Terra incognita.

Испачканный печалью. Снег падает чуть слышно. Испачканный печалью, Гуляет ветер лишним. Испачканный печалью, Я съёживаюсь тоже. Испачканный печалью - Под лисьей шубой, кожей. Испачканный печалью Не ждёт тепла, не верьте. Испачканный печалью Думает о смерти. Испачканный печалью… У лени лисьи лапы. Испачканный печалью, Гаснет день, как лампа. Тюя Накахара. 1931. Эхо от задушенного кашля бьётся стеклом о бетонные высокие стены, хрипы разносятся по всему помещению, и булькающие звуки вызывают лишь отвращение. Человек лежит на земле, в ногах, и из-за раны в области живота у него изо рта обильно вытекает алая кровь, капает на грязный пол, растекается тонкими полосками. И в этой гробовой тишине можно было бы услышать "кап-кап-кап", если бы этот человек не хрипел так жутко, пытаясь подняться, но не находя в себе силы даже заткнуть рукой рану. Ещё несколько минут, и он упадёт замертво лицом в собственную кровь, перемешанную с грязью и бог знает чем ещё. Ему страшно, подняв умоляющий взгляд, не встретиться со злостью или местью в чужих глазах, что смотрят на него сверху. Он не видит в них ни капли сожаления или удовлетворения. В них нет жажды крови, нет желания помочь и подарить жизнь. Нет ни блеска удовольствия, ни тени сочувствия. Страшно то, что в них нет ничего. Этот холод пробирает до дрожи током по позвоночнику, заставляет кровь в венах застыть, а после пробуждает лишь одну единственную мысль: «Я всё равно умру». Эти глаза не выражают абсолютно ничего, как будто человек, стоящий рядом и наблюдающий за тем, как кто-то в агонии пытается ухватить свой последний глоток воздуха, превозмогая боль от сломанных рёбер, не испытывает ни грамма эмоций. Бросает в жар, а после будто засовывают в ледяную воду с шипящим звуком. В голове человека нет мысли: «Жаль, что сегодня это был ты». Или же: «Ты заслуживаешь этого, ничтожество». У него в голове путь возвращения в штаб, где его не было три дня, а также план о докладе по заданию начальства. В голове дикая усталость и желание просто лечь, забыв, насколько одежда перепачкана кровью и что нужно сходить в душ, чтобы в спальне не стоял металлический запах алой жидкости. Руки его, словно языками чего-то недосказанного, оплетены бинтами. Они не дрожат, когда перед глазами умирающего появляется дуло пистолета. Всё, о чём думается перед бесконечной тьмой — товарищи, что лежат где-то рядом, и ни один не вздохнёт, не подаст ни звука и не спасёт. А ещё то, что дома, где-то на другом конце города, есть человек, который ждёт твоего возвращения. А затем оглушающий звук, но разве мёртвым есть до него дело? — Наконец, закончили. Может, выпьем, м? ___________ В помещении слабо тянет табаком, дорогим и с вишневыми нотками. И это неправильно, этим здесь никогда не пахло, это вызывает слабое удивление, первое за этот долгий вечер, потому что Огай Мори не курит и никогда таким не увлекался. Стоит тишина ожидания слов вошедшего. Раздаются тихие шаги — человек никогда не ходит шумно, дело привычки, он останавливается недалеко от глубокого кресла, не думая, что к нему повернутся. — Задание выполнено, все прошло успешно. С нашей стороны потеряно десять человек из двухсот, с их стороны убиты все, включая Сюдзи Тэраяма, — монотонно доносит молодой человек, глядя словно сквозь сидящего в кресле, и его раздражает то, как липнут к коже где-то ослабшие в бою бинты, пропитанные уже высохшей чужой кровью. Когда ответа не поступает, человек фокусирует внимание на том, от кого ожидает слов. Впивается взглядом в профиль лица, изучая и замечая напряжённые мышцы. Глаз своего начальства Исполнителю не видно, всё внимание того сейчас направлено только на ночной город, от которого их отделяет лишь прохладное окно во всю стену. — Даже не похвалите меня, Босс? — говорит Исполнитель, и его губы растягиваются в кривой улыбке, далеко не похожей на искреннюю. Внутри появляется слабая тревога, потому что острый взгляд теперь направлен на него, и та задумчивость, что мелькает в красных глазах, не предвещает хорошего. Мори