Как любят покойники

      Двор-колодец совершенно не изменился.       Да и не могло тут что-то существенно поменяться. Сколько здесь не было Пети? Кажется, года два? Не такой уж серьёзный срок для старого питерского фонда. Единственное, что тут могло бы измениться существенно – это если бы всё напрочь рухнуло, окончательно прогнив под ветрами и дождями.       Но ничего так и не рухнуло. Пожалуй, это могло бы вдохновить и придать Хазину хотя бы немного уверенности – ведь можно было представить, что его тут если не ждут, то как будто не было этих пары лет, – но он и раньше не имел привычки тешить себя какими-то там эфемерными надеждами.       Петя всё равно тянул. Выкурил сигарету возле подъезда – парадной, Петь, парадной, конечно же, – подтягивая спортивную сумку на плече, потому что она, полупустая, постоянно сползала, норовя упасть в слякоть.       Нормальный снег тут ещё не выпал.       Как Петя уехал отсюда в Москву два года назад, так и вернулся. Только вот был открытым вопрос, ждут ли его здесь вообще, и будут ли рады видеть. Выкинув третий окурок в урну, Хазин поднял глаза вверх, глядя на виднеющийся кусочек неба.       Дальше тянуть он просто не видел смысла.       Преодолев последние ступеньки и остановившись у прекрасно знакомой двери, Петя только усмехнулся, перекатившись с пятки на носок. Вся его смелость тут же улетучилась, хотя он подозревал, что запасной ключ до сих пор спрятан в трещине притолоки, и даже он, поднявшись на носочки, может его достать.       Правда, вот так вламываться в квартиру точно было бы крайне хреновой идеей. Шумно выдохнув, Хазин достал простенький телефон в кармане, разблокируя отпечатком пальца. В первый же день он поставил именно такой блок, просто чтобы чувствовать, что он остался тем же, кем и был. – Привет, Игорь. Извини, что записываю тебе голосовое, знаю, ты их не любишь. Блять, я даже не знаю, удалил ты мой номер или нет... Ну, ты вроде не слишком-то подвержен ностальгии? – усмехнулся Петя и опустился на пыльную ступеньку, потерев лоб. – Да, да, это Петя Хазин. Тот самый. Я относительно жив, относительно здоров. Насколько вообще может быть жив и здоров труп. Короче, я сижу под дверью твоей квартиры, податься мне некуда больше, подъемных мне выдали буквально десятку. Могу я у тебя хотя бы переночевать, если что?       Отправив голосовое сообщение, Петя заблокировал телефон, чтобы не было искушения пялиться в мессенджер, ожидая извещения, что сообщение прочитано и прослушано, ведь вполне могло бы быть так, что и ночевать Хазину придётся здесь же, на этой лестнице.       Услышав позади тихо звякнувшую цепочку и скрип открывшейся двери, Петя только поднял голову, но не спешил оборачиваться. Для него с их последней встречи прошло... ну, может, месяца полтора? Неделя командировки в Москву – и остатком то время, что он провёл в Центре Реабилитации.       Для Игоря прошло два года. Хазину до сих пор было сложно поверить, что он буквально выпал из жизни на такой весьма серьёзный срок. – Ну привет. Номер я твой удалил, но голос помню. – Привет, – криво улыбнулся Петя, подняв взгляд на Игоря, который почти и не изменился. – Впустишь, надеюсь?       Хазин предполагал, что Игорь встретит его... ну, не то чтобы распростёртыми объятиями. Это тебе не расставание из-за измены или косяка, не расставание из-за того, что разлюбили. Это расставание из-за того, что смерть разлучила их.       А теперь Петя просто взял – и вернулся.       Удивительно, но и Игорь почти не изменился.       Разве что на висках едва-едва проблёскивала седина, но в целом, это был всё тот же Гром. Чуть более бородатый, чуть более хмурый, но всё ещё с тем же самым цепким взглядом, который теперь настойчиво изучал Петино лицо.       Словно искал признаки опасности.       И совсем Хазину не нужно было знать, что именно Игорь переживал внутри, какие воспоминания заново колыхались в его душе, вскрывая застарелые раны, которые ничерта не зажили. – Проходи. Постелю тебе на диване после того как покажешь, что принял лекарство. У нас прямой приказ, одичавших стрелять.       Посторонившись, Игорь окончательно снял цепочку с двери, открывая её, чтобы позволить Пете пройти в квартиру.       