Terra incognita.

Впереди terra incognita, позади империя

Дороги не протоптаны, и всё, что было перед ними

Покоряя, двигал дальше Император армию на север

Их огни величия ведут, тени тянут лапища

Пустыня на пути, посередине капище

Обходить не хочется, и нога в ногу

Через жертвенник, переграждающий дорогу

Вдалеке лес на закате ровный, будто вылизан

Но внезапно перед ними ниоткуда вылезла

Богиня, и все легионы в одиночку вырезала

От увиденного ему тут же башню вынесло

Надо бежать, но что-то трепетно стучит

Непривычно для него, и возвращаяся в ночи

К той резне, и оглядывая вновь

Заваленную трупами пустыню, понял, что это любовь.

Добро без лица, зло без вины

Праксис клинков, логос войны

Орущая сталь, в ней речь улови

Её вечная бойня для вечной любви

Идёт от этих яростных красных очей

Его сердце цветёт, как картофелина

Кровушка льётся, в Богине Мечей

Разом сплетётся любовь и война.

Он запускает пальцы в мягкие волосы, держа губами незамысловатую серебряную заколку. Поднимает пряди и закалывает их на макушке, оставляя несколько передних свободными. Затем немного нервно завязывает на талии хакама чёрного цвета и накидывает на голый торс красное хаори с белыми узорами. Спину всё ещё немного жжёт, кожа раздражена — последствия длительных и частых процедур нанесения татуировки. Чуя дёргает плечом, глядя на себя в зеркало и натягивая на руки перчатки, но остаётся доволен результатом. Впрочем, от своего взвинченного отражения он отворачивается быстро, торопливым шагом покидая кабинет и направляясь на цокольный этаж, где размещена автостоянка. Уже там его встречают четверо крупных мужчин в чёрных кимоно с красными нашивками, останаввившись перед ним возле машины. С ними — невысокая молодая девушка, кажущаяся на их фоне ещё более крохотной. Бирюзовые глаза сразу немного неловко цепляются за Накахару из-под тонких очков. — Накахара-сан, время поджимает, — негромко говорит она, держа в руках несколько папок. — Все уже на месте. — Да, я понял, Луиза. Где опять носит Тачихару? — Чуя хмурится, бросив строгий вопросительный взгляд на людей в кимоно, а затем оборачивается, услышав шаги, переходящие на бег. — Накахара-сама! Я здесь! Думал, вы ещё наверху, — Мичизу старается перевести дыхание, затем выпрямляется и оглядывает Чую, кивая. — Поехали, раз вы готовы? Чуя только цокает, качая головой, а затем садится на заднее сиденье машины после того, как один из солдат открывает ему дверь. Времени вести диалоги с Младшим Лейтенантом сейчас нет, но после Накахара ему обязательно обо всём напомнит. Рядом осторожно присаживается Луиза Мэй Олкотт, поджимая губы и втягивая голову в плечи. Она тихо вздыхает, и Чуя, без того взволнованный, перенимает её настроение. — Всё быстро закончится, вернётесь уже к вечеру в штаб, вам не о чем так переживать, — говорит Накахара, когда они выезжают по стоянки. Он хоть и сохраняет в голосе стойкое спокойствие, но при этом цепляется пальцами за широкие штаны. Его сердце бьётся немного чаще обычного, а ладони под перчатками потеют. — Извините, Накахара-сан, всё в порядке. Знаете же… — она тихо усмехается, поправляя очки. — Не для меня такие… собрания. — Понимаю, — Чуя бросает это не из-за действительного понимания. Ему никогда не было дела до того, сколько людей будет присутствовать, сейчас главное, на каком мероприятии это будет. — Но не мог не взять вас с собой. — Да, я ведь сингиин. Не просто сингиин, а незаменимый в Накахара-кай стратег. Более того, девушка, что вводит его во все дела и политику клана с того дня, как Чуя пересёк порог штаба, впиваясь в каждого подозрительным и проницательным взглядом, точно дикий, истрепанный волками лис. Она — практически его вторая рука, наставник и первый человек, которому он смог здесь хоть как-то довериться. То ли дело было в скромной, застенчивой натуре, обладающей гениальным умом, то ли в её честности и явном желании помочь. Пускай Чуя первое время не мог расслабиться даже в её компании во время всех тех душных вечеров, что они провели в кабинете, разбирая документы, но сейчас он улыбается ей сдержанно и искренне. Его ровесница, а уже занимает одну из самых высоких должностей, и так было ещё при его родителях. Его волнение отдаётся в холодеющих пальцах, что тянутся достать из кармана телефон, набрать номер человека, которого на сегодняшнем мероприятии не будет. Только для того, чтобы услышать немного бредовых шуток и хоть немного расслабиться. Оглядываясь сейчас в прошлое, Чуя удивляется тому, как же, на самом деле, быстро пролетело время. С прохладного марта, когда он только сел в