пропускает озорные нотки в голосе Осаму Дазая мимо ушей, ему сейчас не до скуки своего подчинённого. — Вчера вечером оябун клана Накахара и его жена были убиты. Взрыв в штабе, — холодно говорит Босс Портовой мафии и не отводит взгляда от Дазая, считывая реакцию. Удивление (второе за вечер) Осаму можно наблюдать лишь секунду, когда он вскидывает бровь вверх. — Почему я не был вызван вчера? — лишь спрашивает Осаму. Он — главный Исполнитель в Портовой Мафии, второй человек, после Мори, конечно же, и то, что касается мафии — напрямую касается его. — Ты был на задании. — Здесь я был нужнее, это дело первой важ- — Я сам решу, где ты будешь нужен, — говорит, как отрезает, мужчина, и лёд в его глазах подрубает на корню все попытки заговорить. Осаму, молча сжимая губы в тонкую полоску, кивает и опускает взгляд в знак повиновения. — Думаю, ты догадываешься, что их смерть — не случайность. Разумеется. Перед глазами встаёт картина из прошлого, когда Дазай стоял в той самой комнате, замерев от страха и видя, как уходит жизнь их прошлого главы Портовой мафии. Кровь, вязко стекающая по стене, и скальпель в руках Мори. «Босс умер от серьезной болезни. Его предсмертным желанием было, чтобы я принял на себя бразды правления Портовой Мафией. Ты тому свидетель, понятно?». Теперь ты моя пешка, теперь ты — живой щит, которым я накрою своё тело, если это потребуется. Я сам решу, где ты будешь нужен. Разумеется, смерть глав Накахара-клана не была случайностью. Это дело рук даже не второго в Йокогаме клана, с которым они, объединившись с Накахара, вели войну, заключив договор полгода назад. Только вот Накахара, видимо, не догадывались, что тоже оказались лишь фигуркой на шахматной доске главного игрока. — Люди и все силы их клана теперь под управлением Портовой мафии. Мы ведь отомстим за смерть их главы, верно, Дазай? — говорит с кривой улыбкой Мори, и Дазай снова смотрит на него, кивая. Теперь Портовая мафия в несколько раз больше и влиятельнее, и всё за одну ночь. Убийство лишь нескольких человек решило судьбу сотни людей. И Осаму может лишь уважать Огая Мори за его преданность организации и решимость сделать всё ради её власти и процветания, любой ценой. За его безупречную стратегию, ведь никто, в этом Дазай уверен, никто не посмеет сказать против него хоть слово. Выживают сильнейшие, неужели Накахара не были готовы к тому, что их ударят ножом в спину? Теперь всё настроено против врага, против клана, с которым у них война, ведь это они практически уничтожили Накахара-клан. Убил двух зайцев одним выстрелом. Или же одним порезом тонкого скальпеля. Однако гордость задета. Мори явно готовил это не день и не два. Чёткий план родился в его голове наверняка задолго даже до обсуждения союза и направления совместных сил в войне. Дазая не посвящали в это до последнего, до того, как все уже было сделано. И он не знает, настолько доверие к нему спорное, чтобы не допустить до этого важного дела, или настолько ему повезло в этот раз, что не участвует лично в этом скользком ходе. Даже если он теперь очередной раз тот второй, что знает тайну. А тайна среди двоих сохраняется лишь тогда, когда один из них мёртв. — У тебя будет своя роль в этом, — как будто читает мысли Огай, и Осаму ожидал этого. Это неизбежная аксиома. Высохшая чужая кровь неприятно стягивает собственную кожу, чешется, раздражает. И лишь в эту секунду Дазай резко вспоминает нечто важное, что Мори никак не мог бы упустить в своём плане, одно единственное имя, и Глава Портовой Мафии подтверждает это: — Судя по твоему взгляду, ты сам понял, какой пробел в этой истории остался. И я не могу допустить, чтобы такая ничтожная мелочь испортила всё, во что было вложено немало сил. Красные глаза напротив загораются огоньком, и Дазай кивает, соглашаясь. Он слишком устал, чтобы препираться и высказываться о своём немаленьком положении в Портовой Мафии, остаётся лишь заглотить и принять то, что есть. Потому что другого выбора нет. Задание, которое он ожидает, его совсем не удивит. Он привык избавляться