Делать исключение даже для того, с кем много лет пытался строить личную жизнь, Игорь не собирался. Это был его способ не сломаться, глядя на то, как врывается прошлая жизнь в нынешнюю, едва перешагнувшую за черту некоего подобия спокойствия.       Гром сделал два шага в сторону, на всякий случай нашаривая кобуру на вешалке, прямо под курткой и снимая табельное с предохранителя. Иногда вся эта конструкция его тяжестью к полу тянула, сегодня – определённо облегчала жизнь.       Петя не спорил, не показывал себя оскорблённым. Он понимал и не осуждал, потому что, пока ехал на «Сапсане» в Питер, успел очень многое обдумать. В том числе представил себя на месте Игоря, если бы... если бы они поменялись местами. Наверное, он бы тоже отреагировал именно так – недоверием, страхом, возможно, даже враждебностью.       Он ведь прекрасно знал, что случаев одичавших не то чтобы много, но они были. Кто-то забывал принять лекарство, кто-то намерено его не принимал, борясь то ли с системой, то ли ещё с чем-то – поди пойми психов. Пете вот совершенно не улыбалось вернуться к состоянию бешеного животного. К состоянию блядского зомби.       Перешагнув порог, Хазин молча стянул кроссовки, слишком холодные для поздней осени, но холода он не ощущал всё равно. Ему теперь всегда было просто – нормально. А ещё очень хотелось Игоря не то что обнять, но хотя бы просто коснуться его руки, но Петя сдержал порыв. Вряд ли Грому будет приятно ощутить без предупреждения ледяное прикосновение. – Помощи просить не буду, чтобы тебя не смущать, – усмехнулся Хазин, прервав молчание, и сел на диван, вытащив из сумки упаковку с лекарством и специальным инъектором. – У меня на телефоне будильник стоит. Мне, знаешь, нахер не надо возвращаться... в то состояние. – С каких пор ты вообще боишься хоть кого-то смутить?       Руку с оружия Игорь всё-таки убирает. Внутри твердит какое-то дурацкое чувство: ну тот же ведь Петька, которого ты знал. Да, перемазанный тональником, чтобы скрыть мертвенную бледность кожи, да, в цветных линзах, но даже походка почти не изменилась, а уж манера поведения и подавно. – После смерти пересматриваешь многие свои взгляды на жизнь, – фыркнул Петя и наклонил голову вперёд, чтобы уже привычным движением сделать инъекцию лекарства в основание шеи. – Уж извини, дядь, за такой ебучий каламбур!       Слушать то самое скребущее изнутри тоской чувство Гром совершенно не хотел, так что молча наблюдал, как Хазин вкалывал себе лекарство, а после, видимо, переставлял будильник на следующий день. Ладно, на сегодня они в безопасности, случаев становления дикими у тех, кто регулярно проверялся и получал свою дозу лекарства пока не было выявлено. Можно выдохнуть. – Переночуешь ты у меня, а дальше куда? – уточнил Гром, привыкший спрашивать интересующие его вещи в первую очередь. – Я могу уйти хоть прямо сейчас, если тебе неприятно меня видеть, – морщась от неприятных ощущений, сказал Петя, потирая вмиг занемевшую после инъекции шею. – Я, Игорь, всё прекрасно понимаю.       За гримасой боли от приёма препарата можно было очень удачно скрыть совсем другую боль, душевную.       Петя отчаянно чувствовал себя дома, сидя на этом самом диване, в этой самой квартире, но Игорь, похоже, совсем не чувствовал дома его. Он наверняка уже и думать забыл о своём мёртвом бывшем. Вспоминал его, должно быть, временами, но вряд ли эти воспоминания вызывали в Игоре что-то кроме светлой грусти. Ну да, был в его жизни такой вот Петя Хазин, а потом умер. Жизнь, что поделать.       Игорь, вздохнув, направился в кухню, чтобы поставить чайник. Он сам только недавно с работы вернулся, поесть даже не успел. – Нормально. Ты под лекарствами, а проблем с вашей маскировкой я не испытываю.       