самолет до Японии, с тех дней, когда на родном языке говорить было непривычно, с жаркого лета, пропахнувшего для него металлическим запахом крови, до сегодняшнего момента. За окном машины — тёплая осень и покрытые красной и золотой краской деревья. Со дня, перевернувшего в нём слишком многое, прошло длинных три месяца, что он чуть ли не прожил в штабе, изучая внутреннюю и внешнюю политику Накахара-кай, положение дел и систему решения всех насущных проблем. Решиться вернуться туда было нелегко, отказаться от своего места — ещё сложнее. Поэтому сегодня, в окружении своих людей, но без одного единственного человека, что одним своим присутствием способен и успокоить, и наградить нервным тиком, Чуя, наконец, пройдёт церемонию посвящения в кумичо. Он сглатывает, потому что не верит. Но силы, вложенные им в это, напоминают ему, что так и должно быть. Чуя действительно там, где должен быть. Там, где хочет. Накахара вспоминает острую насмешливую улыбку, прикрывая веки. Из-за дел, что накопились в клане за этот год, оказавшийся разрушительным для организации, у Чуи было слишком мало времени побыть с Дазаем. Он возвращался в ту самую квартиру, ставшую его первой в этом городе, глубокой ночью, когда Осаму уже спал, или же всё ещё страдал от бессонницы. И эти часы, проведённые на привычной сердцу кухне — якорь, не дающий утонуть в тяжёлых вязких днях, что подобно болоту за ноги утягивают на дно. Даже если всё заканчивается ссорами, касающимися прошлого, или глубокими поцелуями, — это не имеет значения. Накахара входит в просторное помещение в окружении своих людей, окунаясь в вежливую тишину. Он и сам переходит на шёпот, когда наклоняется к рядом идущему Тачихаре, чтобы сказать: — Доложи обстановку. — Всё по плану, — тут же сдержанно откликается Младший Лейтенант. — Так как возможны нападения, наши люди стоят по всему периметру. Гражданских нет. Ваш снайпер в двухстах метрах от «Мацури», я связывался с ним по пути сюда… Извините, но… Босс, вы действительно уверены в этом человеке? — Что за вопросы? — Просто он… — Мичизу вздыхает. — Нет, ничего, прошу прощения. Все гости уже на месте. И всё же Чуя кривит губы в лёгкой ухмылке. У него были свои условия, когда он связался с Артуром Рембо, которого сейчас видит в конце зала ресторана «Мацури». И одним из этих условий было то, что рядом с Чуей будут его люди. Договориться об этом с Марком было легко — Накахаре стоило только предложить, как Твен тут же растянул губы в лучезарной улыбке, активно кивая головой. А вот с другим человеком их ещё ждёт разговор, который не обойдётся без трудностей. Накахара подходит к прибывшим гостям со сдержанной улыбкой. Главы кланов организаций, с которыми налажено сотрудничество, и также их советники. Сайко-комон Накахара-кай стоит по правую руку, но Чуя не спешит начинать диалог с Рембо. Это второе условие — сразу же после церемонии Артур покидает свою должность и клан. Парень осознаёт, насколько мужчина полезен, но не может себе позволить оставить человека, в котором не уверен и на двадцать процентов. Рембо в тот момент сказал лишь: «Настало и моё время отдохнуть. Вы знаете, Чуя-сан, что в любой момент сможете обратиться ко мне за советом». И Чуя от этого не отказывается. Он был рад, что в тот момент не было решено вновь проливать чью-либо кровь. Тачихара даже сейчас находится за его спиной, как и когда-то в Портовой Мафии в роли его охранника. Незаметный для всех Младший лейтенант чужой организации, лицо которого никто из врагов не видел — идеальный вариант для того, чтобы поставить в тайную защиту наследнику. Дазай знал об этом изначально, как и Рембо, пославший солдата. Накахаре даже стало чуть спокойнее спустя эти месяцы от того, что за ним наблюдали его люди. Чуя пускай и не видит его, но знает — Тачихара сейчас задирает нос, чуть щурясь. Они уже обсуждали это — полная сдержанность на собраниях и церемониях, однако Мичизу редко воздерживается от нелестных комментариев в адрес организаций, отвернувшихся от Накахара-кай во время войны после того, как начали терять собственную выгоду. За последние месяцы Чуя сопровождал Артура Рембо на обсуждениях новых союзов и договоров десятки раз, поэтому видит эти острые холодные лица не впервые, но где-то в глубине души ему всё ещё не по себе. Что старики, что молодые люди, вставшие на роль оябунов своих кланов — почти каждый из них воспитан якудза с детства, один их сверлящий взгляд не внушает доверия. Чуя в Японии всего чуть больше полугода, сейчас отдаёт им поклон головой, но не корпусом, гордо поднимая подбородок и выглядя достойно. Цепкие