Простой и высокий

Дин останавливается в травах прерии, чтобы сдвинуть шляпу и стереть со лба пыль и пот, который уже начинает щипать глаза. С изнуренным вздохом он снова набрасывает на плечи почти пустой холщовый мешок зерна и направляется дальше по протоптанной тропинке к домашнему очагу. Уже почти время ужина, и при виде своего ветшающего, но уютного домика, гордо стоящего на вершине пригорка, сходящего на равнинах Канзаса за холм, Дин начинает ощущать тяжесть в плечах. Жара лета в самом разгаре, и он весь день провел под солнцем, о чем напоминает легким жжением ожог на шее. Запрягать Смерча и Детку в сеялку ради половины акра не было смысла, но теперь, в результате целого дня ручного засева овса им на зиму, у Дина ноет поясница. Подходя к хозяйскому дому, он уже слышит отчетливый плач своей новорожденной дочери. Эмме вчера только-только исполнилось два месяца, и разминка легких — пока единственный способ юной леди заявлять о своих нуждах ему и его жене. Он приближается размеренным шагом, а плач Эммы все не утихает. Оконные ставни распахнуты, приглашая в дом ветерок, и Дин вытягивает шею, ища взглядом шуршащие юбки жены, ухаживающей за дочерью. Ее не видно. Лидия уже должна была приняться за ужин, и колыбелька Эммы — едва ли в десяти шагах от плиты. Уж не так трудно выбрать минутку и убаюкать малютку. Дин ускоряет шаг, бросая холщовый мешок у стены на подходе к двери. Он толкает дверь. Она отворяется, незапертая. Лидия не любит, когда он заходит в дом, не умывшись, но Эмма плачет. Дин сдергивает у двери ботинки, перешагивает порог босиком и, вытирая руки платком, направляется к деревянной колыбели в углу просторной комнаты. Лидии нигде не видно, и Эмма отчаянно этим недовольна. Ее лицо — сморщенное и раскрасневшееся, зеленые глазки сузились до раздраженных щелочек, и она сучит ручками и ножками в своей маленькой кроватке. — Привет, малышка, — обращается к ней Дин воркующим тоном, поднимая ее из колыбели. Эмма икает и извивается в его руках. — В чем дело, а? Где мама? Дин поднимает дочь на плечо, легонько покачивая, пока плач Эммы не затихает до тихого хныканья. Необычная тишина в доме становится явственна. На каминной полке тикают часы. Половицы скрипят под ногами, когда Дин переносит вес. Но в остальном кругом безмолвие. — Лидия? Ответа нет. Дин хмурится. Может быть, его жена прилегла? С самого рождения Эммы Лидия спит больше обычного. И все вечера проводит в своем кресле, с книгой на коленях, глядя вдаль невидящим взором. Попытки Дина воодушевить ее шуткой или песней или вовлечь в игру с Эммой на полу, на старом одеяле его матери, оказываются тщетны. Он уже не раз думал позвать доктора. Продолжая качать на руке Эмму, Дин отводит в сторону вышитую штору, что отделяет их спальню от основной части дома. Он напрягается. Двуспальная кровать пуста, и их свадебное одеяло аккуратно сложено поверх соломенного матраса. Дин отпускает штору. — Где мама, Эмма? — спрашивает он вслух нарочито беспечным тоном, чувствуя, как внутри укореняется леденящий душу страх. Дин опускает руку на плиту. Плита почти холодная. Он поднимает щеколду на двери сеней и ступает на утоптанную землю. Он уже готов найти жену без сознания у водяной колонки, но скотный двор пуст. — Лидия? — зовет он снова. — Милая, ты здесь? Ребенок плакал. Куры кудахчут на него из своего проволочного загона, но больше ответа нет. Дин осматривает курятник внимательнее, держа лепечущую Эмму у плеча. В каждом гнезде по-прежнему лежат коричневые яйца в крапинку. Дин проверяет цистерну посреди двора. С носика чугунного крана еще свисает несколько капель, но земля внизу почти сухая. Краном не пользовались с тех пор, как Дин умылся на рассвете. Он возвращается в