Чай из картона

У Ламбо не хватало никаких сил на это дерьмо. Вонголу, то есть. Иногда – почти всегда, в последнее время – он думает, как его вообще угораздило. А потом вспоминает, что выбора у него, в общем-то, и не было. Как и мозгов понять, куда его и за сколько обменяла Семья Бовино. Выходило, что не за очень дорого. Можно сказать, что Бовино просто грамотно разыграли карту, которая у них была. Или вовремя вложились в бесполезного ребёнка, как в своё время им стоило в криптовалюту. Или просто – отослали мелкого и бесполезного под крылышко больших и сильных. И укрепление позиций, и свой человек в сильнейшей мафиозной Семье, и заодно затыкание дырок в тонущем корабле. Только вот корабль «Бовино-ЖПЧШЦ2000» был нихера не тонущим, а вполне себе плотно уместившимся на позиции «производителей нишевого оружия за скромную цену». Ну, и так, эксперименты по мелочи. Первые модели разработок Ламбо, конечно же, выторговал право получать самый первый. Он же и выступал всегда основным подопытным… Возможно поэтому уговорить мать высылать все разработки сначала ему было не такой уж сложной задачей. Недавно, пятнадцатилетний Ламбо, перенесённый в прошлое на десять лет назад, перекинулся парой слов с матерью – тогда его ещё не выпнули искать Реборна – и окончательно убедился, что от Вонголы ему было не отвертеться. Даже не столько потому, что за этим скрывался какой-то многолетний план или великий умысел. Просто так сложилось, что будущему Десятому была нужна Гроза. Желательно, из потомков Лампо. А Ламбо был самый мелкий, шумный к тому же, и чуть ли не единственный в Семье обладал пламенем. И Ламбо был, ну, не то чтобы рад, но определённо спокойно относился к своей ново приобретённой семье. И Семье тоже, отчасти. В конце-концов, Тсуна для него уже не «как», а самый настоящий брат. Реохей с Гокудерой уместились примерно на этой же нише, а вот Мукуро с Ямамото Ламбо выделил в своём восприятии не иначе как слегка поехавших, но любимых дядь. Которые воспитывать его никогда не рвались, но вот постебаться или конфет отсыпать – это да. За это их подросток и полюбил, грех жаловаться. Хибари был… Был. Подарки дарил стрёмные, но полезные. У него у единственного Ламбо шоколад не таскал: спустя какое-то время в кабинете ГДК, а потом уже и просто в доме, тут и там были сложены сладости в шуршащих упаковках, которые очень приятно было пить с чаем. С остальными Ламбо тоже был в тёплых, если не приятельских, отношениях. Так что привычная тяга к драматизму и порывы плакать в душевой из-за «о как же так, за что» схлынули столько же быстро, сколь и появились. На радостях подросток позвонил маме – биологической, не привычной глазу и сердцу Нане – но та, как обычно, трубку не взяла, скорее всего увлечённая каким-нибудь новым исследованием. Ламбо просто тогда пожал плечами, и продолжил наслаждаться жизнью богатого избалованного бездельника, ни с чем не напрягаясь особо. Обучение в школе давно стало пресным и ни разу ни познавательным – сложно писать контрольные на удобоваримые оценки, когда накануне ночью в спешке помогал Глопудере дописывать финансовый отчёт за прошедший квартал. Да и, в целом, заняться с поступлением в старшую школу было нечем. Пора битв и грандиозных сражений прошла, и все вокруг словно повзрослели слишком, непозволительно быстро, ударившись в супер-серьёзно-занятую жизнь унылых взрослых, наполненную бумажной волокитой, привычными уже дрязгами с особо борзыми Семьями, и преступными разборками, на которые Ламбо всё равно не брали. – Ага, как супротив гения с комплексом бога, так это Ламбо дай базуку, а потом посиди с нами в убежище и покидай гранатами во-он тех чуваков, ага? Или вон, Битва Колец. Ну чё ты, плёвое же дело, всего-то какой-то страшный мужик с электрическими зонтами. А то, что он мог мне их в жопу засунуть и поджарить изнутри, это, значит, никого не волнует? Не, ну Леви-сан, конечно, хороший и