England Tea по-питерски

*** POW Сережа. Хотелось чая. Взять сразу много. Чтоб два раза не ходить. Само собой скидки оказались только на маленькие коробочки. Да блин… Стоп! «Ричард» же! Обожаемый со времен знакомства с Шекспировским, которого надеюсь когда-нибудь сыграть, как Великий Бард не погрешил в создании своего Ричарда против исторической, лишь со временем всем открывшейся истины. Ну, кушать все хотят. Я вот чаю хочу. Позарез! И, блин, хрен! Потому что последняя коробка, так высоко и далеко в глубине полки, что трех раз можно не угадывать, каким чудесным образом она дождалась меня. Пофигу, попытаюсь хотя бы. Достать в прыжке. Одном, другом… Да блин! Пятом… На акциях столько не наэкономишь, чтобы хватало на съем однушки, но к этому можно стремиться. Седьмой! Счастливый! Теперь точно должно повезти! Да бл…! — Держи, мелкий. Сашка Другов… Не даром баскетболист, а еще коллега по театралке. Вот так хоба и как по волшебству, я как он подошел и то не заметил! А улыбается как… И весело, и тепло, и из-за этого всего нисколько из-за «мелкого» не обидно, хочется улыбаться в ответ и улыбка до ушей рождается сама собой. — От салаги слышу. — поблагодарил я, принимая заветный «грааль» аж прижимая его к сердцу. Сашку бы так прижать! Что он младше меня на год мы выяснили в первый же день, когда выскочили со всеми страждущими перекурить между парами. И всякий раз затем при столкновении общались немного, так, что теплей некуда. Можно исключительно горячей. Знает ли он, что нравится мне? Нравлюсь ли ему я?.. Не вообще, с этим все понятно, а в очень определенном смысле нравлюсь ли. Мы не настолько сблизились, чтобы задавать друг другу такие вопросы. Собственно, хотя бы телефонами не обменялись до сих пор. Зачем? И так каждый день видимся. На занятиях. — Ты не представляешь, как меня выручил! — Вообще-то, догадываюсь. — откровенно рассмеялся Саша, а следом за ним я, так же легко и радостно, и искренне. — Тогда пошли этот самый чай пить. — бахнул я для самого себя неожиданное. Сашка сейчас вообще упадет. — А водочка? — с таким выражением тут же произнес он, и шутливо, и обаятельно, и по-свойски так, что мигом отлегло от сердца, не успевшего похолодеть и наоборот забившегося жарче, быстрее. Из нас двоих коленки решили подогнуться у меня. — Какой чай без водочки, ты чего? — округлил я глаза, словно бы услышав невесть о каком кощунстве. Водка у меня дома была. Подраться, оспаривая первенство ее приобретения, таким образом не довелось. Не люблю ее особо, мне пиво нравится. Не то б не задержалась надолго. Что, вот так все просто?.. Оказалось… Мы уже идем ко мне… Будь что будет, короче. Чего зря загадывать. В любом случае приятно проведу время в компании приятного мне человека. Знал бы он, насколько приятного… Может, и знает. *** POW Саша. В супермаркет я пришел не за водкой, если что. Доширак в тумбочке внезапно кончился. Пока так же внезапно не кончились и деньги, надо было затариться новым. Вообще не знаю, нахрена я ляпнул это «а водочка?» От счастливой растерянности, что ли? От неожиданной радости, в глубине души немыслимо долгожданной. Она вспыхнула во мне согревающей искрой в ту секунду, когда я увидел Серёжу — такого сосредоточенного и упорного в своем стремлении совершить практически невозможное. И он бы сумел. Он бы допрыгнул. На десятый раз или на пятнадцатый. Потому что Сережа может все. А я… Я просто не смог пройти мимо того, о ком думаю всегда, когда не сплю. Хотя, когда сплю…иногда тоже, хмм… Я протянул руку и достал этот волшебный — судя по тому, как его жаждали достать — чай. А Серёжа мне благодарно улыбнулся. Как и раньше улыбался при встрече — тепло и ласково. И невозможно оказалось, как и всегда, не улыбнуться ему в ответ. И сердце в который раз ёкнуло, и мелькнула на миг мысль, что, возможно, я ему… нравлюсь. Не только как человек и товарищ по цеху, но и… в том самом смысле. Том, от которого искры становятся языками пламени и, взметнувшись до небес, сжигают сердца́ дотла, чтобы потом возродить их из пепла. Чай, действительно, был волшебным. Потому что Сережа меня на него пригласил. К себе домой. Чёрт! Если б я был девчонкой, наверное, сразу бы вспыхнул, обомлел и размечтался… А потом начал мысленно сокрушаться, что трусы к лифчику не подходят. И ноги небритые. Но я парень. Говорят, симпатичный даже вроде, весёлый и приятный в общении. Только это ещё не гарантия счастья. Особенно, когда твое счастье одного с тобой пола. Однако сердцу-то на эти тонкости плевать. И оно колотится все быстрей, сжимаясь в предвкушении… «Ага, скоро тебя напоят чаем, а потом вместо десерта поцелуют. Мечтай, Сань, мечтай! И смотри свои сны…» Кажется, мне удалось ещё раз задорно улыбнуться и даже, типа, пошутить. Шутка, правда, была на уровне «Аншлаг с Е. Петросяном. Кому за 90. Смотрите, не уссытесь». Если буду продолжать в том же духе, Сережа начнет зевать, а не улыбаться. Но он, кажется, воспринял это всерьез? А если, правда, водки предложит? Выпить, что ли… для храбрости. Средь бела дня, да на голодный желудок…/знаю я, какая у нас студентов закусь: масло из-под шпрот и панировочные сухари из Ленты/. Самое то, чтобы захмелеть и обнаглеть. В общем, лучше, действительно, чай. — Далеко живёшь? — спросил я по дороге, чтобы не молчать многозначительно, сосредоточенно сводя брови в лихорадочных раздумьях. А то Сережа ещё передумает и вспомнит вдруг о неотложных делах, решив, что зря позвал в гости погружённого в себя начинающего алкоголика. — Уже почти пришли. — махнул Сережа рукой в сторону слегка облупленной высотки. Я и сам жил в похожей: лифты работают через день, а стены исписаны вечными истинами о том, что «А + С = Л» и «Антон-гандон». — А сам где обитаешь? — спросил он заинтересованно, снова улыбнувшись. — Да тоже недалеко. Приглашаю как-нибудь с ответным визитом. Придёшь? — не сумев вовремя прикусить язык, разогнался я. — Приду. Отчего же не прийти. — хмыкнул Сережа, пропуская меня в лифт, и, войдя следом, нажал кнопку 7 этажа. За те несколько секунд, что мы поднимались, успели три раза друг другу улыбнуться, не произнеся при этом ни единого слова. Улыбки эффективнее фраз: они быстрее и правдивее говорят о