Непомнящий смерти

            Олег не хочет верить, что он ничего не помнит. Это очередная игра, попытка ломать комедию, это Сергей так старается уйти от необходимости отвечать на вопросы Олега. Уйти от возмездия. Возмездие. Олег чувствует горечь на корне языка, ему противно до тошноты от этого слова только в мыслях. Не возмездия он хочет, после того, как, едва снявшись с капельниц, бросается по следу Сергея. Ответов на вопросы хочет, на вопрос даже — за что? За что ты так со мной, Серый? Друг мой, брат мой, любовь моя горькая, неизжитая, за что? Вот что он хочет спросить, себе же можно не врать, на этот вопрос он хочет найти ответ в когда-то родных глазах, чтобы успокоиться. Упокоиться. Руки теперь дрожат, и больно, ему чертовски больно от каждого движения, но на два выстрела в упор его хватит. Отпирая тогда тяжелую дверь, Олег помнит про две пули в обойме — одну для истерично смеющегося желтоглазого чудовища, которым обернулся самый близкий человек, другую для себя. Только за дверью чудовища не оказывается. Там просто Сергей — ничего не понимающий, испуганный, исхудавший до хрупкой ломкости, такой знакомый, радостно вскинувшийся, узнав Олега, непомнящий своих кровавых безумств, и ссоры их, громкой, некрасивой, похоже тоже непомнящий. — Олег? Олег! Где мы? Что происходит? Почему ты опять молчишь? — Сергей снова подрывается к нему, и Олег снова быстро выходит из камеры, захлопывает и запирает за собой дверь. Он не может. Говорит себе, что Сергей издевается. Да, определенно, это какой-то жестокий, изощренный глумеж, на который он с самого детства был способен. Это рациональное объяснение. Олег возвращается к себе, к камерам и обезболивающему, не хочет, но внимательно вслушивается в испуганный голос Сергея, вновь не прекращающего попыток дозваться до Олега и все спрашивающего, что происходит.       В это безумно сложно поверить, но Сергей не врет и не придуривается, он действительно не помнит. Олег злится, не может ничего с собой сделать, хоть и понимает, что злость его ничем не поможет, не изменит данности. Вытравливает свою злость усиленными тренировками — после все болит так, что у него получается не думать о происходящем и не накручивать себя еще сильнее. Только это и позволяет взять себя в руки, найти силы спокойно говорить с Сергеем. Тот растерян, дезориентирован, напуган и близок к истерике. Хорошо, что Олег умеет вести допросы. Плохо, что он не может оставаться профессионально-равнодушным. Осторожными наводящими вопросами удается узнать в каком времени Сергей себя помнит. Олегу кажется это все чьей-то злой шуткой. Не знает, от чего ему хуже — от нервного “Олег, где мы? Как мы здесь оказались? Почему ты держишь меня взаперти?!” или же от испуганного “Ты же сказал, что ничего серьезного, что тебя просто зацепило неудачно... Что на самом деле с тобой случилось, Олег? Что с твоим голосом?”. Олег делает над собой усилие и переводит Сергея из импровизированной тюрьмы в жилую часть дома. Он все еще помнит равнодушное лицо Сергея и пистолет в его руках, но в тоже время ему дурно видеть Сергея таким — слабым и испуганным, разбитым, ничего не понимающем. Это почти бессознательный рефлекс, так и не изжитый за годы порознь — успокоить, защитить Сергея, наказать его обидчиков. Все, на что сейчас хватает Олега — это выдать ему нормальную одежду из своих запасов вместо тюремной робы, показать санузел и оставить в той из комнат, где есть кровать. Он разворачивается, чтобы уйти, а когда Сергей настойчиво хватает его за руку, отцепляет его от себя как может мягче. — Не надо. Все не так просто, и между нами тоже. Ты забыл последние несколько лет после... некоторых событий. Мы поговорим потом, — Сергей открывает рот, чтобы что-то спросить, но Олег уходит. Ему действительно надо побыть одному.                   … Олега зацепило тогда, не опасно, но неудачно. "Хочешь, чтобы зажило быстрее — сидишь на жопе ровно и никуда не дергаешься. Полный покой." — у Дока вердикт был однозначный. "Зато с рыжулей своей времени больше проведёшь," — Джош подбадривал, как умел — "Смотри, ты так еще и вернешься женатым." "Скорее затраханным!" — Джесс, наоборот, ржала над ним, не скрываясь. Олег ответил им обоим интернационально понятным жестом и, прихрамывая, ушел собираться, оберегая руку на перевязи. Серому позвонил уже перед последней пересадкой в Петербург. "Я надолго в этот раз," — Серый в ответ выдохнул в трубку сначала что-то счастливо-невнятно, а потом всполошился. Олег поспешил успокоить — "Ничего серьезного, но отпуск у меня совмещенный с больничным. Не переживай." Серый, конечно же, переживал. Крутился рядом во время перевязок, замирал перед тем как обнять или просто прижаться ближе, присматривался и рассчитывал, чтобы не задеть бинтов, не сделать случайно больно. Олег посмеивался, но от неловкой заботы Серого не отмахивался. Это было приятно. Привычная, все эти годы изнутри греющая, любовь к Серому, казалось, разгоралась только сильнее. Олег задержался в Петербурге почти на полгода. Лишь пару раз уезжал в короткие, в несколько дней длиной, командировки — на “переговоры”, — остальное же время он был с Серым. Жил с ним, спал и просыпался с ним, встречал его вечерами с работы, сопровождал его практически на всех мероприятиях, где Серый не мог не появиться. Они вместе встретили Новый год, только они вдвоем, практически не вылезавшие из постели, да насмешливо каркавшая на них Марго. Все было почти идеальным, как в переслащенных голливудских романтических фильмах и Серый, казалось, светился весь. Олег не мог не смотреть на него, такого красивого в своем тихом счастье, он словно влюблялся в него заново каждый день. Только иногда, в одиночестве, пока Серый был занят, Олег ловил себя на ощущении, что он словно тонет в вате. Что звуки становятся тише, что еда теряет вкус, что даже секс будто приносит меньше удовольствия. Он не показывал этого Серому, чтоб не расстраивать его, но себе врать не хотел — спокойная рутина жизни на гражданке, даже очень дорогой и очень сытой жизни, его тяготила. Совсем плохо начало становиться ближе к весне. Олегу становилось тошно в четырех стенах, он часами пропадал то в тренажерке, то в тире. Он не мог, не знал куда применить все то, что кипело внутри него. Старался держаться с Серым, оберегал его от дикой, необузданной своей стороны. У Серого тоже начались какие-то сложности с работой. Он то не спал почти по несколько дней подряд, теряясь в череде бесконечных встреч и переговоров, то закидывался таблетками — от нервов, для сна, и Олег не был уверен, что они все не рецептурные. Что-то темное, нехорошее копилось между ними. Они стали жестче друг с другом в постели, и, неосознанно, реже старались пересекаться друг с другом днем. Ранения зажили окончательно, Олег полностью восстановился, и даже у придирчивого Дока больше не находилось причин держать Олега в запасе. Он сразу же отметился у своих контактов, что снова в строю и готов брать заказы. Его чуть ли не потряхивало от нетерпения, он откровенно засиделся на одном месте, в покое и безопасности. Оставалось главное — сказать о конце отпуска Серому. В последние недели он словно забыл, что у Олега есть еще своя работа, что Олег не может всегда безмолвно и покорно ждать его дома. Впрочем, Олег не собирался тянуть с новостями. В тот же вечер, как получил от врачей добро на возвращение к работе, он пришел к Серому с разговором. Тот словно даже не понял, о какой работе и о каком отъезде Олег говорит. Хлопнул глазами и переспросил “Как это уезжаешь?”