взгляды сразу впиваются в него. Просторный зал, заполненный гостями и людьми Накахара-кай, освещён тускло, но Чуя замечает свечи на грязно-бежевых стенах, чувствуя их запах и ещё какой-то терпкий аромат, создающий атмосферу таинства. Сглатывает. Направляется в другой конец помещения в сопровождении Младшего лейтенанта и сайко-комон, чувствуя, как тяжело бьётся сердце из-за нацеленных в его спину взглядов, но держит плечи расправленными. Негромкие голоса, что до этого наполняли ресторан шипящими обсуждениями и тихим притворным смехом, постепенно затихают, когда перед Чуей на мягкую подушку опускается Рембо, сохраняя на лице бесстрастное выражение. При входе сюда он не спросил Чую, в порядке ли тот, хотя явно хотел. Не положено так печься об оябуне. Накахара встаёт к остальным спиной, помня, что должен делать дальше. Ему до покалывания в пальцах хочется закурить и убраться отсюда подальше — слишком уж неожиданно липкое волнение под кожей. Он сбрасывает с себя хаори, открывая членам клана спину. Долгие часы процедуры, болезненно введённые под кожу чернила, чтобы сейчас как якудза носить на своей спине внушающее по размерам изображение белого лиса — кицунэ с девятью огненно-красными хвостами. Вокруг демона — цветы и узоры, поверх морды — приспущенная лисья маска с хитрыми глазами, раскрывающая истинное лицо только в кругу семьи. Клана. Накахара не был против татуировки, даже если она набивается на всю спину — теперь он часть якудза, и это его обязанность. Он лишь чувствует мороз по плечам от ощущения открытости, но вспоминает, как изображение лиса изучали горячие губы, тихо посмеиваясь. «Ты так возмущался моим прозвищам, а в итоге твой выбор пал на это?» Чуя опускается на подушку напротив временного оябуна клана, сжимая губы в тонкую полосу. Пульс начинает биться уже в висках. В помещении слишком душно, воздух неприятно влажный. Голос Рембо доносится точно издалека, из-за стеклянной стены. Накахара знает речь от и до, оттого не вслушивается в слова, наблюдая за тем, как мужчина опускает перед ними две чаши и до краёв наполняет их саке. Затем парень берёт небольшое изображение Святого пальцами, сжимая челюсть, когда те чуть подрагивают. Сайко-комон, чьи длинные волосы строго убраны назад, укалывает его указательный палец иголкой. Мышцы на лице Чуи от едва ощутимой боли не дрогнут, глаза его как две льдинки — холодные и решительные, опускаются на картинку, куда падают несколько капель его алой крови. Пускай мысли и улетучиваются от этого терпкого аромата в воздухе, перемешивающегося с запахом дыма, Чуя с глухими ударами верного сердца произносит клятву, когда Артур поджигает изображение Святого в его руках. Чуя вспоминает тёплую улыбку отца, когда начинает говорить. Что чувствовал он в это мгновение? Так же ли переживал или был наполнен ослепляющей уверенностью? Что бы он ему сказал? Гордился бы? — Я, Чуя Накахара, сын Ямады и Масаши Накахара, никогда не пойду против тех, кто состоит в моей семье. Не предам, не откажу в помощи, — собственный отдалённый и немного хриплый голос не узнать. Бумага горит, уже практически обжигая пальцы. — Я сделаю всё, чтобы поднять репутацию моего клана, — Чуя вдруг вспоминает Мори и его слова. — Я не пойду на убийство ради личной выгоды, — перед стеклянными глазами всплывает воспоминание мёртвого тела Верлена. — Я почту за честь отдать свою жизнь за жизнь моих братьев и сестёр. Я предпочту смерть бесчестью. Я приму со смирением любое наказание, если нарушу данную мной клятву, — он говорит чуть громче, моргая и, наконец, полностью оказываясь в этом моменте. — Отныне и до моей смерти клянусь быть надёжным отцом и преданным братом для своего клана. Он смотрит в глаза напротив, натыкаясь на флегматичный взгляд, но уголки губ Рембо слабо дёргаются в секундном одобрении. Изображение догорает, падая из его пальцев в блюдце и превращаясь в пепел. Чуя не сразу поднимает взгляд на Артура, но тот протягивает ему чашу. Накахара делает глоток саке, передаёт свою чашу сайко-комону, принимая в руки чужую, чтобы осушить. Рембо делает то же самое, смотрит на него проницательно и кивает. Выпитого оказывается много — уже отдаёт в голову, но Чуя встаёт на ноги, поворачиваясь лицом к гостям и своим людям, чтобы солдаты, облачённые в чёрные кимоно, опустились перед ним в низком поклоне, принимая его клятву. Чуя глубоко набирает воздуха в лёгкие, не сдерживая лёгкой, едва заметной улыбки. Сердце горячо набухает. Тяжёлое, преисполненное страхом, решительностью и восторгом предвкушения. Его прошлое и будущее наконец балансируют на чаше весов в гармонии, сохраняя