том, что мы стесняемся озвучить вслух. «Добро пожаловать» — гласил коврик у сережиной двери. Буква Д была как будто немного пожеваной, словно ее грызли бобры, а в слове «пожаловать» не хватало мягкого знака. Но все равно это был самый гостеприимный на свете коврик, лежащий у двери в квартиру самого привлекательного в мире парня… *** POW Сережа. Знает наверняка! И сто пудов так же заинтересовался мной, как я им! Поэтому мы оба вдруг стали вести себя, как идиоты, то нести пургу, то умолкать надолго, чего раньше между нами никогда не случалось. Когда мы не были наедине друг с другом, как сейчас, впервые так. Нам стало не по себе обоим! О чем-то же это говорит? Или нет? Чего проще, взять и разом выяснить все наверняка! Безвозвратно потеряв такого друга, как Сашка, угу, нет ничего проще. А мы точно друзья? Не так уж много мы друг о друге знаем, и знакомы не сказать, чтоб давно. Только все, какие есть, чувства, отчетливо декламируя прямо на ухо, во весь голос твердят прямо противоположное, к чему гораздо умней не прислушиваться. Про знакомы всю жизнь и прочую чепуховину. Я что, влюбился?! Зашибись. Всю дорогу до моего дома мы проделали каждый не в своей тарелке. Лишь когда дверцы лифта отрезали от нас всех остальных целиком и полностью, мы, удивительное дело, стали прежними собой, раскованными и безоглядно радующимися обществу друг друга. Заулыбались. Потому что больше некому было за нами подсмотреть, увидев вместе, но без группы сопровождения? Мы точней некуда стали флиртовать друг с другом на подходе! Или только я с ним, бля, как нагуглить такой ответ?! Снова одно счастливое спокойствие на душе, стоило закрыть за нами картирную дверь на все обороты. Захотелось поскорей кинуть драгоценную коробку с чаем куда долетит, не оглядываясь, чтоб проверить, чтобы освободить руки, чтобы… Хреновая мысль. Рук мне лучше не распускать, так и до ощущения себя каким-то педобиром недалеко, насколько бы мы совершеннолетними не были. Заманил, понимаешь, чаем угостить посулил. С водочкой. Кстати об этом. — Не разувайся и лучше тебе не знать, как давно здесь не мылись полы. — скинув на ходу куртку, я метнулся на кухню с проверкой. Мы только попить чайку. Никаких тапочек равно никаких спален, как-то так. Но, блин, не настолько же! — Сашка, прости. — высунулся я в коридор обратно с самым виноватым видом, один в один настолько, насколько себя и почувствовал. — Совсем забыл, что в кто-то из дорогих гостей выжрал в последний раз заветную бутыль, а все пиво вылакал я сам, такое добро в этом доме не задерживается. Сейчас все исправим, я мигом, или давай сгоняем вместе, как ты хочешь? — Сереж, успокойся. — рассмеялся Саша, чуть ли не с облегчением, если мне не показалось. — Я пошутил про водочку, честно. — А… — на большее не хватило дыхания, которое я перевел не раньше, чем выпалил всю извинительную тираду. Рассыпавшихся карточным домиком мыслей на иной ответ все равно не хватило бы тоже. Водка могла объяснить хоть что-то, но прийти пить чай и все, не ожидал ведь он что я одной левой мигом сварганю к чаю пирогов. То есть, Саша пришел просто ко мне и можно распускать руки?! Избавившись от плаща, он вошел на кухню, подошел ко мне совсем-совсем близко… в лифте и то мы не стояли ближе! Но потом культурно уселся на табурет и закурил. Я опять чего-то не понял? Все, хватит с меня этих непоняток. Сейчас тоже перекурю, успокоюсь и спрошу в лоб. Как спросится, насколько бы по-идиотски первый пришедший в голову вариант не прозвучал. Чайник только не забыть, следом за водкой, поставить. СТОП! Я же уже принял вполне себе здравое решение отпустить все спокойно идти своим чередом, куда приведет, так нафига, спрашивается, потом заметался? Чем ближе мы подходили к моему обиталищу, тем больше. Вот пусть так себе дальше и… катится кувырком, куда кривая вынесет. Сашка мой гость, в конце концов пора об этом вспомнить, взять себя в руки и… А хочется — его. Хочется взять и усесться к нему на колени, обнять за шею, заглянуть в глаза, ощущая на лице его дыхание и спросить в лоб «Хочешь меня?». Со всеми гостями именно так всегда и поступают, если кто-то не в курсе. С грехом пополам вернувшись к ранее выбранному курсу, я начал рассказывать какую-то байку, с чего разговор свернул на что-то еще, а потом, к слову, на третье, пятое-десятое, и все стало как раньше, как все время было между нами с первого дня знакомства. И вечер подкрался незаметно, на мягких котофейских лапках. Что становится поздно, до нас дошло только когда включаемый в туалете свет начал бить по глазам. Пришлось наконец включить и на кухне. Отчего вмиг вернулось долбанное чувство страшной неловкости. Сашка засобирался домой. Как отчаянно мне не хотелось, чтобы он остался, я не стал его задерживать… Вышел проводить в коридор. Тут я и скажу… что-нибудь… чтобы у него была возможность сразу уйти, не захотев остаться и провести эту ночь вместе со мной! Да что со мной?! Это ж так просто! Сто раз… ну, не сто, конечно, но разве я не говорил чего-то такого раньше, не делал первого шага к намеченной цели? Сейчас-то почему туплю и торможу?! Влюбляться фигово, так я и знал. Сейчас… Теперь точно… Сейчас! Сейчас… Застегиваются последние пуговицы на плаще… Сейчас или никогда! — Спасибо за чай. — Тебе за него же спасибо. Тут Саша меня и обнял! САМ! А я обнял его. Это было… Так, как будто бы мы сотни раз до этого обнимали друг друга, настолько естественно. Это было самое сверхъестественное, что у меня в жизни было, ни разу до этого момента не испытанное, совершенно незнакомое и шока потрясающе прекрасное! Нет… Стоп… Мало ли почему обнимаются люди?! К тому же лучшие друзья, к тому же на прощание! А мы абсолютно точно друзья?! Даже теперь?.. Не на вокзале ведь прощаемся, разъезжаясь в разные города! Что все это значит?! А потом я ощутил его горячее дыхание у виска… А потом, там же, прикосновение его губ! И успел сказать себе, что все равно ошибаюсь, но следом затем, почувствовал его губы на лице! Кожей щеки… И снова, ближе ко рту, и еще немного ближе… и совсем близко ото рта в следующий раз… Тут только до меня дошло, что я стою одеревенев от сладкого шока, и никак ему не отвечаю. Я совсем того?! Последняя