. Вскочил с дивана, смерил комнату в несколько быстрых, нервных шагов, развернулся с немного истеричным “Олег! Ты не можешь уехать!”. Олегу было обидно от этого непонимания, от этого нежелания понимать. Олег еще как мог. Он подышал медленно, успокаиваясь, не позволяя обиде и просыпающейся злости прорваться, потер переносицу и попробовал снова “Это моя работа, Серый. Такая же, как твой бизнес. Она приносит мне деньги и она мне нравится, понимаешь, Серый?” Тот завелся моментально, словно ждал повода для скандала “А со мной тебе значит не нравится?! Я для тебя так, перевалочный пункт? Приехать отоспаться-поебаться?!” Олег скрипнул зубами. Как же его порой выбешивала эта манера Серого все сводить к своей драгоценной персоне. “О, конечно, дело всегда в тебе, все вертится вокруг тебя и быть должно все всегда только так, как хочется тебе!” Он тоже встал с кресла, сжал и разжал кулаки, стараясь дышать медленнее и спокойнее. Серый же в ответ поменялся в лице. Подскочил к Олегу ближе, притерся почти в плотную. “Может мне тебя самому покалечить? Чтобы ты никуда не девался больше?!” — прошипел, зло глядя в глаза. Олега сорвало моментально. Неделями сдерживаемое скрытое даже от него самого недовольство вместе со злостью растеклось по венам. Его потряхивало от еле сдерживаемой ярости, пульс глухо бухал в ушах, он почти не хотел помнить, что перед ним его самый близкий, его единственный близкий человек. Злое бешенство медленно нарастало в нем, но он, пусть и с ощутимым усилием, удержал себя. Они прошлись тогда по самому тонкому краю, отделяющему их от взаимной ненависти. Улетал в тот раз Олег с истерзанными в мясо губами, с еще кровящим укусом на шее. Сергей прятал темные синяки на запястьях под плотными манжетами пижонской рубашки и молча отводил взгляд, отказываясь прощаться. Следующую встречу через несколько месяцев Олег тщетно пытался забыть. Измотавший не тело, но душу секс, ставший прелюдией к скандалу, сам скандал — долгий, громкий, безобразный, ломающий их обоих. Олег тогда пришел в себя только через несколько часов, завалившись в одну из перевалочных квартир в пригороде. Пару дней пытался выместить всю свою болезненную злость, загоняя себя и сбивая руки в кровь в тренажерке. Кое-как собрал свою непроницаемо-спокойную маску, вызвонил сначала Игрока, потом еще нескольких своих контактов и свалил из страны, подальше от Петербурга, подальше от Разумовского. За эти пару лет его попустило — среди чужих смертей, там, где можно было не сдерживать свою жестокость, его бешенство и злость нашли выход, вылились с чужой кровью. Он снова был спокоен и собран, а не изображал это спокойствие для других, вернул себе подобие душевного равновесие. Лишь тщательно избегал смотреть российские каналы и вообще держался от всего, связанного с родной страной подальше, позволял себе эту маленькую слабость, не хотел тревожить еле (а правда ли?) успокоившееся сердце. Ему уже начало казаться, что это так просто — не думать, не вспоминать о Разумовском в минуты затишья. Только Разумовский, как и всегда, все решил по-своему, и сам напомнил о себе в один день...       