Петя проводил Грома взглядом, а потом, поднявшись с дивана, направился за ним в кухню. Принимать просто подачку, как собака, он не собирался, и предпочёл бы сразу понять, что происходит: скрывает ли Игорь за маской кирпича свою боль, или ему действительно просто неприятно от такого внезапного и вынужденного соседства. – Я знаю, вам такие вопросы задавать не слишком этично, но что ты помнишь? О смерти. Тебя спросить было уже нельзя, и Горюнова, спасибо господи он не восстал, тоже, – усмехнулся Игорь, щёлкнув кнопкой электрического чайника. – Если не хочешь, не говори. – А что тебя конкретно интересует? – спросил Хазин и опёрся задницей о кухонный стол, скрестив руки на груди. – Помню, как он выцепил меня у клуба, представившись каким-то торчком. Я сделал вид, что узнал его, и что у меня при себе вес, чтобы принять его за передачей денег. Мы отошли в сторону от входа в клуб... Он начал затирать, мол, помнишь меня, давай просто поговорим, хуё-моё, потом первый же меня ударил. Потом... потом я просто очнулся в Центре. Что было между этим? Да ничего не было. Всё равно, что очень крепко и без снов уснуть.       А между этим было два года, которые прошли для всех, кроме самого Хазина, но больнее всего было не осознавать собственную смерть, не вычеркнуть из жизни или не-жизни целых два года, а смотреть на Игоря и не видеть в его глазах того выражения, к которому Петя привык.       Прямо скажем, вообще ничего не видеть, потому что Игорь просто стоял к нему спиной. – Слушай, Гром, не надо меня жалеть, окей? Отвали со своим лицемерием, – вскинувшись и резко оттолкнувшись от стола, Петя сделал шаг к Игорю. – Если я тебе не всрался – так и скажи. Нехуй меня просто терпеть, окей? Я приехал к тебе, потому что не хотел ехать к родителям. Потому что для меня с нашей последней встречи прошёл всего месяц и... ну да, смерть любовь не убивает, как бы всрато и слащаво это ни звучало. Но если у тебя тут своя жизнь, если ты кого-то нашёл или тебе просто похуй – скажи сразу. Я найду, куда податься. – Да нет у меня никого, Петь, блин!       Первая реакция – оправдаться. Как будто если бы у него сейчас сложились отношения с кем-то ещё, то это внезапно предало бы память, или ещё что-то в этом роде.       Второй приходит злость. Игорь сжал руки в кулаки и развернулся, делая шаг в сторону Хазина, ещё сокращая расстояние. Ему ведь наверняка даже не больно будет, если его ударить. Все процессы в теле замерли, только мозг по какой-то причине продолжал функционировать, да и то, без лекарства он мог быть лишь на уровне неполноценной ящерицы: бей или беги, а в перерывах пожрать.       Лишь препарат делал его хотя бы отдалённо тем человеком, которым он был до злополучной Трёхгорки. – Ты, блять, думаешь это легко так? Когда ты человека в лоб в гробу целовал, на годовщины смерти и дни рождения на кладбище катался, а теперь этот же самый человек к тебе домой приходит и претензии кидает? – тише, чем ожидал Хазин, произнёс Игорь, и теперь он отчётливо видел в его глазах боль. – Мудак ты, Петь, живой или мёртвый.       Мог бы, правда, домой его не пускать. Сидел бы сейчас где-нибудь на вокзале, или в хостеле за двести рублей ночь, где кроме него ещё сорок человек на комнату. Но сердце щемило от одной мысли, что его Петька будет в такой обстановке ночевать.       Может, его мозг с мыслью о воскрешении смирился и только и ждал появления на пороге Пети, а может, он просто долбоёб.       Что ж, вот и поговорили.       Ну, хоть что-то не менялось даже после его смерти – это обвинения в том, что Петя мудак. Что всю жизнь их слышал, что после смерти. Очень хотелось позлорадствовать и заявить, что Шекспир – пиздабол, и кое-что вечное под луной все же есть – Петино мудачество.       Спрашивать, что же им делать сейчас, уже казалось бессмысленным, когда Игорь снова отвернулся, чтобы достать из холодильника контейнер с едой. На одного, конечно. Хазину теперь еда была не нужна. – У тебя, может, остались какие-нибудь мои вещи? – без особой надежды спросил Петя, когда поймал своё отражение в стекле окна и поморщился – абсолютно безвкусные шмотки, но выбирать не приходилось, что в Центре выдали, то и надел. – Мне бы переодеться, что ли.       А ещё ужасно захотелось покурить. Странная вещь: ему и дышать было не то чтобы необходимо, он делал вдох и выдох скорее исключительно рефлекторно, но вот привычка курить оказалась тоже куда сильнее смерти.       Гром только молча кивнул и, сунув контейнер с приоткрытой крышкой в микроволновку, вышел с кухни.       