крутой, но всё же… За неимением лучшего занятия, Ламбо жаловался Франу по телефону. Тот молчал, но это было у того скорее состоянием души, чем реакцией. – А как на перестрелку или в разборку, так это: маленький. Десять лет назад что-то я маленьким не казался, вон, с какой надеждой мелкими смотрели, а сейчас? – Ты бесишься, что в прошлом не можешь на подольше задержаться, или что всё веселье пропустил? – Да я, блин… Понимаю, что это происходило и со мной тоже, и мы вроде как были все вместе, но… Я же мелким был, понимаешь? Половины не помню, оставшиеся воспоминания и вовсе искажены. Всё по фоткам и переносам туда-обратно в прошлое. А это не то, понимаешь? – Так ты, типо-о… – Голос Франа звучал отстранённо и как-то задумчиво. Все разговоры с ним, так или иначе, сводились к тому, что на размышления одного другой выдавал свои собственные чувства по тому или иному вопросу. Не советовал, или что-то подобное. Их понимание друг друга сводилось к тому, что проблема вроде как была одна, но при этом размышления и точка зрения на неё отличались. Возможно, поэтому Ламбо всегда сначала звонил Франу. «А, ну, понимаю. У меня…» Фран никогда не пытался его успокоить, что-то посоветовать, или принизить. Он понимал и выслушивал, в ответ делясь чем-то от себя, из своего личного марева внутреннего вороха проблем. И Ламбо это нравилось. Вот так просто: взять и отвлечься, обсудить что-то, что тебя гложет, отстранённо, не вдаваясь в красочные эпитеты или подробные описания. Ламбо слушал Франа, наблюдая за перешёптывающейся за окном листвой в свете летнего солнца. Тот говорил о чём-то, связанным с оквадратившейся задницей Занзаса, занятого бумажной волокитой, и морщинах на лице Бельфегора. Хотя, конечно, ничто из этого подростка не волновало. Куда больше его, как и Ламбо, выбивала из колеи разница в возрасте. Хотя, с отчётливым привкусом зависти, Бовино признавался себе, что другу в этом плане повезло куда как больше. По крайней мере, у него была чётко отведённая роль в Семье, за которую ему платили и на которую натаскивали. А ещё – ворох ответственности и проблем, которые самому Ламбо были не нужны. – Может, зарубимся в выходные в приставку? – А? А, не, не хочу. Буду спать. В онлайне, может? – Да, да. Конечно. Давай? – Угу. Ламбо повесил трубку и повалился на кровать. Остаток дня он слушал музыку в наушниках и смотрел в потолок. Подступающее чувство неправильности возрастало. … Иногда Ламбо чувствует совсем не то, что показывает, без особых на то причин. Это проявлялось не как у Тсуны или других его братьев. Точнее говоря, в какие-то моменты он мог чувствовать какую-то яркую эмоцию, а в другой – уже отрешённо понимать, до какого момента её следует воспроизводить, чтобы игра продолжалась своим ходом. Ламбо не чувствует себя собой, хотя знает, что вот он: Ламбо Бовино, капризный парень, любит флиртовать и данго. А ещё пускаться в слёзы по самым разным причинам. Эмоции, даже сдавливающие грудь и кажущиеся самыми отвратительными, гораздо лучше, нежели осознание, что все они отчасти спланированы. Потому что когда на день рождение тебе дарят подарок, реагировать необходимо определённым образом. Когда падаешь и сдираешь колени, истерика необходима. Смотришь аниме или играешь в приставку наедине с собой, ну, что же, просиди весь вечер с нарочито каменным лицом и мыслями из разряда «и не скучно же на такого героя пялиться, а?» Хотя, конечно, если бы было скучно, Ламбо бы просто не существовало. Или он на самом деле – всего лишь часть массовки? Очень похоже на правду. – Великий Тсуна Из-грязи-в-князи, и его Шумная, но любимая свита! Вон, даже комик релиф местный есть. Ребёнок, конечно, зато мордаха какая смешная, когда плачет! Давай в каждую серию по разу вставлять. Или мангу? Стойте, у нас сериал или кино? Или вовсе – книга?! Режиссёр, позовите режиссёра! В тексте подобного персонажа необходимо деформировать в…..! Ламбо, конечно, понимает, что