Прежде

      Средь расколотой на обломки тьмы прошлого отблесками незатухающего пожара мерцают десятки свечей. Стол — их маленький плот, убежище от снующих вокруг теней, нашедших себе пристанище в стенах уничтоженного завода. Джинкс бережно хранила осколки детства и теперь собрала их здесь, чтобы приставить к горлу. Им обоим. Она снова боится. Силко знает. Видит в дрожи зрачков, в движениях губ, за ехидством улыбки, во всём том, к чему привыкаешь, прожив столько лет под одной крышей. Боится не этой пилтоверской выскочки, направившей на неё пулемёт. Не восставшей с того света сестры. Нет, она боится снова остаться в одиночестве, боится звука своих рыданий, боится, что все эти девять лет окажутся очередным кошмаром и некому будет разубедить её в этом.       — Ты моя дочь... — повторяет он шёпотом.       Но Джинкс боится поверить.       ...Опять бессонница. Даже ночью в Зауне трудно оказаться в полной тишине: что-то вечно шипит, капает, стучит в трубах и осыпается с крыш, вдалеке с кем-то сводят счёты, в подворотне задыхаются в приступе кашля, и на задворках постоянно скребутся крысы и дурные мысли. Вот и сейчас. "Последняя капля" закрытая на "косметический ремонт" и потому пустая, тонет в скрипах и шорохах, словно вздыхая по предыдущему хозяину.       Мужчина даже не ложился. На столе хаотично разбросаны документы, но он не разбирает текста. Голова раскалывается. Пепельница заполнена. Стакан пуст. Свет не горит — так только хуже. Мрак кабинета натекает волнами и тут же отступает. Неоновые вспышки за окном иногда слепят итак пострадавший глаз. Часы тикают, что-то нашептывая. Тик-так. Неумолимо. Тик-так. Часовая стрелка подползает к четырём, и пальцы постукивают по инжектору.       Скрипят ступени лестницы — достаточно громко, чтобы заподозрить чьё-то приближение. Мысли напрягаются подобно струнам. Шаги тяжелые, заглушают настойчивое тиканье. Взор отрывается от мельтешения букв и встречает приоткрывшуюся дверь. Нож тут же, воткнут в столешницу. Он на секунду замирает, ожидая, но не переменяя позы. Тьма кабинета, кажется, опускает руки ему на плечи — и сразу разжимает хватку: неон выхватывает из теней заплаканное детское личико, притупившее глаза в неловком извинении.       — Можно? — обычно никто не спрашивает. Мужчина выпрямляется в кресле и машинально приглаживает волосы.       — Что-то случилось?       Не отвечая, девочка скользит внутрь. В дверном проёме тенью стоит Сэйвика. Криво усмехается. Помнится, он отослал её спать ещё до полуночи, но у них всех здесь бессоница. Силко слегка склоняет голову в знак благодарности, и женщина вновь исчезает, лишь шаги отдаются вздохами старого здания. Джинкс уже примостилась на краю софы, поджав ноги и укутавшись принесенным пледом. Девочка вздрагивает в такт затихающим скрипам. И неотрывно смотрит на него.       — Кошмары? — Силко медленно поднимается, выдвигая ящик, аккуратно кладёт туда инжектор и обходит стол.       Джинкс кивает и словно съеживается под чужим взглядом. Лишь только мужчина опусткается рядом, она прижимается, шмыгает носом и тихо, странно спокойно шепчет:        — Я знаю, что в спальне никого нет, но когда закрываю глаза... Они скребутся. Они скалятся отовсюду, — девочка вздыхает и смотрит ему в глаза. — Извини, что я опять плачу.       Она снова шмыгает и неловко вытирает слёзы. Сколько ей — девять, десять? Силко приобнимает и хочет что-то сказать, но тиканье перебивает, разгоняет мысли. Надо бы выбросить часы.       — Там... — Джинкс кивает куда-то в сторону своей комнаты и продолжает шептать.       