Мелькнула неприятная мысль, что Игорю не хочется даже оставаться с ним на одной территории, раз он так стремительно ушёл с кухни. Вернулся, конечно, с коробкой, хотя Петя и не надеялся на такую удачу. Нашёл бы он сам в себе силы выкинуть вещи Игоря, если бы получилось наоборот? Пожалуй, нет. Чьи угодно, но только не его. – Если хочешь выглядеть человеком, тебе это всё пригодится, – сказал Гром, поставив коробку с вещами у ног Пети. – Вещи из морга я, правда, выкинул, они все в крови были, но твоё тёмно-синее пальто тоже упакованное лежит. – Я не перестал быть человеком только потому, что теперь немного отличаюсь в мелочах, – вяло, но всё-таки раздражённо ответил Петя и поднял коробку, помявшись с ней. – Ну... спасибо, короче, что не выкинул мои шмотки. Очень дальновидно получилось.       Сев на диван в зале, Хазин оперативно перерыл содержимое коробки, попутно вытянув пачку сигарет и зажигалку из своей сумки, чтобы потом закурить. Не видя смысла тянуть, Петя сразу же переоделся, стаскивая с себя чужую одежду, которую выкинуть будет совсем не жалко, и надевая любимые домашние спортивки и свитер, который когда-то давно забрал у Грома – тот ему был маловат, он его не носил, а Пете был в самый раз.       Должно быть, в Игоре всегда была какая-то доля далеко не здорового мазохизма, потому что своими делами он заниматься не начал даже после того, как дзынькнула микроволновка, сообщая, что еда согрелась. Он смотрел, как переодевается Петя, оперевшись плечом о дверной косяк кухни. Не сказать, что мёртвенная бледность сильно отличалась от его натуральной, ну а в своих вещах, в которых Гром видел его каждый день до самого отъезда...       Да больно это, кому он врёт. До желания за грудь рукой ухватиться, как будто этот театральный жест как-то поможет. Больно и неприятно.       Уйти обратно, чтобы не смотреть, чтобы хотя бы в спокойствии поужинать, всё равно не поможет. Оттолкнувшись плечом от косяка, Гром прошёл в зал и снял с сушилки тёплые шерстяные носки, потому что голосом Пети в голове стучало: «ебучие твои полы, Гром, в отпуске подогрев будем делать», – протягивает их Хазину, мотнув головой. До их совместного отпуска два года назад Петя не дожил. – Не надо только начинать, что тебе такое не нужно больше. Сам сказал, ничего для тебя не изменилось, и привычки тоже, – прежде чем Петя вообще что-то успел сказать, остановил его Игорь.       Скорее всего, он бы даже спорить не стал, и Гром сейчас с выдумкой в своей голове спорит, сам с собой сражается, не прекращая. – Я не знаю, как ко всему этому относиться, а вижу Петьку, и это пиздец, – горечь в голосе Игоря очевидная, но может хоть так легче станет.       Когда Гром протягивает ему носки, Петя лишь удивлённо поднимает на него взгляд – не из-за носков даже, хрен с ними, он бы и сам попросил носки просто потому, что не босиком же ходить. Не в холоде ведь было дело. – Так ничего... и не изменилось, — помедлив и тяжело вздохнув, ответил Хазин и осторожно забрал носки из рук Игоря, но не убрал руку сразу, а коснулся тёплой ладони. – Игорь, так это же я и есть. Не обман какой-то, не галлюцинация, не подмена. Помнишь, я как-то заболел, а ты мне сварил бульон не куриный, а на курином кубике, а я ещё ворчал, что лук в супе не люблю? Или все те разы, когда мы с тобой шаверму твою ели на крыше, и там ты мне впервые сказал, что любишь меня? А я там же где-то любимый брелок на ключи посеял, когда мы с тобой в шутку драться начали из-за спора про картошку в шаурме... в шаверме, да-да, помню. А я вот ещё помню, как ты балдел от какао с маршмеллоу и делал такую страшную морду, будто это самая позорная тайна в твоей жизни. Особенно когда я начал сыпать туда всякие съедобные блёстки, типа.       Улыбнувшись воспоминаниям, Петя всё же отпустил руку Игоря, чтобы не смущать его холодным прикосновением, и надел носки, по его же дурацкой привычке заправив штанины в них – чтобы теплее было. – А ещё я помню, что, уезжая в Москву, обещал вернуться. Ну, вот я и вернулся, — хмыкнул Хазин. – Просто немного опоздал. – Да знаю я всё это, – отмахнулся Игорь, при этом всё равно с огромным трудом отпуская Петину холодную, словно ледышка, ладонь. – Когда первые восставшие по всему миру повылезали, а часть объектов под Центры переделали, тут такая агитация происходила. По мертвяку в каждый дом! Примите ближнего своего, ведь он ваш ближний! Как секта какая-то, блять. И это не в укор тебе.       