такие мысли у него появились исключительно из любви к андеграунд-комиксам с уклоном в некую философию и сюрреализм. Но, положа руку на сердце, он никогда не признается остальным, что в половине случаев его реакции на действия окружающих – набор из заранее расписанных программ действий, не особо отличающихся оригинальностью или вариативностью. Потому что он, ну. Просто Ламбо, вероятно. Ничего интересного особо, но как персонаж-функция вполне годиться. Почему-то же вокруг собралась такая толпа людей, которым он зачем-то нужен? Ипин торопливо прощается, обнимая, убегает в сторону очереди на рейс самолёта. У неё скоро очередные экзамены. Фуута довозит младшего брата до школы, треплет по голове, и уезжает на работу. Фран лениво перебрасывается мыслями-идеями, склеивая усики тараканов на бумаге, формируя член. А потом пропадет. На миссию. Мукуро и Хром играют в шашки, только вместо чёрных квадратов – пустоты-бездны, засасывающие лимонные леденцы. Вечером девушка забегает ненадолго в его комнату, отдавая свой бесполезный выигрыш: пачку виноградных конфет. Реохей заштопывает ножевую рану Гокудеры. На лице рядом стоящего Ямамото замаскированное беспокойство, которое у самого Ламбо внутри почему-то глохнет, когда он понимает, что это случилось, потому что когда в парке аттракционов очков не хватает даже на маленький магнитик, глупо ожидать увидеть в руках слона. А очков у Гокудеры не хватает, катастрофически. Ламбо поступает благородно, и спихивает на карму старшего брата своё домашнее задание по математике. – Отговорился, хотя знаешь, что фреймы не сдвинутся местами? Растёшь, щенок. Конечно же, Хибари Кёя предпочитает мангу. … – Это не честно. Должно быть нечестно, мы же всех обманываем. – Переставляя фигуру на доске, ты не обманываешь оппонента, а обыгрываешь его. – Ну, и мы не в игру играем. – Конечно, нет. У нас сейчас – постановка. – А можно, ну… Вообще не играть? Мы же поняли, что актёры, значит, должны найти выход со сцены? Знать, где он находится. Хибари пожимает плечами, отпивая чай. – Можешь прерваться и уйти. А можешь продолжить, или принять свой конец. Ты уже не актёр, Ламбо. – А что будет, если уйду? – Ничего. Плёнка будет крутиться, слова продолжат складываться в предложения. – Значит, уйти нельзя? – Можно прекратить играть. – Это ты сейчас про суицид? Уу, не ожидал. – Я про то, что ты можешь просто уйти, и быть свободным. Уйти за пределы фреймов. Манга отрисована и готова уйти в печать. –…Ой, только давай без этого, окей? У нас нет свободы, только роли. Архетипы, скорее даже… – Да. Но ты можешь её сменить. Или не притворяться и уйти. – Да. Уйти… Уйти за фреймы. Как за сигаретами, только за фреймы. В этот раз молчание длиться много дольше. Ламбо думает, и не знает, что ответить. Вполне возможно, что в чай подмешан какой-нибудь наркотик. Возможно, это часть представления. А, возможно, Ламбо просто устал. Он устал завидовать. Устал за кем-то гнаться и пытаться догнать. И, главное, устал пытаться понять, что там дальше по сценарию, и каких действий от него ждёт режиссёр. Рядом – Хибари, который играет, тоже. Но играет с чувством, с пониманием, с полной отдачей своей роли. Но в то же время так, словно и не притворяется вовсе. Эта какая-то черта, свойственная хорошим актёрам? – Если актёр не верит в постановку, то в ней нет смысла, так?