дом. Эмма снова начинает капризничать, чем только усугубляет тревогу Дина. Куда подевалась Лидия Винчестер? Ее нет в доме, нет во дворе. Будь она в амбаре, она бы услышала зов Дина. Уйди она в поле, Дин заметил бы ее, возвращаясь домой. Может быть, она вышла погулять. И оставила ребенка одного, за незапертой дверью? Может быть, их ограбили. Чужаки зашли со двора, так что Дин не увидел, и выкрали его жену, когда она не дала им взять то, что они хотели. Но без криков? Без суматохи? Дин проверяет ценности. Ружье отца по-прежнему висит на стене. Фарфоровый ангел матери стоит на месте на каминной полке рядом с потускневшим семейным портретом из детства Дина. Кофейная банка, заткнутая между Библией и азбукой его матери, по-прежнему полна его бережных накоплений. Все на своем месте. Ничто не пропало. Кроме Лидии. Эмма перестает вертеться и разражается обиженным ревом. — Ш-ш-ш, милая! — увещевает ее Дин. — Все хорошо. Но дочь не унять, и, не придумав ничего лучше, Дин возвращает ее в колыбель, успокаивая ее и напевая ей, пока пытается расправить под ней смятое одеяльце. Эмма сучит ножками и заходится недовольным криком, по ее щекам текут крупные слезы. Хлопковое платьице совсем сбилось под ней. — Потерпи, кроха, — мурлычет Дин. — Мы все поправим, только не вертись минутку. Он умудряется расправить ее платьице и разгладить одеяло под ней. Почувствовав себя удобнее, Эмма немного успокаивается. Дин старается расправить одеяло и вокруг нее. Это то же одеяло, на котором во младенчестве спал он; та же колыбель. — И как ты так взбила свою постель, а? — спрашивает Дин дочь, но та лишь взвизгивает в ответ. Как давно Эмма уже одна в доме? Одеяльце выдернуто из-под маленького пухового матраса, так что стала видна тонкая муслиновая ткань, удерживающая набивку. Оно сбилось в ком у изголовья кроватки. Вообще говоря, как-то уж слишком сильно вздыбилось одеяло. Эмма не могла достать дотуда, лежа на спине. Продолжая успокаивать дочку, Дин отворачивает сбитый край одеяла. Под ним обнаруживается толстая стеклянная бутылочка, похожая на ту, из которой Дин выкармливал теленка, отвергнутого Бетси прошлой весной. — Что за черт… На каминной полке бьют часы. Дин поднимает глаза и замечает белый листок, заткнутый за фамильной ценностью. Конверт. Объяснение. Должно быть, что-то неотложное увело Лидию в город. Понадобилась помощь при родах, или внезапно нездоровится подруге. Дин снимает незапечатанный конверт с полки и хмурится, умеряя надежду в душе. В углу конверта ощущается дополнительный вес. Когда Дин вынимает письмо, предмет, обладавший этим весом, выскальзывает из сложенного листа бумаги. Маленький, с золотым отливом, он со стуком падает на пол. Дин наклоняется и поднимает обручальное кольцо Лидии. Он держит кольцо на раскрытой ладони, чувствуя, что ему вот-вот станет дурно. Это было обручальное кольцо его матери. С малюсеньким бриллиантом, на покупку которого Джон Винчестер копил, недоедая, чтобы предложить Мэри хоть что-то помимо мечты на Западе и тяжелой жизни в работе. Кольцо, которое Дин подарил Лидии от чистого сердца, пока смерть не разлучит их. Они подходили друг другу. Так все говорили. Его отец так говорил. Несколько мгновений спустя Дин разворачивает письмо. Предательство Лидии запечатлено ее безупречным почерком. Дин, Я больше так не могу. Эмма теперь выживет без меня, как и ты. Я потратила только свои деньги на билет и оставила тебе наши свадебные подарки, так что мы друг другу ничего не должны. Лидия Взор Дина застилается прежде, чем он доходит до подписи. Костяшки побелели, бумага смята между пальцами. Я больше так не могу. Ярость, неверие и стыд борются в его душе. Мы друг другу ничего не должны. Эмма гукает в своей колыбельке.