Грому страшно не было тогда. Ну, не за себя так точно. За свежеприобретённых друзей беспокоился, за тёть Лену, потому что Фёдор Иванович практически жить начал в управлении, оставляя её одну... Переживал, что с того света поворотятся те, кого на этом видеть не хотелось.       И совсем где-то на краешке сознания мечтал, чтоб Петя не возвращался, ведь тогда это были исключительно жаждущие пожрать безмозглые твари, а лечение, крайне экспериментальное, давало минимальные результаты. – Когда из Центров вышли первые «выздоровевшие», я даже на кладбище поехал. Но твоя могила в порядке была. Аккуратная, на фоне большинства раскуроченных рядом, – потеряв переносицу костяшкой пальца, сам не зная, зачем, продолжил Гром. – Даже не знаю, рад я был или расстроился. Подумал только, мол, хорошо мы тебе плиту бетонную не положили. Глупо как. – Опаздывать – мой бич, походу, – фыркнул Петя и зеркальным жестом потёр нос. – Но что без плиты — это прям от души спасибо, Игорёш. Жить-то оно как-то, ну... Поприятнее, что ли.       Они оба никогда не были такими уж мастерами разговоров по душам. Гром так вообще, если Петя ещё как-то пытался, но не вживую, ему проще было написать обычное или голосовое сообщение, чтобы сперва в голове расставить всё по полочкам. Вживую он мог слишком много херни наговорить сгоряча, о которой потом обязательно будет жалеть. Сейчас тоже непонятно, что говорить, только вот времени обдумать просто нет. Игорь-то вот он, прямо перед ним, а обнять его хотелось так сильно, что аж зубы сводило от этого желания. Хуже, чем желание покурить, когда под рукой ничего нет. – Слушай, Игорь, я сейчас задам очень тупой вопрос, но... Короче, только не ржи, – вздохнув, Петя поморщился и привычно зарылся пальцами в волосы, взлохматив их. – А я пахну так же, как раньше, или нет?       Вопрос Пети его в тупик ставит. Пахнет? Чего за херня вообще? Но Игорь всё равно присел на диван рядом и, наклонившись, повёл носом где-то в области шеи Хазина. Сначала никаких запахов не было. От свитера вот только, едва ощутимый, порошка и того парфюма, который Петя всегда носил и который никогда не выветривался. А от кожи... Да ничего. В итоге придвинулся ещё ближе, упираясь коленом в бедро Пети. – Ничего не чувствую, честно говоря. Ну, жижей этой вашей пахнет. Извини, лекарством, – морщится Гром, позволив себе просто не понимать, насколько они сейчас близко. – Что за вопросы вообще? Ты не чувствуешь запахов, или?.. Или что? Я честно читал методичку, но такого не помню. – Да жижа и есть, хуй бы с ней, – со вздохом ответил Петя и чуть улыбнулся. – Просто, бля, интересно было, всё ли нормально у меня с запахами. Пришло в голову как-то, а спросить-то некого было... Ты вот пахнешь как раньше.       Петя и сам не до конца понимал, что за вопросы, и что херня это, полностью был согласен. И это ведь даже не уловка была, чтобы заставить Игоря подсесть ближе, и то, что он сейчас так близко, что Хазин невольно чувствовал его тепло, скорее всего лишь приятный бонус.       Ситуация получалась донельзя дурацкой: то ругались, то душу друг другу изливали, а теперь сидели и обнюхивались, как собаки. Но Петя всё равно чуть повернул голову, не упуская возможности легко провести носом по шее Грома. И он и впрямь пах как раньше: немного потом – видно, после работы ещё душ принять не успел, – немного привычным одеколоном, да и просто самим собой. Вспомнилось вдруг, что любимый запах – это запах родного человека. И что зелье амортенции из «Гарри Поттера» у Пети наверняка бы пахло вот как-то так же. – Сидим как два долбоёба, – почему-то шёпотом сказал Хазин, не спеша отстраняться, и в итоге просто уткнулся лбом в плечо Игоря. – Или как собаки. Гау-гау, Игорь. – Я собака, ты собака, – невольно вспомнилось Игорю. – А вместе мы...       Переёбанные жизнью и смертью люди, которые не знают, чего им делать дальше. Точнее, Петька-то наверняка знал, для него между этой самой жизнью и смертью времени вообще не прошло, а вот Игорь всё ещё понятия не имел, неловко поглаживая Хазина по плечу ладонью. Если кожи не касаться, вполне можно было представить, что это они после рейда какого-нибудь только домой ввалились, Петя успел душ принять и переодеться, а Игорь на диване задремал, пока Хазин не пришёл под руку ластиться. – Я в душ пойду. Устраивайся пока, – вздыхает Гром устало, прежде чем отстраниться. – Если чего нужно, сам знаешь, где всё найти, я ничего не менял.       