мысль додумывалась уже в полете. Души, ракетой рванувшейся ввысь, в заоблачные немыслимые дали, тела, взвившегося, блин, следом, и это было в точности, как когда один запевает, а второй подхватывает, так и рождается на свет красота песни. Сашка меня подхватил буквально, когда я подпрыгнул в который раз за сегодня, обвиваясь вокруг него руками и ногами, с неконтролируемым стоном чертовой страсти, жадно приникая ртом к его рту. И мучительно соображать, как бы заговорить с ним о таком, стало наконец-то не нужно. *** POW Саша. Кто сказал, что если тебе легко с человеком, то все у вас будет просто? Легко было. И счастливо до бешеного пульса, и весело до широчайшей улыбки, и тепло, горячо даже. И… уютно, что ли… Просто не было нихрена. И мысли лезли в голову разные: глупые и непрошенные, сбивчивые и обрывочные, как будто переданные неисправным телеграфом: «Водки и, правда, нет?.. Или предложение за ней сходить — просто повод отыграть назад… выйти из дома и проститься у магазина… И собираться недолго — вон не разулись даже… Какого черта! Далась мне эта водка…» «А чай всё-таки будет. Значит, не жалеет, что привел к себе? Пока нет…» " Почему так странно звучит молчание — гораздо громче слов. От него сгущается воздух, сдавливая грудь… И словно толкает вперёд… Но в то же время не пускает, ложась многотонной тяжестью на плечи… Так что ноги не держат… Да, табуретка мне весьма кстати подвернулась…» «Говори, Серёжа, говори… Пока молчание нас не раздавило. Или не притиснуло друг к другу, заставляя забыть границы благоразумия в стремлении совершить немыслимое… Говори, Серёж. А я займу сигаретой и чаем свои беспокойные руки, не давая им коснуться тебя и разрушить все, что есть между нами, не построив ничего взамен…» «Ты ведь просто друг мне? Или не… просто? Как страшно сделать шаг, чтобы найти ответ на этот вопрос. Как горько его не сделать…» За окном сгущаются сумерки. Зажигаются фонари. И свет на кухне вспыхивает ярко и резко, разбивая теплый и ласковый полумрак. И глаза щурятся, привыкая… словно в кинотеатре после фильма. Вот только ты был где-то там — в волшебной атмосфере проникающей в сердце истории и вдруг The end. Реальность обрушивается на голову и понимаешь: сеанс окончен, пора домой. А ведь действительно — пора и честь знать. Пока паузы в разговоре, страновящиеся все длиннее, не превратились в немую неловкость. Пока Сережа не начал зевать, из вежливости уверяя, что это он не от скуки, а по причине позднего времени… Нехотя встаю и, провожаемый Сережей, иду в прихожую. Пора натягивать плащ, прощаться и благодарить за чудный вечер. А потом идти по залитым жёлтым искусственным светом улицам и перебирать в памяти каждую минуту разговора, каждый взгляд… И гадать, гадать: я для Серёжи просто друг? Или не… просто? И удастся ли ещё раз остаться вот так вот, наедине, чтобы снова попытаться это выяснить? Может быть… Он ведь обещал прийти в гости… Последняя пуговица застегнута. Осталось только руку пожать. Это будет правильно… по-дружески, ага. Я качнулся вперёд, поднимая руку. И Серёжа тоже в тот самый момент подался мне навстречу. А потом что-то случилось. И, кажется, рассудок в этом совершенно не участвовал. Потому что я словно смотрел на себя со стороны… И в то же время был внутри и наслаждался тем, что ощущали мои тело и душа. То и дело словно проваливался в чувственный туман, а потом снова всплывал на поверхность… Будто листал в 7-D альбоме цветные фотографии, проживая запечатлённое на них счастье… И то что я видел и чувствовал было невероятно прекрасно. Так сладко… И так правильно. Плечи и спина под ладонями… Выступающие острия лопаток и ровная ложбинка позвоночника… Жилка на виске вздрагивает под моими губами так часто, что я сбиваюсь, считая пульс… он убегает от меня, а я пытаюсь его догнать… брови, ресницы и скулы… губы все ближе и ближе… «Почему я не могу оторваться от тебя, Сережа? Аромат твоей кожи и упрямые вихры на затылке манят меня и кутают в сети неодолимого желания быть с тобой рядом… абсолютной невозможности выпустить тебя из рук… Даже если ты против. Даже если не отвечаешь — ошалев от наглости «дружеских» объятий и замерев, вместо того, чтобы вырваться и ударить». Только он совсем не собирается меня бить, посылая в матерное и безвозвратное далёко… Сережа целует меня в ответ. Руки и ноги, сильные и цепкие, обвивают меня крепко-крепко. И я подхватываю его, едва не задыхаясь от накатившего облегчения и восторга. Понимая, что получил ответ на вопрос, терзавший меня весь вечер… Притискиваю его к стене, освобождая руки, которые тут же начинают действовать — судорожно и вразнобой. Правая лихорадочно задирает чужую футболку, левая неловко пытается расстегнуть собственные пуговицы. Сережины руки помогают, зеркаля движения. Левая тянет футболку вверх, правая цепляется за воротник плаща. Но наши пальцы переплетаются между собой, забывая о своей миссии. Точно так же, как сплетается наше дыхание между неспособными разомкнуться губами. Притираются друг к другу тела, накаляясь от взаимного жара и твердости… Кажется, ещё секунда — и вспыхнут злосчастные тряпки, осыпаясь пеплом к ногам. Сережа яростно взрыкивает, разрывая поцелуй, толкается напряжёнными бедрами в мой живот, проезжаясь ягодицами по каменному члену и требуя свободы для манёвра, выгибается, опираясь на стену затылком и сдергивает одним махом футболку, откидывая ее куда-то под вешалку. А потом всерьез берется за немыслимое множество моих пуговиц, не оставляя им ни единого шанса. Лишенный пьянящего вкуса его губ, я начинаю слегка соображать, осознавая, что прихожая — не самое лучшее место для того, что мы… мы, что, действительно, собираемся?.. О, Господи, да! Выпутываюсь из рукавов, оставляя на полу плащ вместе с рубашкой, и, подхватив Серёжу под ягодицы, несу куда-то… Кажется, я видел… диван. Или кресло… Но он снова меня целует, и я больше не вижу ничего вокруг, пока не ударяюсь коленом обо что-то мягкое и не падаю на это спиной, устраивая его сверху… Сердце колотится, как после марафонской дистанции, и я откидываю голову назад, пытаясь отдышаться. Но тщетно. Сережины губы пробегают по подбородку, обжигают ухо, спускаются на шею, прогоняя