от людей по приказам, даже если в этот раз нужно будет сделать все более филигранно, чем при простом убийстве. — Чуя Накахара — наследник клана, и люди, преданные этому семейству, уже направлены за ним, чтобы привезти сюда. Стоп, что? Почему их люди?.. — Теперь мальчишка под твоей ответственностью. Сегодня Дазай явно ставит собственный рекорд в количестве удивлений за вечер. Он слабо хмурится, а после лишь натягивает улыбку и отмахивается рукой, что все ещё вся в крови, ведь времени не было даже элементарно принять душ. Парень делает шаг назад, все ещё глядя на Мори, и желание как можно быстрее уехать домой съедает, ведь задание он понял. — Утопим щенка — и дело с концом. Теперь позвольте, Босс, откланяться. Огай встаёт с кресла и отходит к окну, но не отпускает. Его выражение лица так и говорит: «О, нет, ты, видимо, ещё и не подозреваешь, что за дерьмо я тебе сейчас подсуну. Так что на, нюхай и наслаждайся». Конечно, Дазай подозревает. Чувствовал нутром уже тогда, когда только вошёл в этот кабинет, что так просто не уйдёт отсюда сегодня. — Дазай, — предупреждает. — Чуя Накахара не будет убит. Пока не придёт время. Ты сам прекрасно все понимаешь. Он действительно щенок, но твоя обязанность — показать ему, где место, и держать на коротком поводке. В будущем он нам ещё понадобится. Теперь пазл сложился в голове окончательно. И, конечно, Дазай всё понял. Особенно тот момент, в котором он становится нянькой. — Он знает, что с его родителями? — Наследник клана был отправлен почти девять лет назад во Францию, где обучался и жил с доверенными лицами. Его обучали боевому искусству, но никогда не допускали до настоящих битв и уж тем более не посвящали в свои дела. Чуя всегда был запасным планом для родителей, — Мори хмыкает, хотя в его голосе безразличие, в голове — чёткий план действий. — Наследником должен был стать его старший брат, погибший при взрыве. Дазай не знает, зачем Мори говорит ему об этом. Напоминает. Ведь всё дело, огромная папка, что Мори сейчас бросает на стол, чтобы Осаму его просмотрел, было составлено им же. Последний раз Осаму видел Чую Накахару девять лет назад, почти десять - рыжий коротышка с детской гиперактивностью. Раздражающий тип детей, от которых глаз дёргается и зубы скрипят. Тощий зверёк, ненужный своим родителям, случайная ошибка, которую теперь вводят в войну главной фигурой. Он никогда не общался с этим ребёнком, старался даже не смотреть на него, встреча была делом случая, короткая, однако наблюдение за каждым членом клана, что мог разрушить их когда-то по щелчку пальца — их работа. Мальчишку отправили во Францию, дали образование и хоть какое-то понятие о самозащите. Кажется, будто родители оберегали его от реальности и жестокого мира якудза, но на самом же деле изначально сделали его лёгкой жертвой. Не дали силы, но дали свою фамилию. Теперь нет ни глав клана, ни изначально выбранного наследника, теперь всё это ложится на плечи мальчишки, что вряд ли знал своих родителей больше, чем просто «мама и папа». Теперь он — пластилин, из которого Дазай должен слепить верного пса. Сломать, вывернуть, вытащить все внутренности и засунуть обратно уже другими, выдрессировать, как когда-то это сделали с ним. Осаму уже знал, в чем заключается план Мори. И это был правильный шаг. Дазай же сделает свою часть, то, что должен. — Сегодня днём Чуя был доставлен в офис, ему сообщили всё, что нужно было знать, — наконец, ответил на вопрос Огай. — Надеюсь, ты понимаешь, что я имею ввиду, говоря, что теперь он — целиком и полностью твоя обязанность. Можешь ломать его тело на части, калечить его психику, поступай, как захочешь, Дазай, но в итоге парень мне нужен целый и в сознании, не настолько, чтобы ему в голову пришло хоть что-то верное, но настолько, чтобы он вникал в происходящее. Мне нужен бойцовский пёс. Впервые за этот вечер в глазах Осаму мелькнул интерес, но не задержался там настолько, чтобы его можно было заметить. — Разумеется, я понял, Босс, — улыбается Дазай. — Завтра навещу свою чихуахуашку, ну а