Незачем было, никакая перестановка Хазина из головы бы не выгнала. Его дух в доме был буквально во всём, от стикеров со сложными формулами нового наркотика, до той же пепельницы на кухне.       Нет, Гром всё-таки определённо имел в себе наклонности мазохиста. И до сих пор не повесил никакой шторки на ванную, которая могла бы закрыть его водные процедуры от Хазина, ведь они никогда друг от друга раньше не закрывались, спокойно светя голыми задницами на всю квартиру.       Проводив Игоря взглядом, Петя немного потупил, положив подбородок на спинку дивана, но потом, встрепенувшись, поднялся и направился к шкафу, чтобы достать себе одеяло, плед и подушку. Чего уж, не первый раз на диване спать будет. Вот, например, когда Игорёк простудился и храпел из-за насморка невозможно, и несколько ночей Хазин провёл на диване, чтобы хоть немного выспаться.       Под утро, правда, всегда приходил обратно, чтобы хотя бы десять минут, но полежать в объятиях Грома, щупая его лоб на предмет температуры и слушая гундосые ворчания и жалобы.       Кинув постельные принадлежности на диван, Хазин снова устроился, на этот раз натянув на себя плед и в открытую пялясь на принимающего душ Игоря. У него-то с этим никаких проблем или диссонанса не было, он всего лишь приехал после командировки к любимому человеку, на голую спину и задницу которого имеет полное право пялиться, сколько душе угодно.       Ему, конечно, тоже не помешало бы принять душ и смыть с себя весь этот блядский грим, от которого к концу дня начинала зудеть кожа и неприятно жечь от сухости глаза из-за линз, но вряд ли это стоило делать, пока Игорь не уйдёт в спальню. Зрелище так себе, и если Петя к такому себе успел уже привыкнуть, то Грому точно следовало дать время.       Точнее, как можно сильнее оттянуть сей неприятный момент.       Игорю же игнорировать взгляд Пети было довольно сложно, приходилось просто принимать его как должное, пока мылся, а выбравшись из ванной – не поворачиваться лицом, пока бёдра не будут плотно обёрнуты в полотенце. Мозг твердил – да что он там не видел, но так всё равно как-то проще было.       Наглый ведь. Мог бы и войти в положение, и деликатно отвернуться. Телек, вон, в конце концов мог бы посмотреть!       Зачесав пятёрней упавшие на лицо волосы, которые успели порядком отрасти, Гром вернулся в комнату. Вот ему босыми пятками по полу топать ничего не мешало, даже холодные полы. – Все твои шампуни, гели, хуели и бальзамы я выкинул давно, они по сроку годности сдохли, – постаравшись пропустить мимо себя эту иронию, зачем-то снова начал оправдываться Гром, второй рукой придерживая полотенце. – Но мой шампунь и горячая вода к твоим услугам.       Что-то детское в характере требовало прямо сейчас запереться в спальне и не выходить оттуда до утра. Время уже позднее, вот бы уснуть, а проснувшись утром представить, что это или сон был, или наоборот, Хазин просто не умирал, а, следовательно, не возвращался.       Ещё одна глупость. – И это... Не сваливай с утра пораньше.       Сейчас, на эмоциях, судить сложно, и утро вечера мудренее, так что Игорь всё-таки выбрал возможность встретить Петю вот так, как он есть, здесь завтра. – Окей, спасибо, – с усмешкой ответил Петя, с трудом сдержав шутки про выдохшиеся вместе с ним гели для душа и шампунь, зато уже откровенно пялясь на Грома, на его мышцы, на то, как красиво на коже смотрелись капельки воды. – Если хочешь, иди отдыхай. Я помоюсь и тоже лягу. Мне сваливать тупо некуда, Игорь. Я же только вчера выписался.       Из всех потребностей отчего-то осталась лишь потребность во сне. Должно быть, это было скорее побочное действие лекарства, которое влияло на нейроны в мозгу, заставляя работать хотя бы их.       Игорь, снова молча, кивнул и направился в спальню, прикрыв за собой дверь. Намёк был более чем понятен.       Посидев ещё немного на диване, Хазин вздохнул и всё-таки поднялся, расстёгивая сумку, из которой достал новую, в упаковке, зубную щётку, вытащил из шкафа чистое полотенце и включил душ, быстро раздеваясь.       