вдоль позвоночника легионы невидимых насекомых, и я не могу сдержать стон… «Пока мы не переполошили всех соседей, заткни мне чем-нибудь рот, Серёж! Потому что это невыносимо…». *** POW Сережа. Сашка! Со мной! Подо мной! Мой! Он мой! Сашка Другов теперь мой… Сходя с ума от зашкаливших в поднебесье чувств, отчего способность соображать стремительно скатилась на нулевую отметку и устремилась дальше в минус, я хотел забрать Сашу себе всего разом, всем собой, губами и руками, языком, торопящимся познать его вкус, всем телом, жадно вжимавшимся в его пах бедрами. На которых стоило мне только ощутить жар его ладоней, еще даже не сжавших ягодиц, лишь потом с силой прижавших меня к себе еще теснее, начавших гладить, чем дальше, тем откровенней, пальцами между, как всё. В голове будто взорвалось что-то, или в сердце, или в душе, подходит любое из определений всей составляющей каждого. Оторваться от Сашиного рта представлялось нереальным, но мне было нужно больше и больше, чем воздух, чем жизнь, чем все, что угодно! Мне был нужен он, немедленно, во мне, окончательно мой! Так же сильно мне хотелось в него, раз Саша, кажется, был не против, но даже на одно лишь выяснение этого времени терять не хотелось. Приподнявшись на локтях, исступленно целуя его губы до последнего, я плавно съехал по нему вниз, продолжая тем распалять и его, и себя, опустился на колени между его разведенных ног и взялся на пуговицу на джинсах, за молнию, не разрывая взгляда. Остановишь меня? Нет? Вот только попробуй! Что Сашка чуть было не сделал, судя по тому, как он сбивчиво-торопливо забормотал мое имя и начал неловко приподниматься, словно мы с ним не культурно пили чаек, а глушили самогон, но я не оставил ему возможности возразить мне, уже сдернув с него вниз мешавшую мне одежду, и заглотил его член, насколько смог глубоко, сразу. Хотелось бы мне начать знакомство с ним не спеша, ласкать Сашу так долго, как он бы смог это вынести без мучительного голода, требующего незамедлительного утоления, иначе, кажется, смерть. Ничего, потом, еще успеется… Глаза прикрылись, тем больше сосредотачивая меня том, чего хотелось сильней всего — ощущать Сашу физически! Осязать его, вкушать, смаковать… Губы обхватили его член насколько могли плотно, я заскользил по стволу со стоном чувственного наслаждения, которого не сумел удержать, и с ликованием в душе услышал стон Саши, чувствуя сладкую дрожь его тела. Он хочет меня! Хочет! Он хочет меня так сильно!.. Это… такое счастье… оказывается… Когда тебя хочет тот, кого сам ты хочешь до умопомрачения без никаких преувеличений. Когда он в меня хлынул, когда моего слуха коснулся его долгий, надсадный стон, когда мои ладони, не прекращавшие ласково гладить его судорожно напряженные бедра, почувствовали спавшее напряжение, я поразительно как не кончил следом за Сашкой сам, так ни разу к себе и не прикоснувшись. Это было что-то… невероятное и незнакомое до сего дня… Какой-то экстаз души, равносильный телесному, если такое бывает не только в религиозном смысле. Похоже, что бывает еще как… Подумать только, еще вчера я даже не знал, как сильно… хочу его или люблю? Я не думал об этом. Усиленно не думал. Я продолжал ни о чем не думать, на что сейчас элементарно не было сил погрузившейся в нирвану с головой души, когда меня подхватили подмышки Сашины сильные, горячие руки и вернули обратно. На топчан, куда он бережно, чуть ли не с трепетом каким-то, уложил меня на спину, и вновь жарко прильнул ко рту, поддерживая затылок всей ладонью одной руки, другой же торопясь забрался ко мне в штаны. Когда его пальцы плавно сомкнулись на моем члене, меня как током прошило с головы до ног, я весь выгнулся, дернулся, затрепетал, замотал головой, застонал отчаянно громко, обрывая наш поцелуй, и почти мгновенно кончил ему в руку. А потом чувство, что остатки сознания нафиг потерял, заодно за способностью мыслить хотя бы отчасти. Было так хорошо оживать в его объятиях… Как же было потрясающе хорошо лежать с ним рядом, обнимать друг друга, слушая Сашино раздающееся рядом дыхание, понемногу становящееся тише и спокойней. Но стоило ему восстановиться, уже не остановиться снова стало нам с ним. Самое время было окончательно избавиться от шмоток, тут только мне и вспомнилось, вызвав чертыханье и дурной смешок. — Сереж, что? Черт! — Ты о чем? — А ты? Мы не без некоторого испуга уставились в глаза друг дружке, синхронно перестав избавляться от уличной обуви, и тут же дружно расхохотались, все еще не до конца избавившись от своих страхов. Причина которых была у нас с ним вряд ли одна и та же. — Обещаешь не смеяться? — Клянусь. — шутливо воздел тот руку, подражая кому-то из древности, может, римскому патрицию, а может индейцу. — Я тебе нарочно тапки не предлагал, чтобы не начать распускать руки, заманив в спальню, так сказать. Обещал же не ржать! — Я думал, тебе меня выставить так не терпится. Очень смешно, да. — А ты из-за чего выругался? — Дошло, что у меня нет при себе ничего, что нам с тобой… прямо сейчас… и понадобится. — Не проблема, все у меня есть. — всю мою веселость точно резким порывом ветра сдуло. — Ты у меня не первый, Саш, знаешь ли. — Знаю, теперь. — улыбнулся он мне так, что я облегченно перевел дух, и заулыбался обратно, когда Саша ласково погладил меня по скуле. Решиться спросить его о том же, я все-таки не смог. Стало реально страшновато, услышать как отрицательный, так и положительный ответ на вопрос. — Это тоже никакая не проблема, Сережка, ты чего? Мы вновь принялись целоваться, с утроенным неистовством, в промежутках кое-как избавляясь от остатков одежды, стремясь поскорее вернуться друг к другу. Полностью. Чтобы уже не на что больше друг от друга не отвлекаться. И все же мы с ним замерли вдруг, не сговариваясь, друг напротив друга, непохожими друг на друга отраженьями в зеркале, неспособном соврать. Самураями какими-то, это те так сидят, на коленях, правда, не на кровати при этом, а на чем там они сидят, на татами?.. И чего мне самураи эти несчастные внезапно вспомнились… Мы долго всматривались друг в друга, и откровенно друг другом любовались, я-то Сашкой точно, с которого только картины маслом, в обнаженном