чёткую уверенность в завтрашнем дне. Ответственность на его плечах ощутимо массивная, но Чуя уверен — она ему по силам. ____ Накахара сразу после церемонии накинул длинную верхнюю часть кимоно, решив, что для хаори уже прохладно, особенно на голое тело. Он выходит из-за низкого столика, где разместились оябуны кланов, как только чувствует вибрацию телефона. Окидывает взглядом зал, полный ужинающих гостей, не находит и намёка на нарушение дисциплины и тишины вечера и спокойно отходит к дальней стенке, извиняясь перед остальными за отлучение и ловя настороженное выражение лица Луизы. Но именно пришедшее на телефон сообщение заставляет насупить брови и сжать губы в тонкую полосу. Разговор, которого он ждал, состоится сегодня. Чуя поднимается на крышу с размеренно бьющимся сердцем, убеждённый в правильности подобранных им слов. Правда, блекло тоскливый осадок на рёбрах всё равно присутствует — желание увидеть карие глаза и довольную улыбку настолько же раздражающее, насколько и согревающее грудную клетку. Он знает, что дома его ждут. Накахара распахивает дверь на крышу, сразу замечая знакомый высокий силуэт. Закрывает за собой дверь, прячет руки от вечернего ветра в длинных рукавах кимоно и неторопливо подходит к человеку, приславшему ему сообщение. — Это закрытое мероприятие. Как ты сюда попал? — Брось, Накахара, ты же знаешь, что для меня это не проблема, учитывая мои связи, — Кимура отвечает ему с улыбкой, убирая руки за спину и поворачивая голову в его сторону. Они стоят практически у самого края, с которого открывается вид на объятый уже почти ночной темнотой город, отбивающийся от неё многочисленными фонарями. Какое-то воодушевлённое волнение сбивает дыхание от мысли, что теперь самые крупные районы Йокогамы принадлежат ему, Чуе. Вкус власти во рту такой же терпкий, как и привкус обречённости. Это коктейль ответственности и ноши, во многом — обманчивой вседозволенности. Тонкий канат, по которому теперь придётся идти, балансируя в попытках не отклониться ни в одну из сторон. Но Чуя фыркает то ли на слова Акайо, то ли от своих же мыслей. Ведь он — воплощение гравитации, её же разрушение. Пройтись по канату для него не должно быть проблемой. — Твои связи? Теперь мне стоит задуматься о своих же людях, пустивших тебя сюда? — Чуя сверкает взглядом, поворачиваясь к Кимуре. — Мне помог один наш знакомый, — хитрая улыбка расползается кривой линией на губах. Мужчина выглядит теперь иначе. Чуя не видел его с того момента, как сказал Осаму не трогать его мёртвое тело. Ещё в тот день он остался должником перед Акико Йосано, что долго не соглашалась лечить такого человека, как Акайо Кимуру. Но вот он здесь, стоит со свежим цветом лица и убранными назад тёмными волосами. Сияет желтизной в глазах и держит спину ровно, больше не сгибаясь в припадках сухого кашля, раздирающего лёгкие. Ни теней под глазами, ни усталости в морщинках. — Я не сомневался, — сухо отвечает Чуя, невольно кидая взгляд в сторону одного из зданий, где засел тот самый «знакомый». — Твен передал мне, что ты хочешь поговорить. У меня к тебе другой разговор. Во-первых, поздравляю с церемонией. Явился бы лично, но, боюсь, союзники твоего клана не слишком мне обрадуются. Не будем пугать стариков, — он ухмыляется, переводя взгляд на город, а Чуя только закатывает глаза, вспоминая, где мог оставить пачку сигарет. День был долгий и тяжёлый. — Ты добился, чего хотел. Конечно, не без моей помощи, — с самодовольством мурлыкает Акайо, но тут же переходит на куда более серьёзный тон. — Это второе. Моя часть договора выполнена не была. Более того, ты запретил Дазаю это сделать. Ещё и отправил меня к этой жестокой женщине… — Мне было тяжело уговорить Йосано-сан вылечить тебя. — Я должен сказать тебе спасибо за то, о чём не просил? Не слишком ли мягкое у тебя сердце для кумичо якудза? — Я сделал это не по доброте душевной, Кимура. Акайо внимательно прищуривает глаза, переводя на него взгляд, а Чуя только вздыхает немного устало с новым потоком прохладного ветра, из-за которого рыжие пряди волос раздражающе лезут в лицо. Чуя убирает волосы назад, подбирая слова. — Артур Рембо отходит от дел Советника клана. Таково было моё условие, — начинает Чуя, наблюдая за проезжающими внизу машинами и своими людьми, что окружили ресторан. — У Накахара-кай надёжная администрация и сильные солдаты, но мне нужен человек, в котором я не буду сомневаться, — он делает паузу, позволяя тишине, перебиваемой городскими звуками, захватить всё вокруг них. — Кто-то опытный… Из всех, кого я знаю, ты лучше всего разбираешься в