сейчас… — Он будет жить с тобой. Глаз с него не спускай. Его голова будет стоить тебе твоей. Это были последние слова, и Осаму их проглотил. У него резко пропала всякая сонливость — теперь ему захотелось вернуться туда, где он был два часа назад, и сделать ещё пару лишних выстрелов. Исполнитель кивнул, развернулся спиной, чувствуя между лопаток тяжёлый взгляд; Мори наверняка обдумывает всё, и то, что у него в голове — единственная загадка, неподвластная Дазаю. Он спокойно идёт к двери, не показывая напряжения, а когда открывает её — натыкается на два голубых огонька, пылающих животной яростью, и что-то ярко-рыжее перед тем, как ему в лицо летит кулак. Он перехватывает тонкую кисть и тут же тянет кого-то чересчур лёгкого на себя, бьёт под ребра, слыша шумный выдох. — Чуя, — слышится за спиной голос Мори, и тот явно тянет улыбку. — Пришло время познакомиться с твоим наставником — Осаму Дазай. Дазай не поворачивается к Мори, он смотрит вниз, где мальчишка вырывается из его рук и на французском хрипит что-то матерное. — Va au diable! Je n'ai pas besoin de toi, enfoiré! — рычит мальчишка, вырываясь из рук и отталкивая. Дазай делает шаг назад не из-за приложенной к нему силы, а чтобы Чуя выпрямился и его можно было разглядеть. Лис. Он оказывается вылитым Накахарой. Яркие голубые глаза, полные ненависти и дерзости, рыжие, практически огненные растрепанные волосы, прядями спадающие на лицо и плечи. Кожа бледная, нос небольшой и аккуратный, а губы кривятся в оскале. Он похож на своих родителей внешне, но той загнанностью дикого зверя, готового вцепиться клыками в шею, что видит и чувствует Осаму, никогда нельзя было описать членов его погибшей семьи. Яростный взгляд юноши бегает то по его лицу, то за спину, на Мори, а дышит он так, будто сейчас взорвётся, и взрывом этим снесёт этажей пять в офисе. Дазай с раздражением чувствует, как начинают болеть виски. — Ты здесь главный?! — рычит Чуя, глядя на Мори, и делает шаг вперёд, собираясь отпихнуть Дазая и пройти. Тот думает над тем, чтобы остановить его — в конце концов, повышать голос на Мори как минимум опасно, но ему становится интересно посмотреть на то, что будет дальше. Поэтому Осаму сам делает шаг в сторону. — Объясните мне нормально, что я здесь делаю?! Как это связано с моими родителями? Чуя говорит на японском, но с таким акцентом, что режет слух. Дазай слабо кривится, не поворачивается к ним лицом, но слушает, склонив голову. — Чуя-кун, призываю вас снизить тон и взять себя в руки, — голос Мори не такой, как минуту назад. Ни нотки веселья, ледяная сталь, и она останавливает мальчишку в нескольких шагах от дверей. Ходит он шумно, топая, и Дазай подмечает эту плохую привычку. Всё будет сложнее, чем думал Исполнитель ещё недавно. Он прекратил наблюдать за младшим сыном главы клана лично ещё несколько лет назад, передав это дело в руки надёжного подчинённого, и не заметил такой перемены. В детстве Чуя был лишь гиперактивным спиногрызом, бледным и со слабым здоровьем. Сейчас юноша всё такой же коротышка, но раз первым решил полезть в драку с незнакомым человеком, уже за этот день поняв, что находится явно не в безопасном месте с хорошими дяденьками — значит, что-то в нем да есть. Храбрая глупость, например. — Я прошу объяснений, — говорит Чуя уже тише, но также настойчиво.— Они погибли, так? Кто это сделал и почему? Осаму резко захотелось хмыкнуть, но он подавил этот смешок. — Что вам нужно от меня? — Дазай, — подаёт голос Мори, и Осаму поворачивается к нему лицом. Чуя, ожидающий ответов, тоже теперь смотрит на Исполнителя и тут же хмурится ещё сильнее. — Закрой дверь и жди Чую. Ну вот, его долгожданный сон, на который он надеется уже третьи сутки, снова, видимо, отменяется. Он кивает, делая, что велено, и нервно дёргает бинт, что приклеился к руке кровью. ______ Когда они садятся в машину, сохраняется вязкая тишина, чего, вероятно, следовало ожидать. Осаму нарушает её лишь в начале, говоря водителю ехать домой. Он, пускай и не слишком заметно, но внимательно наблюдает и