виде, писать. Залюбовался еле дыша от восторга, удивляясь, чего такого прям привлекательного видел он во мне. Вновь потянулись друг к другу руки, переплелись пальцы, подались вперед тела, губы опять оказались так близко друг от друга, что я только каким-то чудом сумел заставить себя заговорить. Вместо того, чтобы всецело отдаться действию несоизмеримо для них более приятному. — Пообещаешь мне еще кое-что? — со всей серьезностью попросил я. — Обещаю заранее что угодно. — без тени шутливости, произнес Саша в ответ. — Говори мне все, что тебе там про себя подумается, потому что я могу иметь в виду что-то абсолютно другое. Как недавно с треклятыми тапками. Саша кивнул мне и этого оказалось более, чем достаточно. Теперь я мог быть уверен, что так и будет. Вот так все просто… Вера любимому человеку такая… И мы снова стали целоваться, снова и снова, и снова и снова! Гладить друг друга, нежить и распалять, узнавать, все ближе и ближе, и ближе! Саша лег на меня, всем своим охренительно прекрасным, горячим и мускулистым телом, весь, как и я голый, и вместо крови по венам мигом заструился электрический ток в чистом виде! — Сказать? — шепнул он мне на ухо, как если бы нас кто-то мог подслушать, и я даже не сразу понял, о чем он вообще, а потом кивнул, как он, внимательно заглянув ему в глаза. — Что я не буду у тебя и последним тоже не проблема, Сереж. Но ты будешь возвращаться ко мне. Утверждение это или вопрос, было не разобрать, мне показалось, Саша сам не особенно понял, что говорит мне, и что он говорит вслух вообще, как и я с огромным трудом разбирал, на каком свете нахожусь вовсе. Он говорил будто шаман в трансе. Так же и я, словно заглянув в будущее, ответил оттуда свое: — Да. Мне же никто, кроме тебя не нужен, не был и не будет, по-настоящему… Настоящий — один только ты, Саша. *** POW Саша. «Бойтесь своих желаний…» Так, кажется, говорят. Или озвучивайте их погромче — хотя бы шепотом, а не мысленно. И поторопитесь, иначе будет поздно. Сережа внял моим мольбам. Только сделал все наоборот. Вместо того, чтобы закрыть рот мне, он занял свой… Мной. И все попытки протеста — вялые и неискренние, на самом-то деле — растаяли в его потемневшем требовательном взгляде… растворились в жаркой влажности его губ, языка и… горла… О…бо…же… Я едва сдержался, чтобы не закричать. Искусал себе губы, а потом принялся за пальцы, пытаясь притушить хоть немного пожар, расползающийся от места нашего с Сережей соединения… унять огонь, сотрясающий неконтролируемой дрожью напряженное тело и рвущийся из груди бессвязными стонами… Только ни боль, ни сумбурные мысли, мельтешащие в кружащейся от нехватки кислорода голове, не могли отвлечь от обжигающей нежности и вышибающей мозги жадности сережиных ласк. Не то чтобы это был первый в моей жизни опыт… Но… клянусь жизнью… самый невероятный! Было ли дело в том, что все парни в целом, в отличие от девчонок, гораздо лучше понимают тонкости процесса, ориентируясь на собственные ощущения? Или дело было все же в индивидуальном мастерстве одного совершенно конкретного парня? Об этом поразмыслить долго не удалось. И сдержаться тоже. Надеюсь, я не слишком громко орал… И не от собственного крика у меня сейчас звенит в ушах… И где они вообще, эти уши? Как и весь я… с головы до пят превратившийся в нечто невесомо плывущее в пустоте, размётаное на атомы обрушившимся наслаждением… Да неважно… Совершенно неважно, где сейчас я. Самое главное — где Сережа. Неутолимая жажда ощутить его рядом… всем собой — кожей, сердцем, эмоциями — возвращает силы рукам. И я притягиваю гибкое, горячее тело… близко-близко… вжимаю в себя на секунду, стискивая зубы от невыносимого желания вплавить Серёжу внутрь — всего его до последней капли крови. До последнего вздоха, рвущегося с этих раскрасневшихся, потерявших очертания губ… Я приникаю к ним поцелуем… и терпкий вкус собственного семени, смешавшийся с неповторимым серёжиным букетом бьёт по мозгам крепче алкоголя… Он же их и встряхивает. Я спохватываюсь: Сережа ведь так и не…? Да, он все ещё возбужден и вздрагивает всем телом, когда моя ладонь обхватывает каменную твердость члена, оглаживая подушечкой большого пальца истекающую смазкой набухшую головку… «Господи… Какой же ты красивый, Серёж! Я бы вечность мог любоваться на то, как ты выгибаешься в моих руках… Такой открытый… Такой отзывчивый… Такой… Мой.» Хочу, чтобы в следующий раз это длилось дольше…гораздо дольше той пары движений, после которых Сережа блаженно растворяется в моих объятиях, лаская слух громким откровенным стоном, убедительно свидетельствующим о силе его наслаждения, эхом отзывающимся и в моем теле… Доставлять удовольствие, погружая партнёра в нирвану, оказывается, столь же приятно, как и получать его. Видимо, все дело в том, с кем ты это удовольствие делишь… По мере того, как приходит в норму наше дыхание, сознание тоже приобретает некоторую ясность… Но мы, приходя в себя, к счастью, не испытываем неловкости, заставляющей прятать глаза и отыскивать повод для побега. Мы собираемся продолжить. И именно для этого сейчас торопливо стягиваем оставшуюся на нас одежду — охренеть, ведь даже не разулись! И от того, насколько нам, оказывается, сорвало башню, смешно сразу обоим. И становится вдруг не только легко, но и просто. Просто озвучить свои былые сомнения, просто признаться в том, что волнует сейчас… И любоваться друг другом — открыто и без стеснения, зная, что можно. Можно смотреть и можно касаться. И все, что угодно — можно. Потому что я — твой, а ты — мой. «Не первый? Я знаю, Серёж. Я это понял. А ещё знаю, что не стану для тебя «одним из многих» — третьим в пятом ряду мальчиком на один раз. Я отчего-то уверен, что ты не с каждым вторым встречным приятелем вот так вот пьешь на кухне чай, а потом обнимаешься на диване с далеко идущими намерениями. И, значит, у нас с тобой есть будущее. А что там было раньше… Прошлое потому и прошлое, что уже прошло и никогда не вернётся. Только… мне бы очень не хотелось однажды стать ненужным тебе минувшим… Не иметь больше возможности смотреть тебе в глаза… касаться тебя… И целовать. Так, как сейчас. И даже если…» — Что я не буду у тебя и последним тоже не