Смыть тональный крем с лица и рук получалось весьма эффективно даже просто мылом и водой; с линзами, как всегда, промучился дольше. Кто-то ему когда-то говорил, мол, что взгляд у него цыганский и жуткий из-за слишком тёмных глаз.       Карий цвет остался в прошлом, а вот взгляд менее жутким не стал – только ещё более.       Зато без линз и тоналки было куда легче. Выключив воду, Петя вылез из ванной, насухо вытираясь полотенцем и снова надевая домашнюю одежду. Привычка требовала хотя бы чаю попить, не то что кофе, но в Центре их предупреждали так не рисковать, чтобы не мучиться потом с животом.       Накинув на мокрые волосы полотенце, Хазин вернулся и завалился на диван, включая телевизор. Хотелось хотя бы чуть-чуть войти в курс, что происходит.       Правда, толку – ноль, это ж телевизор, не интернет, но Петя всё равно с полчаса просто переключал каналы, улёгшись на подушку, останавливаясь то на сериалах, то на выпуске новостей – полезной информации всё ещё не было, – то на каких-то шоу.       Хазин уже начал задрёмывать, когда вдруг испуганно встрепенулся, почувствовав на себе взгляд. – Блять, Игорь, ты пялишься на меня пиздец крипово, – испуганно выдохнул Петя и подобрал ноги, чтобы Гром мог сесть. – Чуть сердце из груди не выскочило… ну, ты понял. – Извини. Не спалось, – вздохнул майор, принимая приглашение и опускаясь на диван.       Нет, Хазин определённо Игоря не пугал даже без всякой «маскировки». Ну что он, трупов не видел? В том числе и оживших. Ещё б с ним прошлым не сравнивать... Да и рану на голове Гром видел только под запёкшейся кровью, а после под хорошим слоем грима из морга. Теперь она, заросшая и зарубцевавшаяся, была представлена в полной мере.       Никаких неловких «я тут посижу немного» так и не прозвучало, а рука Грома сама потянулась к этой ране, торопливо касаясь её пальцами. Холодная, каменная почти. Если бы ему с проломленным черепом поставили титановую пластину, она бы ощущалась так же.       От прикосновения к рубцу на виске Петя не дёрнулся, но зажмурился, поморщившись. Ему не было больно, скорее странно и немного дискомфортно чувствовалось прикосновение Игоря не только к ране на виске, а вообще к себе. Он ведь не хотел его, кажется, вообще... ни в каком виде. – У меня ещё не так плохо. Просто как шов выглядит. У некоторых вообще пиздец, – усмехнулся Петя и осторожно подсел к Грому ближе, подтягивая одеяло повыше. – Ты действительно никогда не хотел, чтобы я вернулся к тебе хотя бы в таком виде? – Не знаю.       Руку Игорь не отдёрнул, даже когда Петя поморщился. Просто повёл ладонь дальше, по щеке, как будто пытаясь убедиться, что ничего не изменится, и если он вдруг будет трогать раз за разом, то неожиданно кожа станет тёплой, а цвет её изменится до привычного бледно-персикового. Увы, ничего такого близко даже не наблюдалось. Руку Гром всё же убрал, скрещивая их на груди. Петя только тихо вздохнул. Чувство тепла оставалось ещё какое-то время, но этого слишком мало, а хотелось-то просто взять – и подлезть, как раньше, под руку Грома, обнять за талию и так сидеть долго-долго.       Хазин себя буквально ощущал ребёнком, у которого отобрали любимую игрушку, не назвав причин, и оставили его ещё и одного – По началу конечно я бы всё отдал за твоё возвращение, но чем больше узнавал обо всем этом, тем меньше этого хотел. Разве ж это жизнь? – покачал головой Игорь, хмурясь.       Никакой нормальной еды и выпивки. Всю «жизнь» на лекарствах и необходимости скрывать себя. Никакой нормальной работы... Впрочем, у них в управлении, благодаря Прокопенко, ко всем относились одинаково. Это навело Грома на мысль. – Тебе же работа нужна? Фёдор Иванович наверняка найдёт тебе место. Он к тебе как к родному всегда относился. Смерть это точно не изменила. Можем утром прямо пойти и узнать.       Может быть, даже наоборот, сделала это чувство только сильнее. Привыкли они тут за ближних своих держаться. Петя вроде и выебонщиком был, а всё равно своим всегда.       Отношение других в отделе его не волновало от слова вообще. – Думаешь, он захочет меня видеть среди полицейских? Хоть кто-то захочет? – горько усмехнулся Петя и покачал головой. – Нет, сходить можно, конечно...       