Несколько дней перетекает один в другой почти незаметно. Они держатся на расстоянии — Олег держится на расстоянии. Сергей по большей части сидит в выделенной ему комнате, сжавшись в дальнем углу кровати, словно брошенный ребенок, а не взрослый мужчина. У себя в комнате Олег лезет в интернет. Читает все, что находит про потерю памяти. “Воспоминания о последних событиях, предшествовавших амнезии, зачастую не возвращаются никогда.” Выкуривает несколько сигарет подряд, пока не заходится в удушающем приступе кашля. Ему удается заполучить отчеты о произошедшем в Сибири. От всего этого отдает сюжетом трешового боевика — похищения людей для массовых жертвоприношений, кровавый культ древнего полузабытого божества, непонятно откуда появившиеся мутанты, а еще — Holt Int., наемники — Олег находит в сводках достаточно знакомых имен, — и, конечно же, спецслужбы. Олег закапывается в полученные документы, информации не хватает, она слишком разрозненная и слишком невероятная. В очередной раз натыкается на имя Джесси Родригез — стоит ли рискнуть и попытаться связаться с ней? Они не просто так перестали работать вместе, но Джесси последние несколько лет была телохранителем Хольта и, — Олег не может точно назвать чувство, что испытывает, но оно далеко от благожелательного — Джесси выложила свое фото на фоне индифферентного, ни на что не реагирующего Сергея, судя по времени — прямо перед началом всего пиздеца. Потом открывает личное дело Сергея из Крестов — тогда, в свой последний визит в Питер, пока он ждал что его человек дожмет Грома, он, повинуясь невнятному чувству, озаботился тем, чтобы достать его копию. Слишком поздно — уведомления почты о письме с приложенным делом он смахнул с экрана практически на пороге дворца. Впрочем, даже прочти он его сразу, это ничего бы не изменило, ведь чтобы понять, насколько с Сергеем не все в порядке, ему понадобилось почти умереть от его руки. Олег перечитывает то, что читал на больничной койке. В личном деле Сергея — отметки о проведении психиатрической экспертизы. После — встреча с психиатром. Еще одна. И еще. И еще. Конфликты с другими заключенными. Снова психиатр. Психиатр. Психиатр. Отметка о смертях двух зэков в результате конфликта — читай, нападения, — с Сергеем. Потом снова психиатр. И еще, и еще, и еще — а ведь даже из Крестов Олег забрал Сергея практически со встречи с психиатром! Олег не знает этого Рубинштейна В. С., но ненавидит его так, как кажется никого в жизни не ненавидел. Куда же ты, сука медицинская, смотрел, раз пациент твой только сильнее отъехал с катушек?!       Скрипит дверь и Олег отводит покрасневшие, воспаленные глаза от экрана. Сергей нерешительно мнется на пороге. Нервным движением натягивает рукава слишком большого теперь для него свитера на кончики пальцев, грызет сухую корочку на губах и смотрит на Олега с ощутимым отчаянием. — Олег, послушай, — запинается, растягивает рукав еще сильнее, но все же шагает ближе, — Я не помню, что произошло, не могу вспомнить, но я... Я же сделал что-то, я обидел тебя, я причинил тебе боль, это же так, да, Олег? Я же понимаю, я чувствую, что что-то не так, хоть ты и не говоришь об этом... Олег, прости меня! Я не помню, что я сделал, но прости меня, простипростипрости... — Сергея трясет, он плачет и задыхается, не прекращая извиняться. Олег подрывается с кресла и обнимает его, вжимает в себя, наплевав на разом занывшие швы. — Серый, тише, Серый, Сережа, я простил тебя, давно простил, ну же, тише-тише-тише... — шепчет успокаивающе на ухо, укачивает в руках.       