Силко знает: там чужие глаза, чужие фразы, чужие изуродованные лица. Ей спокойнее здесь. Наверно с тысячу "тик-так" они просто сидят, и мигрень практически тает, но вот по щекам девочки вновь скатываются неоновые жемчужинки и, кажется, вбирают в себя весь свет, что остался в кабинете.       — Джинкс, — имя шипением огня срывается с губ, заставляя её вздрогнуть и посмотреть в глаза Силко. Тот как может мягко смахивает слезинку. — Я покажу тебе кое-что. Ну-ка, видишь здесь что-нибудь страшное?       Поначалу Джинкс недоверчиво смотрит на него, затем шарит взглядом по комнате и, ежась, неуверенно указывает куда-то в угол, залитый теменью. Силко кивает, поднимается. Выдернув из стола нож, он задумчиво проводит по рукояти и, перехватив, протягивает девочке.       — Сможешь вырезать то, что там видишь?       Наверно, не стоит учить столь юную особу вандализму, пусть в этом она и даст всем его подчинённым сто очков вперёд. Но это для дела. Джинкс принимает клинок, на который имеет такое же право, как и сам Силко, и, освободившись от пледа, слезает на пол. Шаг за шагом, то и дело оборачиваясь на его безмолвное лицо, она семенит к месту, где таится её страх.       Вырезает поначалу медленно, усердно, но с каждой черточкой дрожь в руках унимается. Возится минуту, две и наконец отходит, деловито рассматривая зубастую рожицу.       — И что же это? — интересуется Силко. Девочка с готовностью отвечает:       — Похоже на чудовищно огромную крысу с ядовитым клыком, — лицо её озаряет неловкая улыбка. — Не такая уж и страшная.       "Правда?" — скептично хмыкает мужчина, как вдруг синеволосое нечто сжимает его в объятьях, забыв про нож. Кажется, Джинкс даже тихо смеётся.       — Спасибо, — шепчет она. — Хочешь, я и твоих монстров прогоню? Силко криво усмехается и обнимает её в ответ.       — Я староват для страхов перед чудовищно огромными крысами, не находишь? Все монстры только здесь, — и клюёт Джинкс в макушку. — Веришь?       — Угу, — она прижимается сильнее. — Счастливчик.       Верит.       "Все монстры в голове", — повторяет Силко. А тени всё стоят за его креслом.       ...Вроде бы Кираманн ещё что-то говорит, но время нещадно сгорает в пламени свечей. Теперь Силко и сам боится остаться один. Странная штука: ему за сорок, а жил он, кажется, только эти девять лет. Среди руин того, что он когда-то возвел расцвел один-единственный цветок, и Заун, отстоявший от них бесконечно далеко, за пологом ночи, переплетением труб и обезлюдевшими трущобами, казался столь серым и незначительным в сравнении с ним. Мужчина пытается вцепиться, удержать каждую секунду, пока ещё может что-то изменить, и время послушно размазывается, замирает пламенем свечей.       Вся тьма мира клубится вокруг. Весь его свет — перед глазами.       Выстрелы звучат пустой угрозой. После каждого — вечность тишины, неестественной и холодной. Силко ловит каждую вспышку и каждое облачко пыли и праха, поднимаемое свинцовыми смертями. Подобно часам, отсчитывающим то немногое, им дозволенное они подбираются слишком близко к ней.       Тик.       Силко как-то разрешает ей разбить проклятые часы. Джинкс прямо просияет от счастья, но вместо того, чтобы выкинуть из окна или, на худой конец, раздробить гаечным ключом, она сцапает несчастный предмет интерьера и скроется в неизвестном направлении, бросая только:       — У меня есть идея получше!       Так.       Возвращается к вечеру, притащив в кабинет бомбу собственного изготовления, за что получает нагоняй от Сэйвики, но всё равно сидит довольная. И скачет от восторга, когда ночью они взрывают её творение на пустыре. И улыбается ему, вся заляпанная кислотно-зеленой краской.       