на месте усидеть и чуть ли не подпрыгивал словно мячик на сиденье заказанной машины. С Хлоей они не прекращали общения, и мальчишка даже познакомил ее со своим родителем. Мама Мина оценила зажигательную девчонку, и они сидели пару часов, болтая и не замечая Юнги отчасти совсем. Это было сверхнаглостью, но зато прекрасный женский пол остался доволен девчачьими посиделками и сплетнями. Юни всегда поражался тому, как мама находит со всеми общий язык так быстро.       Но все хорошее заканчивается причем так быстро, что казалось ты просто моргнул или щелкнул пальцами и вот опять сидишь на сиденье в машине, видишь перед собой сугробы и, насупившись, ждешь, когда тебя довезут до конечной и нужно будет встречаться с Элом снова. Конечно, можно было заказать такси, попросить водителя довезти его прямо до дома только проблема в том, что он высаживает всех в одном месте — около дома, где живет сам и приходится добираться самостоятельно до своего собственного, а такси нынче дорогое — извините. Мин жадюка и потерпеть пару минут с Саммерсоном ему будет выгоднее нежели тратить огромное количество денег, доплачивая отдельно за багаж. Да и тем более, что он, не друг что ли?       «Прости, милый, нет настроения. Да пошло оно к черту все!» — процедил Юн, натягивая маску радости на лицо и пошел навстречу к парню. Самое главное не умереть в его объятьях, не сгореть дотла, не задохнуться от касаний.       Волк, видя счастливое выражение лицо Эла фыркает и скулит, просит сбежать, но мальчишка животное одергивает, успокаивает и, сдавливая пасть, приказывает замолчать громким властным голосом. По-другому не получится, Юнги должен играть.       — Это тебе, — улыбается Элиот и достает из-за спины розу, вкладывает в свободную миновскую руку киндер и обнимает так сильно, что бедные внутренности сотрясаются. Мин тихо вздыхает, потому что тяжеленая сумка сейчас оторвет ему руку, а проклятая роза слегка влажная и на таком морозе быстро умрет. Еще и киндер…       — Спасибо, — выдавливает из себя и быстро отстраняется, протягивая продукты.       Элиот неуклюже перехватывает ручки, искажается в лице будто там не пару килограмм, а целая тонна и чуть ли не роняет. Юнги со скептическим лицом продолжает морозить ладони и держать на спине рюкзак с ноутбук в пять килограмм и еще двумя килограммами вкусняшек. Закатывает глаза, когда парень отворачивается, направляясь к машине, и семенит за ним. По нему только мемы и делать, потому что даже Хлоя Эванс без проблем такие сумки таскает. Однажды она с Юном чуть не подралась за право нести пакет, потому что, видите ли, не солидно руками махать, а когда мальчишка пошутил про беременность та его почти хлопнула на месте. Мин бежал с огромными пакетами очень быстро будто туда положили воздух, а не мясо с овощами и килограмм фруктов. Вспоминать такие моменты с ней было одно удовольствие, ведь сидящие бабки на скамейке обсуждали этих двоих последующие две недели если не больше.       Сумка не тяжелая, а Эл корячиться с ней и со стороны это выглядит очень смешно. Юнги не это главное, а то, что на таком морозе быстро руки коченеют и держать вообще что либо невозможно (а потом кремом их мазать придется, ну нафиг), поэтому скорее прячет их в карманы. На самом деле Юн бы и сам донес, но только ведь среди них двоих настоящий мужчина Элиот. Надо хоть пару раз дать ему почувствовать себя главным в отношениях.       Юн иногда думает, что если бы он начал командовать и показал свое истинное лицо, то душу бедного Саммерсона точно сожрал бы живьем, проглатывая целиком. Нечего сюсюкаться с такими маменькими сынками, что ложатся спать в девять, ни разу не ступали в Мак и на взрослые темы краснеют как девчонки в кино, которые видят сантиметр голого тела парня и сразу же падают в обморок.       Юнги не носит варежки, поэтому после того, как садится в машину сразу же включает обогреватель, который никогда не работает нормально, и кое-как греет ладошки. Умещает себе между ног рюкзак, складывает киндер и застегивает замок, а роза остается покоится на коленях. Внезапная фраза всплывает резко в голове, заставляет сердце кровью обливаться, моря создавать, но Юн улыбается шире, стискивая зубы до боли в челюсти, не позволяя эмоциям взять вверх над собой.       «— И твои любимые ромашки приносить.       — С фиолетовой ленточкой?       — Конечно».       Они снова молчат, потому что спрашивать стандартные вопросы по типу «Как доехал?» и «Ого, тут так холодно. Ты не замёрз?» — уже надоели. Настолько надоели, что Мин знает на эти вопросы все его ответы, которые не менялись полгода будто изменяться сейчас.       — Как выходные? — интересуется Юнги, смотря в окно и проклиная всех на свете кто придумал такой мороз.       — Почти не заметил, — пожимает плечами, продолжая крутить руль и мальчишку это бесит. Еще один стандартный ответ. Хоть что-нибудь могло ведь поменяться с этим парнем за неделю отдыха? Ну хоть что-нибудь…       — А чем занимался? — не сдается Юн, смотрит на лежащую розу и фыркает про себя.       — Ничем, — другого ответа от Элиота и не ждали.       Юн достает телефон, переписывается с Хлоей и еле сдерживая смех активно строчит в ответ. Они общались каждый день, каждую ночь сидели в дискорде и смотрели сериалы, а также звонили друг другу не по разу. Элиот писал только «Спокойной ночи, солнце, люблю тебя» и «Доброе утро, солнце, люблю тебя», — на протяжении десяти дней. Он не смотрит сериалы, ненавидит мультики и презирает Марвел, аниме и самое драгоценное — хлоиных покемонов. Сволочь! Эл никогда не любил много писать и, когда сердечки пропадали со стороны Юна, всегда интересовался все ли хорошо, но мальчишка сразу же редактировал сообщение и последующее пропадало.       Это считалось тупостью. Писать «Спокойной ночи» и «Доброе утро», не спрашивать про дела, про самочувствие, вообще ничего; или скидывать настолько аморальные мемы, от которых хотелось плакать или недоумевать. Если Элиота это правда забавляло, то Мину уже на миллион и один процент было с этим человеком не по пути. На реплику «Ты обо мне вспоминаешь только утром и вечером?» Эл ответил, что, к сожалению, не может спросить что-то у Юна, ведь тот расскажет ему интересную историю или запишет голосовое, а тот напишет лишь простое «Нормально». Гребаное нормально невероятно выводило из себя, поэтому Юнги красиво попросил тогда не писать ничего, парень поблагодарил за честность и… продолжил писать дальше эти отвратительные не меняемые фразы. Ужас! На одну нервную клетку у Мина стало меньше.       Юнги терпеть не мог утро, никогда не понимал людей, что вставали и с радостными рожами бежали умываться, готовить кофе и еще и болтали без умолку. Хлоя была другая. За эту неделю Юнги пару раз созванивался с девушкой, и она с гнездом на голове проклинала мир, выплеснула один раз скисшее молоко мужику на голову, что каждое утро сверлил, не давая спать и показывала язык, когда он грозился рассказать ее матери об этом. Дурочка, и Юнги было все равно — он смеялся, а самое главное был счастлив. Это были лучшие десять дней за последний период его жизни.       Большую часть Юнги проводил за совершенствованием языка и гулянием с Амиэлем. Доберман носился по улицам, играл и был настолько рад видеть своего хозяина, что отказывался понимать то, что Мин скоро уедет. Мать мальчишки жила за городом в коттедже, поэтому Ами никак не мог поехать с Юном в его квартиру, потому что места, да и времени на гуляния не было. Учеба занимала огромное количество времени и Амиэль просто заскучал бы без общества, да и Хлоя слегка боялась собак и нужно учитывать еще тот факт, что каждую среду они пили вино, а в четверг пропускали пары.       — А ты? — впервые интересуется Эл и Юнги, приподнимая в легком удивлении бровь, откладывает телефон, потому что заметки могут и подождать.       Он снова болтает много и радостно рассказывает про Амиэля. Юн любит собак и без своего друга не смог бы прожить и дня. Это греет душу, это заставляет улыбаться, это бодрит и одновременно вынуждает грустить, что он не рядом с животным. Говорит о друзьях, с которыми встретился после долгого отсутствия, про кино, гулянки, чтобы показать, что и без Эла ему прекрасно живется, что тот не может найти себе никакие развлечения, сидя дома. Мама Юнги каждый день вытаскивала мальчишку играть в снежки, лепить снеговиков и горку для Амика и на самом деле именно в такие моменты Юн забывал о своих проблемах, своем горе и о проклятом Элиоте.       — Открой бардачок, — снова в своей манере безэмоциональной деревяшки проговаривает парень и Юнги слушается, знает, что там будет что-то наподобие шоколада, книги или денег.       В этот раз оказалось все и сразу. Юн театрально восхищается, берет две шоколадки, осматривая их и на секунды мрачнеет. Одна с орехами, а у него аллергия на них. Ничего, Хлоя съест не откажется. Книжка на этот раз интересная, потому что прошлые были на вкус Элиота, а у него он поганый. Юн любит читать фантастику, любовь и жесткое порево, а не биографию какого-нибудь писателя и его жизненные трудности. Денег в этот раз в конверте больше, на целых две тысячи и Юну на самом деле они очень нужны на покупку новых сережек или прокол языка, потому что мать в основном дает на продукты, а стипендия летит на алкоголь и другой счет.       — Спасибо, не стоило, — сдержанно, все как любит Эл. Мальчишка делается весь мягким и пушистым, дует губки и улыбается счастливо, уже представляя, как глаза Элиота расширяться от ужаса, ведь на языке Юнги будет красоваться искусство.       На самом деле они уже об этом говорили. Чонгук прокол себе бровь, а Юн давно хотел себе сережку в ухе, штангу обязательно, потому что так красивее, а еще язык, ведь если там будет тоже штанга, то какой минет обалденный можно сделать. Татуировка на ключицах или под сердцем тоже не выходила из головы Юнги, но Элиот чопорно отказал, сказав, что будет взрослый сделает себе где хочет. А еще Мин вспомнил слова Эла «Что ты будешь делать языком? Это взрослые штучки и ты не знаешь даже для чего это нужно». Сказать до конца постеснялся, а Мин представил как стоит на коленях перед Чоном и сосет ему. Эх, вот это мечты.       Хочу домой. К тебе. В кроватку и целоваться долго-долго.       Юнги после долгих каникул наконец-то попадает домой. Разбирает сумку с домашней едой, звонит матери, сообщая, что добрался, показывает на камеру холодильник и после недолгого разговора прощается. Смотрит на розу, которая успела померзнуть за короткое время без защиты и безжалостно переламывает пополам, выкидывая в урну. Так холодно, ни о чем не жалея, не чувствуя любви и жизни в этом цветке. Шоколад от киндера аналогично летит вслед за розой, лишь игрушка в виде долбаной машинки остается стоять на полке. Безделушка. Бесполезная, не радующая глаза хрень.       Сегодня заметки пестрят негативом и Юнги, садясь на пол прямо на кухне, высказывает «Элиот подарил розу и киндер и это именно те вещи, которые я не люблю. В плане игрушка хорошая — это супер, но цветы были лишними. Правда. Бумажные еще ничего, а вот живые… Живые украшают только могилы видимо к этому добавляется мое раненое сердце и разбитая вдребезги душа. Знаешь, вроде бы все хорошо, надо радоваться жизни, а я с каждым днем становлюсь тупым мешком с мясом и костями. Мне хочется к тебе все сильнее. Я соскучился…» — вздыхает, на секунды прикрывая глаза и опираясь головой о кухонную тумбу. — «Вчера, нет, позавчера ты говорил со мной. Называл маленьким, своей деткой. Мне нужна была твоя поддержка и сила, но чужие голоса снова разделили нас. Я заметил, что счастлив только с тобой. Однажды, Элиот внезапно спросил:       — Ты действительно влюблен в Чонгука?       Я написал тогда, что это не любовь и даже не влюблённость. Просто кумир. Солгал… Всем солгал, пустил пыль в глаза, потому что Чонгук — это мое все. Моя вселенная. Мой человек. Человек, который сделал ее чуточку лучше, мое сердце оживил и заставил трепетать. Только на него я смотрю такими глазами на кого не смотрел никогда. Я давно отдался Чонгуку, потому что он единственный заставляет меня подниматься, работать над собой и своими минусами. Я крашу волосы, занимаюсь в спортзале и чаще провожу время с людьми ради него. Чтобы быть самым красивым для него, самым смелым и сильным. Не для себя… Я ищу себя, свой стиль, свою красоту, чтобы мной восхищались, чтобы смотрели и завидовали, что я не их, а только его. Хоть я и общаюсь с Элиотом, мое сердце все равно трепетное и нежное только с твоей фотографией, с твоими движениями рук, с твоими безумными идеями и улыбками. Я люблю, когда ты смеешься, когда злишься и так смешно восклицаешь «Камбуча лемоны» или «Ёбосое омма~». Этот пусанский акцент, эта манера речи сводит с ума, заставляет давится своими словами и молчать, только рядом с тобой молчать, потому что хочется насладится им сполна…» — смотрит на розу в урне, хватает себя за рукав, открывая вид на чистую нежную кожу и качает головой. Кусает губу до крови и дописывает. — «Цветы не вызывают радости и успокоения души. Я представляю как эта красная роза будет украшать мраморную плиту, как тяжелые капли падающие с неба омоют лепестки и как тот, кому было это возложено возможно улыбнётся сквозь слезы, те самые, падающие с неба…».       Юн откладывает телефон, опускает рукава, сжимая пальцами и в неверии качает головой, ударяется о тумбу, заставляя себя забыть. Хватит! Хватит! Волк скулит, бьется на цепи, а лапами так и тянется к запястью. Расцарапать, покусать, уничтожить.       Юнги не сдерживается.