структуре якудза. У меня хорошие знания в юридической области, но опыта мне не хватает, чтобы поднять репутацию клана. — Стой, подожди, — Акайо прерывает Чую, ущипнув себя за переносицу, и с недоверчивой усмешкой спрашивает: — Хочешь предложить мне должность сайко-комона? Мне? — Да. Ты вылечен, тебе больше не нужно гнаться за безболезненной смертью. Я предлагаю тебе хорошее место в моём клане. — И что думает администрация? — Моё слово решающее, — с твердостью говорит Чуя, снова пряча руки в длинные рукава кимоно и распрямляя плечи. — Накахара, ты ведь не настолько глуп, чтобы доверять мне, — мужчина скалится, отступая и поворачиваясь к нему всем корпусом. — Я говорю это не потому что доверяю тебе, а потому что ты полезен. Акайо испытывает его долгим взглядом перед тем, как отвернуться и задумчиво уставиться вперёд, решая. Чуя терпеливо выжидает, ему спешить некуда, и чувствует, как забирается ветер под ткань одежды, вызывая лёгкие мурашки по телу. Словно ещё вчера он не знал, куда себя деть, запираясь в своей спальне в квартире Дазая, а уже сегодня предлагает опасному преступнику встать на свою сторону. — Решил испортить мне красивый финал, да, Накахара? — наконец спускает смешок Кимура, поднимая острый подбородок. — Ты достойный враг, не очень-то и хочется быть дальше с тобой союзниками. Я слишком долго был якудза, сомневаюсь, что мне стоит снова лезть в это. Не все люди пытаются вскарабкаться наверх, есть и те, кто пускают корни. Я вылечен, но это ничего не исправит. — Я лишь предлагаю оттянуть этот финал. Помоги мне с организацией, попробуй, ты в любой момент сможешь отказаться. В любой момент сможешь умереть. Не это ли счастье, выбирать себе смерть и её время? К тому же, тебе теперь, возможно, есть ради чего бороться. — Бороться… Как банально. Итог всегда один, да? Самым важным становится именно это… Кто-то, готовый спасти твою жизнь и вести за неё борьбу. Желать быть нужным — потрясающе отвратительно, согласен? Делать человека смыслом своей жизни — глупо, Чуя всегда так считал. Люди уходят, умирают, прощаются. Но в их мире, где единственное, за что ты можешь зацепиться, словно за спасательную верёвку, это не ты сам, а чувства, в которых и был смысл, это не кажется лишним. Чувствовать себя живым. Чувствовать что-то большее, чем власть и злость. Стремиться к большему, чтобы остаться человеком. — Всю жизнь считал, что должен быть нужен только себе, — задумчиво отвечает Чуя, вспоминая чужие горячие пальцы, касающиеся его лица и волос. — Но да, вероятно. Так что? — он ведёт плечом, разворачиваясь лицом к двери, давая понять, что разговор окончен и ответ нужен сейчас. — Дай мне время на раздумие. Дазай был прав, как-то сказав, что Кимура — игрок. Только чувство азарта пересилило в нём инстинкт самосохранения в тот день. Поэтому Чуя предложил ему должность, будучи уверенным в согласии. Накахара только кивает, делая шаг вперёд, но тут же оказывается остановлен вопросом: — Что с Твеном? Ты и его завербовал? — Я планирую сделать Марка сятэй-гасира… Позже. Мне понадобится много людей. Коё Озаки стала главой оставшейся части Портовой Мафии, и они поставят организацию на ноги. Я хотел бы заключить союз, но кто знает, когда начнётся следующая война. Поэтому ты нужен мне в Накахара-кай. В ответ прилетает только усмешка, и Чуя идёт в сторону двери, утомлённый сегодняшним днем и мечтающий только вернуться домой. Серая железная дверь на крышу открывается именно в этот момент, заставляя вздернуть брови, а затем зашипеть: — Да вы издеваетесь. Что ты здесь делаешь? — Чуя ступает вперёд, строго хмурясь и опуская руки. Тихие шаги, словно ноги вовсе не касаются пола, хитрая улыбка, тянущая уголки губ. Накахара соврет себе, если скажет, что не испытывает толику радости и теплоты. Ему не хватало этого взгляда сегодня на церемонии. — Я пришёл поздравить тебя, кумичо, — с весёлыми нотками заявляет Дазай, останавливаясь в шаге от него и убирая руки в карманы плаща. — Мы поменялись ролями. Теперь ты глава преступной организации, а я борец за справедливость? Жаль, не видел церемонии. — Ты сам говорил, что рано или поздно все встают на свои места. — Цитируешь меня. Как приятно. — Избавь меня от поздравлений, — Чуя фыркает, скрещивая руки на груди и глядя недовольно. — Тебя не должно быть здесь. Впрочем, нет… — он трёт пальцами переносицу, хмурясь от слабой боли в висках. — Поговорим об этом позже. Поехали домой. — Хорошо, — Дазай кивает, но переводит взгляд за спину Чуи, делая шаг вперёд. — Только переговорю сначала с твоим дружком, — Чуя оборачивается, натыкаясь взглядом на Кимуру, что