Тик.       Для Джинкс стрекот огнестрела созвучен музыке. Она вальсирует.       Так.       Мужчина не сомневается в дочери. Но помнит алую, с примесью пепла кровь на мосту.       Тик...       — ПРЕКРАТИТЕ! — крик её сестры отдается взрывом, заглушая несказанное им.       Как её там звали?       — Вайолет! Ты нужна мне, Вайолет, стой, не бросай меня!.. — Джинкс иногда плачет во сне. Сейвика тут не помощник: ей под силу успокоить с десяток вооруженных дебоширов, но не одну десятилетнюю девочку. Он и сам не лучше...       Вайолет. Маленький волчонок, с оскалом вставший на защиту отца и друзей. Мужчина помнит тот взгляд. Истая дочь Вандера, его рука, всё так же сжимавшая глотку, его искра, грозившая сжечь Джинкс, его тень, омрачившая их итак разваливающееся будущее. Иным лучше оставаться в забвении. Но тени прошлого так просто не исчезают. Кому как не Силко это знать.       Девчонка смотрит на сестру, в глазах — надежда и две трети страха, страха перед содеянным, перед собственными ошибками, воплощением которых она видит Джинкс. Её руки связаны не верёвками. Со всем своим эгоизмом цепляется за тающую роль спасителя, пытается изорвать сестру и вытащить нутро, что когда-то знала.       Истая дочь Вандера...       Он тоже всё блеял чепуху про предотвращение конфликтов, про время, которое им нужно, а Силко в ответ клял его последними словами, отказываясь сидеть сложа руки и копать могилу по необходимости. Вандер боялся сотен трупов, что стоила бы им независимость, Силко указывал на тысячи живых, гниющие среди химикатов. Первый объединил сотни утративших надежу, второй — дюжину-другую тех, кто готов был за неё бороться. Будущий хозяин подземелий следил, чтобы никто в стае не перегрыз другому глотку с голодухи, его брат — добывал им пропитание.       Не хотел открыто заявлять о себе, не хотел бросать людей под пули? — лицемер. К этому в итоге и пришёл, когда не осталось сил держать разгоряченные Линии в узде. Защищал их? — потакал их прихотям, холил и лелеял. Пожелал выковать смертоносное лезвие, но забыл закалить — долго же продержался навязанный уклад? Боялся технического превосходства Пилтовера? О, ещё как, но лишь позволил надеть на Нижний город ярмо.       Он обернулся назад, когда не стоило, — и чего же испугался? Что не один он — треклятый герой и мученик — готов пожертвовать собой?!       — Они были готовы пожертвовать собой! — голос срывается, тонет в шуме дождя, в клокоте взбушевавшихся токсичных вод. — Зачем ты пришёл? Обвинить меня? Сказать, будто оно того не стоило? Притащить обратно и вздернуть у всех на виду, чтобы неповадно было лишний раз пискнуть о восстании? Что?! Какого дьявола ты молчишь?!       Мысли тоже штормит. Руки дрожат. Силко просто хочет тишины. Хочет обдумать... Нет, хочет смыть кровь. Как наивно...       Восьмерых. Они разменяли восьмерых на пятерых.       Неравноценно, но для партии так лучше. Он надеется, что лучше.       Вандер его робкие надежды гробит. Между ними — навскидку, шагов семь-восемь, но сейчас кажется, будто это шаги какого-нибудь северного великана из детских сказок. Неужто Вандер хочет всех их в клетки засадить, на потеху пилтоверской падали?       — Ты думаешь, этот гад никого бы больше не забил до полусмерти? — Силко снова надрывается, силясь перекричать ливень. — Из таких же голодающих, из детворы, что у Нори под окнами носится, или из тех ребят, которых ты учишь драться. Тебе же на них не всё равно? Если мы можем их защитить, то почему должны отсиживаться?! Они не бессмерты, не всесильны и, поверь мне на слово, у них не голубая кровь! — истерический смех на секунду спутывает сознание, но из этой пучины ему выбраться удаётся. — Я не идиот, Вандер, у них ни йоты на нас нет! Мы нацепили форму людей Бастиша!..       