Олегу очень плохо. Даже не плохо — откровенно хуево. Серый спит, сжавшись, в паре метров от него. Он вырубился резко, толком не прекратив плакать, и Олег как мог аккуратно дотащил его до дивана у стены. Олег не может перестать на него смотреть. Хочется лечь рядом, вжаться в спину и уснуть под звук чужого дыхания. Хочется вытащить пистолет из-под вороха бумаг на столе и все-таки закончить со всем этим. Олегу дурно, руки дрожат противной мелкой дрожью, и мысли скачут. Интересно, есть ли связь между памятью и ментальным здоровьем? Если человек забыл, что он болен, перестает ли он быть больным? А был ли Серый еще здоров в то время, в котором помнит себя? Олег ему не соврал — он действительно простил. Как бы он мог не простить, если это был не Серый, а его болезнь? Которую Олег упорно не замечал. Игнорировал, не хотел признавать, что это не обида, не реакция на долгий стресс, не затянувшаяся истерика, не привычный его эгоизм. Что Серый сильно не в порядке. Что это “не в порядке” было давно, а он, наивный молодой идиот, не видел этого и не понимал, обижался и уезжал там, где стоило остаться и помочь. Как же сильно он проебался. Кто из них двоих еще эгоист. Но как бы сильно Олегу не хотелось, прошлое он исправить не может, а что делать в настоящем — не знает. Одуряюще страшно сделать еще хуже. Олег дышит на четыре счета, чтобы совладать с собой. Он все же забывается коротким, тревожным сном, сидя все в том же кресле. Когда открывает глаза через пару часов — Серый скрипнул диваном, пошевелившись во сне, — он не чувствует себя отдохнувшим. Но все же в голове немного прояснилось, бессильная злость на самого себя отпустила, и Олег снова возвращается к главному насущному вопросу — что делать дальше. Олег теперь — мертвый преступник, но он знает тех, кому на это плевать, а деньги решают многие проблемы. И деньги у него есть — как только начал зарабатывать, стал откладывать их по разным левым счетам, Серый тогда научил как. Тогда же Серый дал ему доступ к паре своих резервных счетов. Их не должны были обнаружить, когда Серого арестовали, и в Италии он тоже пользовался другими. Да, деньги не проблема. И, к счастью, выйти на связь с теми, с кем можно работать, тоже не проблема. У Олега в голове — короткий список: документы, безопасное место, врачи. Последний пункт — самое сложное. Трудно доверить кому-то голову Серого, но и пускать дело на самотек нельзя ни в коем случае. Олег перебирает имена в голове, разминает плечи, не вставая с кресла. На миг пробирает едким сожалением — это все он должен был сделать раньше, многим, многим раньше. Олег подбирает со стола сигаретную пачку и один из телефонов, поправляет на Сером плед, и выходит на улицу. Под равнодушно-холодным ночным небом лучше думается, и нужные слова для сложных переговоров находятся будто бы сами.       Олег варит кофе на двоих и поглядывает на дверь комнаты. Время близится к полудню, Серого стоило бы пойти разбудить, но Олегу кажется, что он все еще не может. Подпускать слишком близко, делать вид, что все нормально пока не может. В голову лезет настойчивое, без обиняков сказанное — “Тебе тоже не помешает врачебная помощь, Волк”. Возможно. Но сначала — Серый. Ведь это он, а не Олег, сходил с ума в одиночестве, убивал, поддавшись сумасшествию, сидел в тюрьме, стал жертвой безумного кровавого культа. Это Серый забыл несколько лет своей жизни. Со своей головой Олег разберется потом. Он добавляет в кофе перец, и думает, что и как говорить Серому. Врать бесполезно, они оба с детства почти по-звериному чуют, когда другой врет в глаза, но и правда сейчас принесет только вред, в этом Олег ни секунды не сомневается. Он ненавидит играть словами и смыслами, это Серый мастер плести словесные кружева, но за столько лет работы с разными людьми научился и не такому. В комнате скрипит диван, потом половицы, значит Серый уже проснулся и встал, и выйдет сейчас на запах кофе. Олег прикрывает глаза, дает себе последние секунды на слабость. Он не готов, он ни к чему из самого сложного, самого страшного из случившегося в своей жизни на самом деле не был никогда готов, но он справился со всем. Он справится и сейчас. Серый выходит из комнаты, заспанный, но даже на вид не