проблема, Сереж. Но ты будешь возвращаться ко мне. «Я это вслух сказал? Ну, да… И хоть сомнительная, наверное, вышла истина… Но ты прав, Сережа. Озвучил свои мысли — и легче стало. Особенно после того, как ты ответил мне «Да». Нам нужно больше говорить — о наших желаниях и терзаниях. А я все же постараюсь не выпустить из рук так нежданно упавшее в них счастье. Нежданно и, наверное, незаслуженно. Только, знаешь, мне всегда нравилось одно мудрое высказывание: «Любовь получает не тот, кто ее заслуживает, а тот, кто в ней нуждается». Я очень нуждаюсь в тебе, Серёж… И я тебе обязательно об этом скажу… Чуть позже. А сейчас мне хотелось бы о другом… Другого. Того, о чем я не раз думал вечерами в ду́ше, сжимая в ладони пульсирующий член.» — Серё…жа… Шепчу прерывисто в горячее ухо, снова распаленный нашими поцелуями и обжигающими прикосновениями рук… ощущением близости обнаженных тел. Той, от которой немыслимо хочется стать ещё ближе. Стать единым целым. И ни миллиметра расстояния, и ни капли сомнения. — Серёж… Раз уж у тебя имеется опыт… и все необходимое, чтобы им поделиться… не мог бы ты заняться… моим образованием? Мои знания, увы… носят весьма обрывочный и сугубо теоретический характер… Обещаю быть покладистым учеником… и слушаться твоих указаний… По крайней мере, пока крышу опять не сорвёт. Сережа слегка отодвигается и меряет меня нарочито оценивающим взглядом, в котором жажда мешается с ласковой усмешкой, оттеняя жаркими искрами темноту растекшихся по радужке зрачков. — Если мне будет куда вставить свои указания… в этом блистательном монологе олицетворенной любознательности и неутолимой жажды… прикладных умений и навыков. — лукаво улыбается он. И тянется через меня к дверце тумбочки, наваливаясь всем жарким обнаженным телом. И особенно обжигающая его часть — снова твердая и готовая действовать — проезжается по моему прессу, действуя словно удар под дых. — Куда вставить… это мы разберемся… — облизывая враз пересохшие губы, бормочу я. И обхватив ладонями сережины ягодицы, подтягиваю его повыше, чтобы попробовать на вкус прозрачную каплю, норовящую сорваться с шелковистой головки на мою грудь. На языке растекается терпко-соленая нота… Сережа судорожно вздыхает, сжимая в руке тюбик со смазкой, и запрокидывает голову. Я обхватываю губами гладкое навершие напряжённого члена и обвожу языком по кругу — словно леденец. Он невольно толкается вперёд, глубже. И замирает. — Ты… все схватываешь на лету, мой ученик… — хрипловато произносит Сережа. — Но сегодня у нас другая тема. А кто-то обещал слушаться… Я медленно убираю ладони с сережиных ягодиц, успевая напоследок жадно огладить ложбинку между ними, и завожу руки за голову. Сережа пристально смотрит мне в глаза, обводя мои губы пальцами, приоткрывая и поглаживая нижнюю подушечкой большого, и говорит: — Все будет, Саш… обещаю. Все, что ты захочешь. Все, что мы оба захотим. Я на миг прикрываю глаза. И волнующее предвкушение затопляет солнечное сплетение, растекаясь по нервным окончаниям словно афродизиак… «Все что мы оба захотим…» «Я хочу с тобой всего, Сережа. Всего, что ты захочешь мне дать. И я сейчас не только о сексе. Твоя душа притягивает меня не меньше, чем твое тело. Ты ведь знаешь об этом? Ты обязательно узнаешь». Но сегодня у нас другая тема. И подчиняясь горячим серёжиным рукам, я широко развожу бедра, беззастенчиво открываясь взглядам и прикосновениям того, кому доверяю. И кого, оказывается, уже давно люблю. *** POW Сережа. Сашенька… Как же мне хочется называть тебя так! Теперь, сейчас… То, что ты сказал… То, как весь передо мной открылся… Доверился! Как… как будто бы… как сдаются на милость победителя! Я такую пургу понес… Только бы не сказать того единственного, что повторяю и повторяю тебе про себя, твержу молитвой, блин, как и твое имя, но произнести… не могу, не вслух… В жизни бы не подумал, что мне может стать не по себе от того, что я был до кого-нибудь с кем-то еще! А Сашка… он мне заранее простил измены, к которым уже готов в дальнейшем! Насколько к такому можно быть готовым вообще, это ведь как невозможно оказаться готовым к чьей-нибудь смерти, сколько бы прожитых лет ей не предшествовало или насколько бы ни была тяжелой и безнадежной предшествующая ей болезнь. Саш… Я тебя люблю… Ты… невероятный! Я не хочу делать тебе больно! Ты уже не веришь, что не сделаю? А с чего бы верить, что нет, когда «джентльменский набор» всегда под рукой… Сашенька… Сашка… — Я видел будущее. — заговорщицки понизив голос, как можно веселей проговорил я, — Только что. Сказать, какое? — Стражду поскорее узнать. — в тон мне ответил Саша, глаза которого остались такими же серьезными, как у меня самого. — Мы с тобой еще не раз посмеемся над тем твоим «А водочки». — склонился я к его уже настолько бесконечно дорогому лицу, чтобы поцеловать в такой заманчиво крупный рот, в неимоверно соблазнительные губы, теперь вдобавок припухшие от наших многочисленных горячих поцелуев, и ставшие от этого особенно красивыми. Поцеловать кратко и предельно ласково. Говоря поцелуем и «Сашенька…», и «Люблю», все то, что мне не сказать ему напрямую, как есть… — Давай это будет как такой пароль у нас с тобой. Я пока не придумал к чему. — Давай. — просто ответил Саша, но я уже не мог думать не о чем другом, кроме как о том, что он лежит прямо передо мной голый и ждущий меня. Так что сказанное им было мною услышано прямым призывом к незамедлительному действию. Согрев в пальцах так меня подставивший лубрикант, «роялем в кустах» оказавшийся прямиком под рукой, я пересаживаюсь поудобней и касаюсь его там, где так хочу оказаться, до безумия! Саша непроизвольно вздрагивает, втягивает сквозь зубы воздух, но подается при этом ко мне навстречу, а не отстраняется от моей руки, от меня! Не могу и не собираюсь удерживаться, весь тянусь к его губам вновь, всем сердцем, с риском не удержать навернувшихся на глазах слез, и целую, целую, целую… Совсем легко сначала, так же, как одновременно начинаю расслаблять сжатые мышцы, постепенно все настойчивее и глубже затем. То, как Саша сладостно содрогается всем телом, как он стонет, долго и глухо, когда я нахожу точку, от которой внутри словно рассыпаются электрические