Ему привиделись сначала очаровательная улыбка и золото локонов, а следом разлетающийся кровавым фонтаном защитный шлем, и что-то вновь прожгло кислотой сквозь налипшую одежду. Ноги не выдерживают, и он падает на колени, сплевывая слова вглубь чёрной мути. Уже не кричит — хрипит, ужасаясь речи:       — Миротворцы разберутся с Бастишем... Разберутся...       Одним химбароном больше, одним меньше — невелика потеря. Он им мешал. Оно того стоило. Они умерли не зря. Всё получилось. Всё в порядке. Всё...       Да пошло всё к чёрту! Сил сдерживать слёзы не остается, и они рвутся навстречу дождю и отраве, смешиваясь в стекающем с лица безумии. Скулеж его жалости вторит стенаниям небес и насмешкам кружащих в танце волн, подобно стервятникам готовых сорвать плоть с костей.       Силко не видит Вандера, и возможности услышать его глухой шёпот у него нет, но произнесенное братом слово всё равно отдается в мозгу и звенит раскатами грома.       "Зачем?"       Ему так страшно отвечать на этот вопрос, поднимать глаза на того, с чьим именем на устах он совсем недавно перерезал глотку недобитому миротворцу, на лидера, мечте которого поклонялся. Слёзы всё бегут. Силко хочется раствориться подобно им в разлитом вокруг ониксе, скрыться от грызущей мысли вины под сенью вод, лишь бы не встречаться взглядом с Вандером, но всё же он, с трудом ворочая языком, как может громко и чётко обращается к названному брату:       — Я сам поговорю с Миллис и Бензо, — в собственных словах чудится пронизывающий ветер, — и с остальными. Тебе никто и слова не скажет. Поверь мне.       Кажется, и сама погода успокаивается, чтобы их послушать, не мешать. Силко всё же решается — и обращает взор на брата. Вандер страшнее расплывчатых теней. Обычно весёлый, здоровяк выглядит смертельно уставшим. Кулаки сжаты. Качает головой.       — Я обещал... обещал, что позабочусь обо всех, — голос гремит и хлещет по лицу дождём. — Что не позволю втянуть нас в бессмысленную бойню за чьи-то интересы...       — Ты дал мне солнце, за которое можно бороться! — кричит Силко. — Так почему же теперь забираешь?!       — Ты не имел никакого права отправлять их на смерть! — срывается Вандер. — Мы ответственны за тех, кто идёт следом!       — Не говори так, будто они погибли зазря! Это и моя семья тоже. Думаешь, мне хотелось их смертей? Хотелось?! Без жертв — нам не вытащить город...       Ветер усилился, сталью врезаясь в кожу.       — И многим ты готов пожертвовать? — спрашивает Вандер.       — Всем.       Его брат грустно усмехается. Он тоже.       Вайолет смотрит на Джинкс с отцовским страхом. Молит о прощении, называя ошибкой.       — Она моя сестра! — не веря.       А Вандер, о, что же милый Вандер? Он бы так же испугался своей доченьки, так же принёс бы её в жертву своей трусости?.. Нет, Силко староват для глупых страхов. Перед чудовищно ядовитыми крысами и перед собственными деяниями. Его ферзю объявили гарде? — он подставит под удар короля, но не отдаст им Джинкс.       — Бросай оружие! — чётко, по слогам выплевывает Кираманн.       Она не его оружие. Она его дочь.       Джинкс прекрасно знает, когда нужно играть по правилам. Невинность расцветает на её лице, и девушка покорно отступает, аккуратно кладя пистолет на стол.       — Что это? — Силко вопросительно приподнимает здоровую бровь, подтягивая оружие поближе. Джинкс, вся чумазая и в сварочной маске поверх вороньего гнезда чуть ли не подпрыгивает на месте, ожидая его реакции. Мужчина взвешивает пистолет в руке, и вскидывает, направляя на стену. Курок дразняще покалывает, лёгкий запах пороха режет по нервам, но Силко отгоняет наваждение. Оно, конечно, никуда не денется, заберется в угол, в кокон из неуходящих теней. Продолжит шептать оттуда.       Из воспоминаний плохие советчики.       Силко возвращает пистолет на стол и раскручивает, придерживая пальцем.       — Успела опробовать?       — Спрашиваешь, — Джинкс отмахивается и вся сияет, даже под масляными пятнами. — Но просто в стену скучно. Можем во дворе какие-нибудь мишени поставить.       Их двор — улица позади бара, обезлюдевшая после прихода Силко. Для Джинкс весь город — двор. Девчонка неделю как справила четырнадцать лет, а уже вовсю достаёт дока насчёт его работ. Вообще всех. Переехала через стену от Силко — внизу, где жила раньше, неприятно, шумно, да и не одной же Сейвике на страже стоять. Надо бы найти ей местечко для экспериментов, а то грохот из девичьей комнаты подчас мешает сосредоточиться.       — Как назовёшь? — дуло останавливается против его стакана. Силко корчит наигранно грустное лицо.       — М-м, — он свыкся с привычкой дочери давать имена свои творениям. Это даже мило. Когда-то давным-давно он тоже дал имя единственному питомцу, крысенку Счастливчику. Счастливчик задохнулся испарениями из шахт. — Как насчёт Пау-пау?.. Нет, забудь это имя!

Отстань!

Только не оно!

Сама! Я тебя не слушаю!

...Она плакала, уткнувшись ему в плечо. Срывы случаются. Они здесь всегда на нервах. Счастье шатко.       Тихо-тихо, на полу кабинета. Кажется, он так резко вскочил из-за стола, что случайно сбросил стакан — осколки, как созвездия, обрамляли их мрачный мирок.       Хорошая девочка из Пилтовера верит хорошей девочке из Зауна. Она верит, что люди контролируют своих монстров. Потому что у хороших девочек есть папа, который монстров не подпускает. Но папы может не быть рядом, и тогда придётся справляться самим.       Движения Джинкс быстры словно порыв ветра — или порыв сам направляет неё.       — Враг не будет дожидаться, пока ты соберёшь свои игрушки. Бей! — Сейвика не стесняется в выражениях, браня неловкие удары Джинкс, подлавливает её попытки схитрить, но сама ограничивается легкими оплеухами. Девочка не обижается. Она разъярена.       — Не срывайся. Частишь, слишком маленький замах. Корпусом! — окна коридора выходят на "дворик".       Силко следит, оперевшись о стену. На подоконнике вырезана широченная зубастая мордочка, скалящаяся в подобии улыбки, и куча глаз. Джинкс останавливается, запыхавшись, опускает руки. Больше не может, но Сейвика рявкает продолжать. Без ответа.       — Хочешь быть его достойна, — женщина кивает в сторону бара. В отличии от ученицы она не знает о наблюдателе. — Тогда бей! Это требование выживания. Или ты точно так же не выстрелишь, если не будешь уверена в попадании?! Бей будто стреляешь, свинцом, в плоть, словно хочешь убить. Ты же хочешь меня убить?..       Джинкс поднимает глаза на нагловатую усмешку.       ...и бьёт со всей дури. Так же обрушится Пилтовер.       Эта ночь по праву их, здесь нет места чужим. Всё правильно. На осколках их кровь. А Вайолет зовет гостей танцевать:       — Вспомни Майло! Клаггора! Вандера!..       