отдохнувший. Долго смотрит на замершего Олега, потом несмело улыбается. Олег пытается улыбнуться в ответ, заранее зная, что провалится, и говорит, мягко, как может: — Иди умойся, Серый, кофе почти готов. Тот кивает в ответ немного заторможено, уходит в ванну. Олег трясет головой. При взгляде на Серого внутри что-то тянет от злости, обиды, боли. При взгляде на Серого внутри что-то тянет от желания его обнять, вжать в себя, вплавить, чтобы было как раньше. Олегу бы в голос выть от внутреннего противоречия, от того, как его бросает из стороны в сторону. Олег прикрывает глаза, считая вдохи, и разливает готовый кофе по кружкам. Серый возвращается, чуть посвежевший, садится за стол словно неуверенно, не тянется к кружке, не спрашивает про завтрак, вообще ничего не говорит, только смотрит тревожно на Олега. Тот придвигает к нему кружку, ставит на стол тарелку оставшихся с вечера бутербродов, опирается тяжело локтем о стол напротив Серого и тоже не отводит взгляд. — Мне рассказывать самому или ты будешь спрашивать? — Что с твоим голосом? — тот выбирает моментально. — Неудачная интубация, — Олег позволяет себе последнюю слабость, иллюзию того что сможет обойтись короткими ответами, не объясняющими ничего. Знает, что так не получится, и верно: — Что случилось? — Серый спрашивает с нажимом, нервно обхватывает кружку с кофе, барабанит пальцем по ручке. — На последнем задании все пошло наперекосяк. Я был ранен, — Олег видит, как Серый заламывает страдальчески брови, как беспокойно кривится его рот, пытается успокоить, — Забей, не важно, я это пережил. Сейчас все относительно в норме. Серый в ответ поджимает губы, и у Олега немного щемит в груди, так знакомо ему, так привычно это выражение лица упрямого сукиного сына, не собирающегося ни на что забивать и спускать на тормозах. Олег прям видит, какое усилие делает над собой Серый, чтобы, пусть временно, сменить тему. — Где мы? — Достаточно далеко отовсюду, чтобы быть в безопасности какое-то время, — Олег вздыхает и трет переносицу. Он не знает, как объяснить это все, не вдаваясь в подробности, но продолжает, — Нас обоих считают мертвыми. Поверь мне, это к лучшему. Серый долго молчит в ответ, шарит слегка расфокусированным взглядом по Олегову лицу. Тот далеко не первый раз в своей жизни ловит себя на том, что хотел бы знать, как крутятся шестеренки в этой не в меру гениальной голове. — Моя амнезия с этим связана? — Вот точно же, как? Олег не прячет своего недоумения, — Ты не закрыл крышку ноута, а там открыта статья про это. Больше я ничего не смотрел, честно! — Эмоции у Серого скачут с такой скоростью, как не скакали в нелегком пубертате, и страх Олегу видеть больнее всего. Он опять вздыхает и коротко кивает: — Да, связана. Серый поджимает губы и отодвигает от себя кружку. Нервно переплетает пальцы. — И что дальше? — Дальше мы дождемся документов и уедем отсюда. Там будет безопасно и будут надежные врачи. — Там это где? — Латинская Америка, у меня есть достаточно надежные завязки там. Серый долго молчит, смотрит в стол, нервно жует нижнюю губу. Потом снова поднимает взгляд на Олега и не спрашивает даже, а утверждает: — Ты же мне не расскажешь что я сделал, ведь так. Похоже, теперь очередь Олега смотреть в стол и нервно ломать пальцы. — Ты ничего не сделал, Серый, не накручивай себя. Просто крайне неудачное задание было, я до сих пор в себя не пришел. — Ну да, и я совершенно не при чем, я ничего тебе не сделал, но ты от меня шарахаешься, как от чумного и в глаза мне смотреть не хочешь, — Серый горько усмехается. — Я серьезно про то, что еще не до конца пришел в себя, — Олег упрямо держится за свою версию, — Так что врач нужен не только тебе с