поднимает руку в неприличном жесте, посвящённом кому-то вдалеке, на крыше. Чуя хорошо знает, кому. Они все ещё остаются взрослыми детьми, когда дело касается друг друга. — Не переживай, я не столкну его с крыши. Так, чисто деловые переговоры. Хочешь остаться? — Нет. Я устал. Жду тебя внизу, не задерживайся. Мне ещё нужно найти Тачихару. Если он перепьет саке и кого-нибудь застрелит, то очередной войны будет не избежать, — Чуя проходит мимо Осаму, касаясь плечом чужого плеча, просто чтобы коснуться, и останавливается только в дверном проёме, холодно говоря: — И спустись через чёрный вход, не хочу, чтобы тебя здесь кто-то увидел. Это церемония, а не светская вечеринка. Когда дверь за Кумичо закрывается с лёгким хлопком из-за сквозняка, Дазай медленно поворачивается к мужчине, уже стоящему к нему лицом. Равнодушно расслабив мышцы, Кимура чуть опускает веки, вскидывая вопросительно брови и убирая руки в карман чёрных брюк. — Тебя тоже бесит, когда он командует? — усмехается Осаму, склоняя голову в сторону выхода. — Он теперь оябун, может себе позволить. — Да, — Дазай скользит подозрительным взглядом по Акайо, а затем лениво идёт вперёд, вставая лицом к городу и плечом к мужчине. — И ты будешь должен исполнять любой его приказ, если согласишься. — Так значит, ты уже знаешь, — Кимура только хмыкает, чуть отпуская голову, упираясь взглядом в землю. Дазай выдыхает свежий воздух с тихим смешком, словно говорит что-то крайне очевидное: — Конечно знаю. Во-первых, мы живём вместе. Во-вторых, Чуя явно снова пытается наступить на те же грабли со своим доверием, раз опять ошибается в сайко-комон. — Ты так уверен в этом? — в голосе мужчины не скользят напряжённые нотки, но тон становится твёрже и серьёзнее. Дазай тянет уголок губ, анализируя чужое поведение. — Почему тогда его не остановишь? От неправильного выбора. В этот раз он тебя послушает. Да с чего он не предложил должность тебе, умник? — Он предлагал. Я отказался, — Осаму не отвечает на первые вопросы, прощупывая почву. Разумеется, Кимура Чуе не навредит. Не потому что не сможет, а потому что Дазай этого не допустит. Он не доверяет Акайо ни грамма, но против желания Накахары не пойдёт, если тот действительно уверен и причин сомневаться в Кимуре сейчас нет. Но когда появится, то разговор уже не будет таким долгим. — Так значит… я запасной вариант. Досадно, — без обиды говорит Акайо, все ещё стоя к нему плечом к плечу, но не касаясь. Он только театрально вздыхает, словно действительно огорчён. — Не удивляйся этому, — без всякого сожаления отвечает Дазай. Кумичо и сам больше подобного не допустит, так ведь? — Чуя станет одним из тех, кто при любом сомнении в ком-то тут же от него избавится. Если начнёт доверять, то будет убеждён в этом, но дай только намёк… Думаешь, справишься с этим? — А ты? — Я никогда не дам ему повода сомневаться во мне, но если ты предашь его доверие, я лично избавлюсь от всего, чем ты когда-либо дорожил. Дазай делает шаг назад, предупреждающе заглядывая в янтарные глаза, что тут же щурятся. Он тянет кривую улыбку, наблюдая за этим непроницаемым выражением лица. Дазай знает, что угрозами на угрозу Кимура отвечать не станет — слишком умен для этого. Атаковать первым ему не выгодно. В этом и заключается проблема — если этот человек и задумает что-то против Чуи, понять сразу будет крайне сложно из-за того, какую идеальную маску он сумел создать за годы в криминале. Но Дазай не считает себя настолько глупым, чтобы отрицать — какая-то его часть просто противится тому, что кто-то для Чуи может оказаться полезнее. Для мальчишки, чья реакция на всё по началу просто забавляла. Но сейчас… каждый раз, когда на него падает взгляд лазурных глаз, когда тонкие плечи раздражённо дёргаются, губы надуваются или тянутся в лукавой ухмылке, Осаму как никогда прежде уверен — он способен и умереть за это, и убить. Осаму разворачивается и идёт к выходу. — Уходишь от дел якудза? — Не волнуйся, без меня скучать не придётся. — Бессмысленно угрожать тому, кто смерти не боится… да и терять мне нечего. Не находишь, Дазай? Дазай останавливается, опуская ладонь на прохладную ручку двери и чуть склоняя голову в сторону. Он говорит с нотками хитрости, но без злобы, скорее мягко намекая: — Позвони своему снайперу и скажи, что подглядывать нехорошо. Меня ждёт кумичо. Пока-пока, Кимура-сан, сладких снов! — последнюю фразу он весело тянет, махая рукой в прощальном жесте. Однако, даже у таких, как Кимура, да и как он сам, Дазай, рано или поздно появляются слабые места. Люди всегда будут друг другу ахиллесовой пятой. _______