Не то чтобы для мёртвых сделали какой-то список запрещённых профессий, ведь за ними за всеми был установлен постоянный контроль. Спасибо ещё, что чипы не вживляли, как собакам и кошкам.       Не удержавшись, Петя всё же придвинулся к Игорю и положил голову на его плечо. Вот теперь было хорошо, совсем как раньше, да и лица он его так не видел, только макушку. Всём проще. – Не знаю, Игорь. Как по мне, главное, что жизнь. Типа, как второй шанс, чтобы всё исправить или хотя бы попытаться. Горюнов вот так и лежит в могиле, а мне... а мне всё равно повезло больше. Я получил шанс снова увидеть тебя, увидеть Питер. Если захочу – даже с отцом снова посраться смогу, достаточно будет позвонить ему, напомнить, как он орал, что я как сын для него умер, и позлорадствовать. Кайф же.       Гром только вздохнул, немного неловко приобняв за плечо и уткнувшись носом в волосы. А всё-таки ведь пах… совсем немного. Казалось, давно забытым и родным запахом. – Ты ведь вернулся в итоге. Как ты, выходит, и хотел. Это ли не главное? Сможешь жить дальше. С ограничениями, но жить. Мне жаль, что меня рядом не было, – снова возвращаясь к прошлому, Игорь пожевал губу, и впрямь ощущая вину. – Это же пиздец. То, что тебе пройти пришлось. И до смерти, и после. – Да ладно. Кто же знал, что так получится, – вздохнул Хазин и, не задумываясь, накрыл руку Игоря своей, сжимая его пальцы. – А после смерти... Нет, ну, в Центре не так плохо. Что-то среднее между тюрьмой, санаторием и психбольницей. Сказал бы, что неплохо кормят, но нас не кормили.       Хазину было достаточно и того, что его не отталкивают и не шлют нахуй, а остальное он как-нибудь переживёт. Игорь ведь реально старался, пытался хотя бы стараться, и уже за это можно было сказать ему спасибо, если бы Пете легко давались все эти сложные конструкции вроде извинений и благодарностей.       Встретил его с пистолетом в руках, а сейчас уже обнимаются. Что сказать, реально прогресс.       Тем не менее, на меньшее, чем оперативник, Петя не согласился бы всё равно. Бумажки разбирать с утра до вечера? Увольте, это не для него. Ладно бы, понятно, что звание и должность ему вряд ли вернут, но он был бы полезен и как оперативник. Опыт не пропьёшь.       В конце концов, его теперь куда сложнее убить, чем обычного человека. Это полезно: времена нынче опасные.       Петя сам отстранился и потёр глаза. Надо было уже вырубать к чертям телевизор и ложиться спать, чтобы завтра не подрываться только с третьего будильника. – Ложись, – приметив, что Хазин выглядит совсем сонным, Игорь отодвинулся от него в сторону.       Они большой шаг вперёд сделали по сравнению с тем, как при встрече он пистолет за спиной держал, это факт, но пустить Петю, – такого Петю, – в свою постель Игорь пока не был готов. По одному шагу за раз, чтоб с ума совсем не сойти.       Правда, напоследок он всё же коснулся губами уродливого шва на виске Хазина и пододвинул ближе к нему подушку, кое-как засунутую в наволочку. Они никогда в этом вопросе не были очень старательными, причём оба. – Спокойной ночи, Петь, – выдохнул Гром.       Поцелуй в висок заставляет Петю очень сильно удивиться. Такого он не ожидал точно, но это давало надежду, что, может быть, у них сможет всё наладиться, пусть не полностью... Но хоть как-то. Хотя бы вполовину того, что у них было до этого. – Спокойной, Игорь, – вздохнул Хазин и потянулся к пульту от телевизора, чтобы выключить его.       На привычном диване, в привычной и родной уже квартире Петя засыпал быстро, впервые за прошедший месяц не мучаясь бессонницей. Он обращался тогда к врачам, которые их всех наблюдали, но ему сказали, что проблема хренового сна не в лекарствах или чём-то ещё, а проблема чисто психологическая.       Вот теперь его психика явно успокоилась в привычной обстановке, по которой Петя очень сильно соскучился. Сначала в Москве скучал, потом в Центре... Скучал ли он по Игорю, лёжа в могиле, Петя не знал, но готов был поклясться, что наверняка да. Если вообще мог.       Грому второй раз уходить тоже было намного проще, да и долгожданный сон пришёл почти сразу, стоило на кровать упасть. Может, решил всё-таки отдых себе дать этот упрямый мозг, пока они дружно шифером не зашуршали, глядя на происходящее в их жизни.