потерей памяти, но и мне, если уж на то пошло, — тут Олег заставляет себя посмотреть Серому в глаза и даже улыбается кривовато, — А с тобой мы просто сильно поссорились в последнюю встречу. Серый вскидывает брови, подается вперед, растерянный от этой, нежданной им, откровенности: — Олег... — Оба дураки были, — Олег тянется и накрывает руку Серого своей. Тот сначала вздрагивает, а потом придвигается еще ближе, чуть не сбивает локтем кружку со стола, вцепляется в Олегову кисть обеими руками. Они молчат и смотрят друг на друга. Между ними всегда — раньше — все было понятно без лишних слов, они считали, к чему разговоры, когда знаете друг друга всю жизнь, когда чувствуете друг друга как самих себя. “Но вот мы здесь,” — думает Олег, — “Как мы все же ошибались. Могло же быть по другому. Могло же быть лучше. Могло же быть?” Олег мягко высвобождает свою руку, встает, обходит стол и обнимает Серого за плечи. Тот вздрагивает, раз, другой, потом начинает трястись в беззвучном плаче. Олег обнимает его крепче, вжимает в себя, прижимается губами к рыжей макушке. Серый даже не всхлипывает, просто молча глотает соленые слезы, прячет лицо у Олега на груди. Постепенно Серый успокаивается, начинает дышать тише и ровнее. Олег понимает, что он сейчас отстранится, за пару мгновений до того, как Серый действительно это делает, и ловит себя на сожалении. Сам он бы, пожалуй, остался в этих объятиях, в этом моменте, когда нет ничего кроме них, обнимающих друг друга, как можно дольше. Но Серый отстраняется, молча утирает лицо рукавом растянутого свитера, прячет взгляд. Олег не настаивает, отпускает его, несмотря на кольнувшую сердце горечь. В тишине они заканчивают завтрак и собирают со стола. Олег вертит в руках сигаретную пачку и старается не сверлить взглядом Серого. Получается откровенно плохо, слишком сложно не смотреть на Серого, и хочется сказать что-то, многое, на самом-то деле, хочется ему сказать, но слова не находятся. Олег опускает взгляд на пачку в своих руках и хмурится. Тишину нарушает Серый: — Олег, —неуверенно начинает он, — Я... Мне надо уложить все в голове, попытаться что-то вспомнить, прости, я... — Должен сам все обдумать, — Олег слегка кивает, спокойно глядя на Серого, — Если тебе что-то понадобится — я у себя. Он легко сжимает плечо Серого в давно привычном ободряющем жесте, проходя мимо него к выходу из кухни. Эта пауза — к лучшему, ему многое надо подготовить, и, что немаловажно, это позволит не сказать лишнего. С Серым Олег частенько чувствовал себя как посреди минного поля с завязанными глазами, но прежде ему от этого чувства было скорее весело и никогда — страшно. Олег погружается в подготовку к их передислокации, нарочито усиленно думает о предполагаемых маршрутах, перевалочных пунктах, контактах, документах и деньгах, обо всем — лишь бы не думать, что ему может быть страшно рядом с Серым. Что это допустил он сам.       Когда Олег заканчивает, небо за окном уже окрашивается в оранжево-красный от садящегося солнца. Олег разминает ноющее плечо и прислушивается — в доме тихо, не скрипят половицы, не закипает на кухне чайник, Серого вообще не слышно. Немного обеспокоенный этим Олег идет его искать. Серый, сгорбившись, сидит на своей кровати и смотрит пустым взглядом перед собой. Бледные пальцы напряженно переплетены, но, хоть и кажется, что он полностью погружен в себя, Олега он замечает сразу. — Я не помню. Не могу вспомнить ничего, — Серый невесело смеется, — Мой мозг меня подводит, какая ирония. “Действительно ирония” думает Олег. Садится с Серым рядом, сжимает его плечо. — Не мучай себя. Даже если совсем ничего не вспомнишь — это не так важно. Я с тобой, слышишь? Как бы то