искры, мгновенно разжигающие в крови пожар, возбуждает меня едва ли не больше него самого. Улыбаюсь ему бескрайне счастливо, так, каким себя сейчас чувствую, самым счастливым человеком в мире из когда-либо в нем живущих, зачарованно наблюдая за мельчайшими изменениями в выражении его лица, отражающими почти нестерпимое удовольствие — которое доставляю ему я, и каким же счастливым меня самого это и делает! Улыбаюсь еще шире, когда он распахивает прикрывшиеся от наслаждения глаза, ставшего в эту секунду почти невыносимым для него, от массирования заветного бугорка внутри. Озорно подмигиваю и вновь склоняюсь к его паху, чуть касаясь губами зацеловывая все открывшееся мне желанное пространство, начиная с такой нежной кожи внутренней стороны бедер. Возвращаюсь к пропущенному началу, неспешно проводя языком вдоль ствола, раз и другой, и беру в губы скользкую горячую головку. Одновременно проникая в него еще одним пальцем, бережно расслабляя и расширяя. Чутко прислушиваясь к его ощущениям, я не улавливаю ни малейшего признака возникновения болевых ощущений, по крайней мере, на этом этапе нам удается миновать их, что делает меня еще счастливей. А уж возбуждает до чего… Сегодня нам определенно не суждено растянуть удовольствие. А сколько у нас с Сашей будет «Завтра»… такого никому не узнать раньше, чем они наступят… если придут… Только бы Саша никуда от меня не уходил! Еще немного, и он бы мог кончить прямо сейчас, от моей руки, а потом он сжал бы пальцы на моем члене, и мгновенно кончил бы ему в руку я, и все это воочию представилось настолько заманчивым, что я еле заставил себя остановиться. Нам обоим гораздо больше хочется другого. И это просто охренительнейше здорово! С нежностью чуть коснувшись его губ, я снова потянулся к сподручному «роялю», сперва извлеча из-под «крышки» влажные салфетки, чтобы вытереть пальцы, а затем достать то, что практически наверняка должно было вызвать у Саши некоторую растерянность, что и произошло. — Ты не можешь мне доверять, Саш. — как можно мягче прокомментировал я, надрывая пачку презервативов для анального секса и со сноровкой, которой могло бы быть и поменьше, надевая «резинку». — Это только для твоего спокойствия, и, в таком случае, моего, соответственно тоже. Я сам не очень понял, чего сказал, но смысл ясен, так что возражать даже не думай. Я — могу тебе доверять и верю. — Так ведь и я тебе, Сережка. Бляха, да от одного его голоса кончить можно… И мы снова принялись целоваться, тем отвлекаясь от зримо замаячившей финишной прямой, но подождет, никуда не денется! Целоваться с Сашей так приятно… Так приятно обнимать его и гладить, и ощущать его ласки и объятия, всем своим существом, жадно вбирающим в себя каждое его прикосновение, запах, дыхание! Все, нет больше сил ждать дальше! — Ляжешь для меня на живот? — сбивчиво шепчу ему на ухо, судорожно обняв за плечи, — Так будет легче, так тебе почти наверняка нисколько не будет больно. Я не хочу делать тебе больно, Сашка, никогда… — он что-то хотел сказать, чего-нибудь возразить, наверняка, как-нибудь меня успокоить на этот счет, но слушать я не стал, перебил, крепко обхватив в ладони его лицо, — Будешь смотреть мне прямо в глаза, когда станешь меня трахать? Сашка кивнул, не найдясь с ответом и лучшего отыскать все равно бы не мог. Кто из нас двоих сейчас нервничает больше?.. Целую его, целую и целую, как пью, до дна, как приникают к воде, мучаясь убийственной жаждой. Целую и подталкиваю незаметно, укладывая лицом в подушку. Боже… Блин… Боже!.. Вхожу в него как можно медленнее, оставляя возможность начать привыкать уже сейчас, а не когда я остановлюсь, давая на это больше времени. И снова как взрыв бог знает где, на душе или в голове, или в самом потаенном уголке сердца. Плавно ложусь на него, просовывая руки к Саше под грудь, чтобы снова обнять, оставляя в локтях не так уж много веса, и, задыхаясь, вновь шепчу, вне себя совершенно: — Сашенька, я люблю тебя, я очень-очень сильно тебя люблю, я никому такого не говорил и ни к кому такого, как к тебе, не чувствовал, и не скажу больше никому, никогда, я точно знаю… Его «Я люблю тебя» в ответ!.. Я — больше не я… Невозможно быть таким счастливым! Но я — есть. Я трахал его бесконечно долго — ощущалось так, все горячей и прекраснее. Трахал, не переставая целовать или что-то шептать, или стонать, или умолять, я не знаю, ничего больше не знаю… Кроме одного. Наверняка. — Я люблю тебя, люблю, Сашка, люблю… *** POW Саша «Ты не можешь мне доверять, Саш.»… От этих слов становится неожиданно больно. За тебя больно. Почему ты так строг к себе, Сережа? За что так с собой суров? Или это отражение чужого отношения, принятого тобой, как данность? Чужого холодного равнодушия, разуверившего тебя в самом себе — тогда, когда ты ждал равноценного ответа на собственные искренние и безоглядные чувства… Кто бы ни был тот, обманувший твою веру и причинивший тебе боль, он об этом ещё пожалеет. Все возвращается бумерангом. Поверь. Я верю тебе. Доверяю. Хочу доверять и буду — сколько бы ты ни пытался винить себя в том, что было когда-то… или может ещё случиться. Я принимаю тебя всего целиком. А ты принимаешь мое принятие тебя. Пусть это будет нашей аксиомой. И ты не должен ничего мне объяснять. Я бы хотел избежать всего, что может стать преградой между нами. Всего, что может смазать, приглушить нашу близость… и твое наслаждение… Я бы хотел обойтись без презервативов. Но если тебе так спокойнее — пусть они будут. Пока ты не научился доверять себе настолько, чтобы принять мое доверие тебе. Я так хочу дать тебе понять, что ты — лучший на Земле человек! Для меня — безусловно. И это счастье — быть твоим. Ощущать нас двоих — одним, единым целым. Даже если ты пока ещё не во мне… если пока ещё только готовишь меня для себя. Ведь эта связь сильнее, чем слияние тел… Ты — мой пароль, а я — твой отзыв. К настоящему и будущему, в котором мы не раз ещё будем смеяться вместе. /В том числе и над странным для непосвящённых «а водочки?"