Два года спустя.

Воздух, пропитанный сладким запахом, врывается в лёгкие, наполняя этой чарующей весенней красотой возрождения жизни. Зелень, начинающая покрывать стволы деревьев и кустов, газон и городские уличные клумбы. Чуя, кажется, успел соскучиться по этому городу всего за пару дней, но хмурится, когда нежно-розовые лепестки цветущей сакуры летят прямо в лицо, заставляя чихать, а шум фейерверков и гогот народа уже нервирует. Он пробирается через толпу, собравшуюся на площади в честь весеннего фестиваля, держит в одной руке несколько пакетов, в другой телефон, что разрывается от звонков. — Чуя-сан… Чуя-сан, помогите! — крик прямо в ухо с другого конца трубки приносит ещё большую головную боль. — Что случилось?! — Накахара ловко обходит людей, не касаясь их, упорно движется дальше по оживленной улице, пока ему на шею вдруг не прилетает кольцо собранных переплетенных цветов от какой-то слишком уж весёлой компании. На яркие приветственные улыбки Накахара отвечает убийственным взглядом. — Марк?! — Тачихара… Он… Пока вас не было. Не представляете, как мне досталось! — жалобный голос в трубке вынуждает стиснуть челюсти от злости, на фоне Чуя слышит и возмущения Старшего Лейтенанта. — Ты из-за этого мне названиваешь?! Где Кимура?! Вас нельзя оставить на пару дней! — А… Сучеглазка… На собрании. Когда будете в штабе, Босс? Пожалуйста, мне нужна ваша помощь! — У меня выходной. Чуя сбрасывает звонок, матерясь под нос, и тут же набирает другой номер, наконец, добираясь до машины и дергая дверь. Гудки в телефоне долгие и раздражающие. Он скидывает пакеты на заднее сиденье, заводит машину и вскоре слышит на том конце голос: — О, Подставка для шляп! Ты… уже в городе? — шум на заднем фоне и чьи-то крики заставляют нахмуриться ещё глубже. За окном привлекает внимание перебегающая через дорогу белая кошка, несущая в зубах здоровенный кусок рыбы. — Да, вот уже как несколько часов. В офисе без меня с ума сходят. Ты где? Что за шум? — А… Знаешь, счастье моё… Сейчас… Ацуши-кун, добей уже его! Накахара отстраняет телефон от уха, морщась от громкого крика и резких звуков выстрелов. — Я на задании. Сейчас поймаем кое-кого… Ацуши, ты что, бегать разучился? Позорище… Я скоро буду дома, — от строгого голос Дазая снова возвращается к мягкому, заставляя в грудной клетке потеплеть. Чуя замирает всего на секунду, просто вслушиваясь. Очередная плохая привычка Дазая — брать трубку даже в середине перестрелки. — Имей ввиду, смерть для тебя не станет оправданием, если ты опоздаешь на ужин, — вздыхает Чуя, выезжая с парковки. — Как жестоко, Чуя-чан! Накахара слышит очередной грохот на другом конце и отключается, держа путь домой. Домой. Квартира, в которой голые стены обрели свои картины и даже несколько фотографий. Квартира, в которой пустоты в углах теперь забиты горшками цветов и совершенно ненужными, но приятными вещами. Квартира, которая когда-то была для него, скорее, зловещей тюрьмой, но стала первой в этом городе. Теперь он может назвать это место домом. Там, где они ждут друг друга после заданий и тяжёлых дней. Там, где самые важные слова и взгляды не выйдут за пределы стен. Однако Чуя ловит себя на мысли, от которой, если бы та стала человеком, он бы точно отвёл свой взгляд. Каждый раз, следуя к Дазаю, где бы он ни был, не домой ли идёт он? Накахара склоняет голову к груди ещё когда идёт к лифту, проверяя. Да, он пахнет точно так же — печеньем и чем-то горьковатым. Этот запах мешается с собственным одеколоном, превращаясь в единый, особенный. В квартире его встречает привычный лёгкий беспорядок, доказывающий его отсутствие. Кем бы Дазай для него ни стал, в первую очередь он — длинная свинья, не желающая даже кружку от кофе за собой помыть. Но Чуя останавливается в середине гостиной, оглядываясь на металлические двери лифта. Почему-то именно сегодня он вспоминает всё это… Чуя предполагает, что это из-за того, что пару дней назад он впервые покинул Японию за эти два долгих года. В этот раз выбор места решения дел организации удачно пал на Францию, которую ему уже давно нужно было посетить для собственного успокоения. Понять, что там его уже совершенно ничего не держит и не интересует. Что узкие улочки вовсе