анализирует поведение и состояние Накахары. Чуя после разговора с Мори не кажется спокойным — скорее, никаким. Будто выбитый из жизни, совершенно апатично наблюдающий, как меняется картинка за окном. Исполнитель не знает, о чем беседовал с ним Огай, но может догадаться. Чуя одет просто, но не дёшево и с каким-то своим определённым вкусом. Тёмная рубашка, бордовая жилетка и чёрные брюки. В руках парень цепко держит какую-то уродскую шляпу, словно боится оставить её в машине или случайно выронить из уставших, подрагивающих рук. Её на нем до этого видно не было. Выдают его нервозность только руки и шумное дыхание. Спустя минут десять поездки, Дазай, не видя в поведении мальчишки больше ничего, что могло бы хоть что-то о нем сказать, устремляет взгляд в окно. У Чуи отобрали место, что он считал домом, за один вечер он узнал о своей семье больше, чем практически за всю жизнь, и Осаму решает, что на сегодня стоит оставить все, как есть. У него ещё будет время проверить пацана на прочность. Когда они поднимаются на лифте в его квартиру, что находится в самом центре города, специально недалеко от офиса, Дазай проходит первым, наконец, лениво сбрасывает с себя чёрный плащ, а затем и пиджак на диван. Его апартаменты не огромны, он не любит большие помещения, но тут просторно за счёт минимального количества мебели. Это место предназначено для поддержания жизненно важных процессов: еда, сон и часть работы, не более, поэтому и домом это место назвать трудно. О Чуе он едва не забывает — тот застывает у лифта как тень, что едва отделена от стены, словно не зная, куда себя деть. И это поведение слишком отличается от того, что было при их встрече час назад. Хотя после разговора Накахары с Мори вряд ли стоит ожидать, что этот щенок начнёт грызть его мебель и крушить всё на своём пути. По крайней мере, не сегодня. Он оборачивается и встречается с голубыми глазами. Потерянными, но в следующую секунду сосредоточенными, когда юноша замечает, что становится объектом внимания. Сколько ему уже? Девятнадцать? В его годы Дазай уже был Демоном Портовой мафии, вторым человеком, кого боялись и уважали. В его годы он был уже не по локоть, а с головой в крови, и окунали его в эту ванну часто, заставляя захлебываться и давиться, глотая, несмотря на тошноту и металлический запах, что выворачивал лёгкие наизнанку. — Если хочешь спать у порога, то убери оттуда ковёр. Не хочу, чтобы ты его заляпал, — говорит Дазай не без насмешки. Накахара тут же оживает, едва заметно вздрагивая. — Пошёл к черту, — с раздрающим акцентом шипит мальчишка, сжимая ладони в кулаках, но мгновенно пряча руки в карманы пальто. — Я буду жить тут? С тобой?! В его голосе чистое непринятие ситуации и отвращение. Дазай мысленно гадает, сколько ему понадобится времени, чтобы выбить это из Накахары. — Да, будем ютиться в одной кроватке, Чу-у-уя. Кажется, мальчишку передергивает, мышцы его лица нервно двигаются. Чуя делает пару шагов к Осаму, но резко останавливается. — Засунь свои шутки себе в задницу, придурок! Что-то внутри Дазая приятно скользит змеёй по рёбрам. Живой, искренний интерес. Это заставило бы его вот так глумиться над реагирующим наследником хоть всю ночь, не будь он без сна уже третьи сутки и не видящий еды столько же. Он слишком устал. — Твоя комната — по коридору и направо; твои вещи, всё, что было, уже там. Слева моя дверь. Ванную сам найдёшь. Чуя ещё несколько секунд взглядом прожигает в нем дыру, а после разворачивается на каблуках и идёт в коридор. Слышится хлопок двери, и на этом квартира погружается в гробовую тишину. Сон. Это все, о чём сейчас нужно подумать, хотя и неприятно от того, что теперь кто-то ещё разделяет с ним его территорию. У Дазая нет сил идти в душ, ноги едва не подкашиваются после сегодняшней битвы с организацией. Он валится на кровать и тут же погружается в беспокойный сон, игнорируя болезненные спазмы в желудке. Перед желанной темнотой до ушей доносится лишь непонятный шум, будто за стеной двигают мебель, но сейчас это не вызывает никакого интереса.