/ Если слова слишком пусты и затерты, может быть, мое желание принадлежать тебе — до самого дна, до последней капли — скажет это убедительнее. И моя безоглядная готовность отдаваться тебе, раскрываться под твоими ласками — слишком малая дань за твою трепетную заботу по отношению ко мне. Твои чуткие пальцы приносят лишь удовольствие. Ни секунды боли, ни мгновения дискомфорта… Наслаждение растекается по телу, накатывает волнами, раскручиваясь по спирали от той точки, которой ты касаешься так бережно. И так настойчиво. И я открываюсь тебе настолько полно, что совершенно не смущаюсь своих откровенных стонов, выгибающегося тела, лихорадочно стискивающих покрывало пальцев, широко разведенных бедер и пронзающей тело дрожи… Перед тобой мне нечего стесняться. Твой внимательный взгляд, взволнованный и… голодный, не смущает. Наоборот, заводит неимоверно… Заставляя безудержно стонать ещё громче, жадно принимать поцелуи и бесстыдно нанизываться на пальцы, судорожно запрокидывая голову. Растворяя любое стеснение и глупые опасения показаться смешным… Разжигая желание показать, насколько мне хорошо — здесь и сейчас. Насколько хорошо быть твоим. Твой взгляд — огненная нить между нами. Соединяющая нас чувственная цепь… и я почти бессознательно протестую на твою просьбу разорвать эту связь. Однако снова подчиняюсь… покоренный страстной заботой обо мне, плененный жаркой нежностью твоих поцелуев… Сраженный твоим вопросом, звучащим пробирающим сладостной дрожью обещанием… С тобой я согласен на все. И сегодня, и завтра. И всегда. Меня прошивает электрическим током от жаркого, тяжёлого предвкушения… Я обязательно буду смотреть тебе в глаза, когда придет мой черед — брать тебя, раскрывать для себя… И трахать. Это бесстыдно-терпкое, обжигающе-откровенное «трахать» рокочет в глубине просыпающимся вулканом, впечатывается между лопаток жгучим чувственным хлыстом, заставляя распластаться под волнующей тяжестью твоего тела. И шире раздвинуть ноги, податливо принимая твой жар, твою власть, твою силу… Раствориться в них. И почувствовать э т о. Нет уязвимости и беспомощности. Нет слабости и подчинения. Есть только безграничная наполненность, цельность и единение. Безоговорочная принадлежность — такая нужная, такая правильная, такая необходимая каждому из нас. И твои слова — настолько личные, настолько искренние… — проникают в мое сердце столь же глубоко, как ты сам проникаешь в мое тело. Твое невероятное признание вернее, чем моя готовность отдаться, говорит о доверии — безграничном, абсолютном. И это наполняет душу таким бесконечным счастьем, что невозможно не открыться… немыслимо не признаться в ответ. Этот обмен эмоциями, рвущимися из глубины существа, словно бы ещё добавляет масла в огонь нашего слияния… Твои проникновения — столь бережные поначалу — становятся всё размашистее и хаотичнее. Ты входишь в меня все быстрее и глубже, метко попадая каждый раз по «волшебной» точке мужского наслаждения… выдыхая бессвязным шепотом что-то ласковое и страстное… прижимая спиной к своей груди. И целуешь между лопаток, пересчитывая губами позвонки… И обжигаешь шепотом ухо… говоря о том, какой я тесный и горячий… и как ты меня хочешь… и как ты меня ждал… И беспокоишься… все ещё беспокоишься о том, насколько мне хорошо с тобой… А мне хорошо настолько, что я не могу тебе ответить. Я не могу даже дышать по-настоящему… и втягиваю раскалённый воздух жадными короткими глотками… и прячу под влажными ресницами ослепшие от нежности глаза… а из сжатого спазмом горла рвется хриплый протяжный стон… Я расплываюсь в твоём огне податливой глиной… стремясь совпасть с тобой каждой впадинкой и выпуклостью, стать ещё ближе, вплавиться в тебя…и подаюсь навстречу каждому проникновению, стремясь принять все, что ты стараешься мне дать… И разгорающееся все сильнее пламя поднимается вдоль позвоночника, растекается по телу обжигающими волнами, накатывает высокими валами, стремясь захлестнуть с головой… Уже совсем скоро. И я выгибаюсь в сильных руках, чуть ли не сбрасывая с себя твое тело… вскидываюсь напряжёнными бедрами… бессвязно выстанывая что-то, должное означать просьбу — одновременно и мольбу, и требование — протянуть руку и помочь мне сделать тот самый последний шаг к краю… И ты понимаешь меня. Твоя ладонь в последний раз оглаживает напряжённый сосок и спускается по животу к паху, обхватывая каменно твердый член… скользит ритмично вверх-вниз…вверх-вниз… и снова… и ещё раз…а большой палец обводит набухшую, текущую смазкой головку, дразня уздечку настойчивыми касаниями… Между твоими пальцами и твоим членом — внутри меня, сквозь «мое-ставшее-твоим» тело — проскакивает ослепительная высоковольтная молния. И я захлебываюсь криком. Выламываясь в спине, бьюсь под тобой в нестерпимых судорогах оргазма, вжимаясь затылком в твое плечо, извергаюсь в твою ладонь. Не в силах остановиться, отпустить это вышибающее дух удовольствие, продолжаю лихорадочно двигаться, то яростно толкаясь тебе в кулак, то жадно насаживаясь на член… И повторяю — мысленно и, кажется, даже вслух: «Да, Сережа… Даа… Да! Да!!!» Наверное, все это вместе взятое и толкает следом тебя… Ты до хруста стискиваешь меня в объятиях, впиваешься в мое плечо жалящим поцелуем-укусом и, наконец-то отпуская себя, засаживаешь особенно глубоко… Вжимаешься в мою спину, оглушая низким, полным освобождения, протяжным и громким полустоном-полурыком. А потом придавливаешь к постели всем собой, выдыхая прерывисто и облегчённо. И мы перестаем существовать. Мы разлетаемся на части… растворяемся в космосе…чтобы там переплестись, смешаться в одно целое под названием С². И извлечение корня из этого целого уже никогда не разделит нас на прежних Серёжу и Сашку. Потому что мы навсегда оставили друг в друге половину себя… И мне почти уже неважно, насколько лучше, умнее, талантливее, красивее или опытнее меня тот, кто был у тебя прежде. Ведь ты доверился мне настолько, что позволил помочь тебе его забыть… И сказал мне то, что никому ещё не говорил. И не скажешь никогда, я верю. Я тоже люблю тебя, Сережа. Так, как никогда и никого ещё не любил. Так, как буду любить всегда. Тебя, Серёж. Одного только тебя… Я так хочу быть для тебя всем: источником счастья и наслаждения, любовником и другом…человеком, самым близким духовно и самым желанным телесно… Я так хочу стать твоим единственным и самым важным…