Не виноваты

Он снова вернулся домой пьяным. С потухшими мутными глазами, в которых больше никогда не загоралась та самая невинная детская искра. Как и всегда, как и каждый божий день, каждую блять божью ночь, словно по сценарию он повторял свои действия. Он напивался, напивался как его мерзкий папаша, приходил домой чуть ли не под утро, только для того чтобы снова получить в морду. Чтобы его швыряли по комнате и пинали как тряпичную куклу. Куклу, с которой не хотела играть даже младшая сестра. Ей было страшно. Страшно видеть старшего брата таким. Избитым до крови и синяков, пьяным и очень злым. Она боялась встречать Кевина после побоев, боялась смотреть на его разбитые тонкие губы. Боялась смотреть на его руки, покрытые следами отпечатков сигарет, шрамами и увечиями, что он оставлял себе сам. В ванной, чтобы младшие никогда не видели этого. Он не злился на нее, не злился на Кенни, он никогда не винил их во всем. Они не виноваты. Не виноваты в том, что их папаша конченный козел, который бьет брата головой об стену, оставляя на сырых облезлых обоях алую мерзкую кляксу. Не виноваты в пьянках, не виноваты. Кевин плакал, плакал лежа на обоссаном и вонючем с мусорки матрасе, никогда не давая себе право на истерику. Он всхлипывал, задыхался в собственных слезах и соплях, затыкая свой обоженный кровью рот обеими дрожащими руками, ведь не хотел будить младших. Он будил. А может, младшие просто не могли заснуть в этом кошмаре, зная, что прямо сейчас их брат валяется на полу с выбитым зубом, утыкаясь носом в лужу собственной крови и блевотины. Мерзкой, вязкой и вонючей, ведь он ел одни отходы, принося мелким хоть немного нормальной еды. Отец бил больно, носком порванного ботинка, ремнем, иногда бил железной палкой, едва ли не забивая сына до смерти. Но Кевин не сдыхал. Лишь блевал желчью с кровью, плевался, но не подыхал. — уроды! Пьяные уроды! - вопила красноволосая женщина, хватая мужа за волосы. — пиздуйте трахать мне мозг в другом месте! Мать получила в глаз с размаху. С такой силой, что она едва ли сумела выстоять на ватных ногах, оперевшись о макушку своей дочери. Кенни резко вырывает девочку из кухни, хватая ее за худое бледное запястье. — как ты меня назвал, щенок?! Удар. Кенни старается вывести девочку как можно скорее, чтобы та не успела увидеть брата, на лице которого отпечатался грязный ботинок. Она плакала, а средний сын ничем не мог помочь ни ей, ни брату. Он лишь молча усаживает рыдающую девочку перед телевизором, прибавляя громкости на ее любимом шоу. Все наладится, все обязательно наладится. Они убегут отсюда, убегут так быстро и так далеко, что их не найдут. Никогда не найдут, даже если постараются найти, никто не посмеет разлучить их. Их лица будет озарять сине-красный слепящий свет, холодный ветер лезть под одежду, а въевшийся в кожу никотин и табачный дым неожиданно выветрится на чистой морозящей улице. Как все, они будут как все нормальные дети, пусть и живущие сами по себе в этом жестоком мире. Забыть, они хотят забыть все. — Кенни, почему Бог не хочет помочь нам? - тихо, осторожно, словно заикаясь спрашивает Карен, боясь уснуть. — мы ведь..мы не сделали ничего плохого, правда? И Кевин, он не виноват..может это я виновата..? — нет. - сухо отвечает блондин. — никогда не смей винить себя в безответственности этих двоих. Назвать "этих двоих" родителями у МакКормика не поворачивался язык. Он оказался слишком слабым. Он не смог выдержать еще одной ночи этого страшного кошмара. Не смог жить с мыслями о том, что походит на отца и мать, что не может защитить самых близких ему брата и сестру. Все его мечты, вера в хороший конец, надежда, все это стерлось в его сознании навсегда. Он заплакал снова. Заплакал, сидя в кипяченой воде, что жгла так сильно и больно, что Кевин не понимал, от чего же его щеки так болели. Расслабляясь, тяжелая голова падает на бортик, откидываясь назад. Немного, потерпеть совсем немножко, чтобы больше не чувствовать боли. Никогда.