не такие красивые и родные, как кварталы Йокогамы и вечные рынки. Что климат там совсем не такой, непривычный, и в воздухе не стоит аромат сакуры. Два года назад Чуя впервые вошёл в двери этого лифта, дрожа от злости и несправедливости, не понимая, зачем его сюда притащили, и гадая, останется ли он жив. Сегодня он считает это место единственным, где сердце бьётся спокойно, а мысли улетают прочь. Два года назад каждый в этом городе был врагом, а сегодня на его стороне целый клан, репутация которого снова вызывает восхищение и вселяет страх. Правда, сегодня он сердито выключает телефон, видя очередные пропущенные от своего снайпера-идиота. Надо потребовать отчёты со своего советника, но и с Кимурой в этот день общаться не хочется. Чуя успевает приготовить ужин и даже сходить в душ, когда слышит звук, оповещающий о прибытии лифта на этаж. Он выходит в коридор, шлепая босыми мокрыми ногами по полу, завязывает на талии халат и скрещивает руки на груди. Голова, повернутая к нему затылком, слабо качается в такт какой-то мелодии, из-за чего тёмная копна волос болтается туда-сюда. Дазай стоит к нему спиной, непринуждённо стягивает туфли, и Чуя просто рад, что не видит на нём крови. Но все же фыркает: — Ты опоздал, придурок. Как обычно. Осаму сразу же оборачивается, тянет очаровательную улыбку и окидывает его взглядом. — Не представляю, как имею право опаздывать, когда дома ждёт такое… — карие глаза скользят по его голым ногам, выше к талии и плечам и останавливаются на ключицах. — Мои глаза выше, Дазай, — Чуя изгибает бровь, борется с желанием впиться пальцами в чужую челюсть, а губами — в губы. Сердце неожиданно щемит, даже ноги становятся каким-то ватными — неужели пары дней достаточно, чтобы начать скучать? Дазай усмехается на его слова, преодолевает между ними расстояние в несколько шагов, и смотрит сверху вниз. — Да? Чуя, кажется ты немного подрос… А нет, мне показалось. Накахара раздраженно цокает, хмурясь, и пихает смеющегося мужчину в плечи, чтобы после схватить пальцами за загривок и притянуть к себе. Он целует требовательно, горячо сплетая свой язык с его. Выходит влажно, слишком смазано, но так необходимо, что дыхание сбивается. И по волосам провести, и почувствовать руки на своей спине, обжигающие через ткань халата. Жарко и нужно. — Чуя, помнишь, что обещал мне? — голос над ухом глубокий и бархатный, вызывающий приятную дрожь в ногах. Затем и язык, обводящий край уха, заставляет вздрогнуть. — М? Осаму делает шаг вперёд, вжимает его в стену, касается губами шеи, пока Чуя хватается за его плечи руками. — Помнишь… Я предлагал съездить на море? Накахара хмурится, закрывая глаза, копается в памяти, но всё внимание уходит на руки, что запускают под халат. Наконец, получается согласно промычать, когда чужие зубы цепляют тонкую кожу. — И что ты тогда ответил? Как будто издевается. Совсем не время для воспоминаний! Чуя хватает пальцами Дазая за подбородок, отводя от себя его голову и заглядывая в полные желания кофейные глаза. — Думаешь, я помню, что сказал два года назад? — он недовольно шипит, желая сейчас большего, чем разговоров. Дазай самодовольно ухмыляется, прижимается своим тазом к его, но от хватки на челюсти не уходит, поднимая подбородок, от чего тёмные пряди на лбу падают в сторону. — Ты сказал: «Посмотрим на твоё поведение». Так что? Я хорошо себя вёл? — игривые нотки скользят в томном голосе, слушать который хочется вечно. Чуя закатывает глаза, наконец, вспоминая, а затем прижимается мягко губами к чужой щеке, льнет грудью к груди, лишь бы чувствовать. Здесь. Рядом. — Ты идиот. — Но ты обожаешь меня. Поехали на море? Ладонь Осаму накрывает рыжую макушку, притягивая к себе, и Чуя, привыкший к своей власти, привыкший быть не солдатом, а Главой, которому не позволено проявлять слабость, в этот момент чувствует себя хрупким, подобно хрусталю. Словно в нем нет разрушающей силы, с которой они теперь точно старые друзья, словно его гнев не способен уничтожить. Сейчас он, наполненный мягкостью, согласен и на море, и на войну, и на смерть… лишь бы только чувствовать этот запах и касания. Чувствовать себя на своём месте. В своей квартире. В своём городе, что из чужой территории стал домом.