ни было, мы со всем справимся. Вместе. Серый изворачивается под его рукой, заглядывает в глаза. Взгляд у него напряженный и немного отчаянный. — А мы — вместе? — Конечно, — Олег кивает, не раздумывая. Как еще они могут быть? Им двоим что жить, что умирать — только вместе. Пробовали уже по отдельности, уж спасибо, больше не надо. Услышав ответ, Серый быстро облизывает губы и решительно седлает колени Олега, ловит его лицо в ладони. Смотрит пристально в глаза, словно пытается там найти ответы на все свои вопросы. Олег опускает ресницы и сам, подавшись вперед, целует Серого. Тот стонет в поцелуй, прижимается ближе, вжимается всем телом. Олег вздрагивает, сначала от желания, потом от боли. Даже поглощенный желанной, долгожданной близостью Серый понимает что что-то не так. Он отстраняется почти испуганно. Олег молчит, только дышит рвано, у него немного расфокусированный взгляд и испарина на побледневшем лице. Серый поджимает губы и настойчиво тянет Олегов свитер вверх. Олег позволяет, не успев подумать. Серый видит белеющие на смугловатой коже повязки, желтоватые ореолы почти сошедших гематом вокруг них, вздрагивает, порывается отстраниться совсем, встать с коленей Олега. Тот не позволяет, обхватывает его крепко за талию. — Тшш, все нормально, уже почти совсем зажило. — Что...что с тобой случилось, Олег? — Неудачное задание. — Ты это уже говорил, черт возьми, Олег, скажи мне насколько все плохо, — Серый явно хочет продолжить, но Олег надавливает ему рукой на затылок и глушит все слова в поцелуе. Олега потряхивает одновременно от желания и от нервного напряжения. Он скучал по Серому, так скучал на самом деле все это время. Ему иррационально страшно подпускать его близко. Он так хочет забыть все то время, что они были порознь, так хочет снова быть вместе. Ему больно, но не от растревоженных, не до конца заживших ранений, а от сводящих все внутри нежности и — одновременно — ужаса. Вот он, Серый, рядом с ним, кожа к коже, губы к губам, знакомый до последней родинки, любимый, родной, свой, сошедший с ума, убивший его, сбросит сейчас маску беспамятства, растянет губы в безумном оскале. Даже умирая Олег сейчас не сможет оторваться от желанных губ, разомкнуть объятия. Серый, поначалу пытавшийся отстраниться, чтобы все же расспросить, осмотреть Олега, теперь опять сам льнет ближе, жадно вылизывает рот, цепляется за Олега, гладит все, до чего может дотянуться, не глядя обходя поврежденные места. Это так хорошо, так правильно, что можно позволить себе забыть обо всем, не думать больше о том, что случилось, позволить себе снова поверить, что все будет хорошо. Что все у них будет.       Олег сжимает в объятьях заснувшего Серого, кончиками пальцев поглаживает исхудавшую спину. Серый дышит размеренно, наполз во сне на здоровое плечо, его ладонь — прямо над все еще заполошно стучащим сердцем Олега. Олег давно растерял все свое спокойствие и свою уверенность, потерял вместе с кровью на черно-белых плитах венецианского дворца, и будущее для него по прежнему — давящая неизвестность. Но все-таки в одном он уверен, и беззвучно молится об этом в ночной тишине чуть ли не впервые в жизни — не молился ни в окопах, перемазанный своей и чужой кровью, ни пригибаясь под выстрелами среди разрушенных стен под палящим пустынным солнцем, ни бездумно от боли на больничной койке, что в походных госпиталях, что в слишком чистых европейских больницах, — но сейчас Олег немо шевелит губами, невидяще глядя в потолок: “Господи... Боже мой, Иисус, Аллах, Будда или Один, кто бы там ни был, никогда не верил, никогда не молился, но сейчас молю — пусть он не вспомнит. Пусть он не помнит, пожалуйста, прошу тебя, Господи...”