Их имена вырезаны под потолком, но откуда дорогой сестренке знать. Их имена стали мантрой, которую повторяют кошмары. Монстры только в голове, но мир снаружи ты забрала — а он выкроил новый из сумрака Зауна и зажёг маленькие звёзды из того, что сумел найти. Тогда какого дьявола ты с отцовским остервенением продолжаешь рвать его, оголяя бессоные ночи?! Ты не увидишь в этой тьме ничего! А он видит...       Джинкс старше и приходит уже в одиночку. Он поднимает на дочь глаза, а та молчит, крадётся, забирается на софу или в своё укрытие под потолком, когда особенно грустно. Позволяет ему заговорить первым, как закончит с делами.       — Бу, — откинутая голова, сложенные руки — с Силко на сегодня хватит.       — Я что-то делаю не так? — сверху долетает шипение балончика с краской.       — С чего ты взяла? — мужчина следит за покачивающимися ботинками. Узоры на подошве ни во что не складываются.       — Ты больше не смотришь, как я тренируюсь, — наверно, по-детски надула губки, подчёркивая обиду в голосе. И тут же, вдогонку: — Можно, набью себе тату?       — Когда подрастешь. И у меня добавилась пара-тройка забот. Не нравится компания Сейвики? — конечно не нравится. Девушка ревнует его.       — Мне шестнадцать! — кошкой приземляется на стол рядом. Джинкс права: по меркам нижнего города она, считай, старуха. А Силко — давно отживший своё труп. — Ну может, хотя бы глянешь, как я стреляю?       Мужчина встречает протянутую ладонь, всю покрытую краской и блёстками, своей.       — Не боишься разбудить соседей? — шутливо спрашивает он. Кто отважиться спать рядом с "Последней каплей"?       Они выбираются черным ходом в нечёрную, увитую неоном прохладу ночи. Под отзвуки музыкальной какофонии из бара Джинкс прыгает по крупным камням, выстилающим дно Зауна, то и дело оглядываясь на отца и неловко улыбаясь. Здесь, под навесом всё же соорудили тряпичное чучело для стрельбы, облачили в броню миротворцев. Для наглядности девушка вешает на мишень крышки из под выпивки и, отойдя шагов на тридцать, без предупреждения открывает огонь.       Три вспышки — три пораженные жестянки. Силко усмехается и отходит подальше от мишени, наблюдая за реверансом Джинкс. Пару минут она показывает ему свои трюки, прерываясь только на перезарядку да излишне театральные поклоны. Когда шоу закончено, Силко столь же деланно хлопает в ладоши и гораздо искренней приобнимает дочь. Нечесанная синяя копна утыкается ему в щеку, и Джинкс сдувает спавшую на лицо челку.       — Теперь твоя очередь! — личико сияет в свете благородного газа. — Даже не думай отнекиваться, давай-давай...       Металл холодит ладони. Жгёт нервы. Резь в глазу — как давно он не принимал препарат? Без разницы. Забыть о себе...       А ты, Не-Бросай-Меня-Вайолет, боишься темноты? Твоя сестра не внутри, она перед тобой, так не отводи глаз, не роняй слезы понапрасну, любуйся делом рук своих. Пистолет против неё, как когда-то другой, но такой же, в других, но таких же руках, дулом на миротворца.       — Вспомни отца!.. Маму!..

— Зачем?!

Нет! УЙДИТЕ!

Прошу!..

На миротворца. Тени оскалились гиенами, заметались в отсветах пламени. Тронь курок — вражеский король рассыпется осколками. Или, думаешь, это у Джинкс всё из рук сыплется, думаешь, будто заявляя об ответственности за других, можешь свалить вину на близких, думаешь, это она ПРОКЛЯТЬЕ?!       Глаза подводят, руки дрожат, тени душат его, а маленькая девочка плачет как когда-то прежде.       Выстрел.       — Ты промазал, — усмехается Джинкс, глядя на невозмутимое чучело.       Силко наклоняется и, как в детстве, целует дочь в макушку.       — Если от этого будет зависеть твоя жизнь, я не промажу. Даю слово. Или не веришь?       Верит.