… – Задумчиво проговаривает Ламбо, откусывая от печеньки. Она кажется пресной, из картона. Дешёвые, дешёвые декорации же им достались. – Вера – тоже часть игры. Надо всего лишь хорошо сыграть. Как в картах. У Ламбо пересыхает в горле. Половины он не понимает, да и мозг отказывается работать. Хочется плакать, так невыносимо… Ох. Хибари прячет задорную ухмылку за пустой чашкой чая. Ламбо сглатывает несуществующий комок. … В столовой шумно, и группа приятелей, в которой Ламбо отыгрывает привычную – второстепенную – роль, вяло переговаривается. В расписании на следующий день у них стоит восемь уроков: хоть в бога уверуй. – Как же тупо, а. В гнилых яблоках Чихиро больше смысла, чем в этой… – Тощий паренёк вымученно тыкает в толстяка рядом, с наслаждением хрустящего яблоком. – Мои яблоки не гнилые! – Там был червяк. – Значит, тем более не гнилые. Бабушка говорит: чем сочнее фрукт, тем больше в нём червяков. Просто заранее достать их надо, и всё. – Яблоки из червей, или червей из яблок? – Нахуй иди, ок? Ламбо хрустит чипсами со вкусом лосося, и не знает проблем. Поверхность картофельных долек рифлёная, шершавая, и сухая. Очень солёная и со въедающимися в десна химикатами вкусо-заменителями. – Да не, – в голову приходит забавная мысль, которую необходимо озвучить, чтобы не забыть. – Эта идея такая же тупая, как вот эта чипсина. – Лизнув дольку, Бовино обратил на себя внимание. – А эта чипсина такая же тупая, как и наше общество в целом. Толстый рядом хрюкает, тощий недоуменно смотрит, а третий парень – который, вроде как, лидер их компании – смотрит с интересом, прося пояснений. И, если что, готовый отвести друга в медпункт. – Ну, смотрите. Чипсина идеально гладкая, с завода по производству таких же маленьких вкусных чипсин. Они все одинаковые, с поправкой на влияние отдельных химикатов на вкусовые рецепторы. Они настолько одинаковы все на вкус, что могут приесться, однако ты можешь потреблять их каждый день без устали работая челюстями. Просто потому что привык чем-то занимать себя, жевать за делом. Толстяк скептически смотрит на рельефный кругляшок, который Ламбо, слегка обслюнявив, держа между указательным и большим пальцем. –Да, она рифлёная, и где-то с такими, ну… Пузырьками вздутыми, вот. Но они придают вкусу шарм, понимаете? Чтобы было разнообразие. К тому же, иногда такие штучки происходят сами собой. Как девианты, которые необходимы, чтобы люди смотрели на них и думали: «Не, эта чипсина сосёт, по сравнению с остальными. Она вся такая кривая, в ней стараний на пол пальца. Хотя и все чипсы – с одного конвейера. Они одинаковы на самом деле, понимаете? Их сделали из одного материала, штамповали по одному стандарту, но все – в чём-то различны. – Кхм, ну что ж…Занятно. – Лидер кашляет в кулак, и вот, Ламбо уже не может остановиться. Мысль несётся впереди рассказика, история сбивает читателя сумбурным ритмом. – И пальцы, особенно пальцы. Смотрите, я держу чипсы указательным, средним, и большим пальцем. И они – самые важные. Конечно, человек расстроится, если ему отрезать безымянный или мизинчик… Но большой палец – это настоящая трагедия. То, что отличает нас от многих животных и морально превозносит над ними. Ламбо с громким чпоком облизывает палец. Толстяк несуразно изгибает бровь. Фреймы меняются, но выражение лица Бовино везде одинаково, сколько не вглядывайся в росчерки туши. – Идиотизм? – Психология. Большой палец – его мы ассоциируем с… – Ну, не знаю. Если мне отрежут ногу, я буду тоже не в восторге. – Тонкий морщится. – Парни, давайте не за столом, а? – Толстяк вздрагивает, сжимая упаковку сока. – Нет, пусть договорит, – Лидер почему-то хочет продолжить. Возможно, готовит какую-нибудь разрушительную речь под конец, чтобы эффектно заткнуть Ламбо. На губы наползает змеиная усмешка, но актёр быстро берёт себя в руки, вспоминая, что всё ещё на сцене. – Эй, Акула, – окликает Ламбо сидящего за соседним столом баскетболиста, похожего на бочку. С очень, очень плотными и крепкими досками. – Ты больше расстроишься, если не сможешь бегать, или если не сможешь забивать мячи? Парни за одним с ним столом сминаются, как трава под натиском сильного ветра, когда баскетболист поворачивает голову в их сторону. Лидер, конечно, ещё держит планку, но как-то тоже чуть горбится, смущённый. Акула дружелюбно хрустит крекерами и пожимает плечами. – Забивать мячи я могу хоть сидя, а бегать… – Грустно, но не смертельно? – Подсказывает Ламбо, под тихие «тссс» товарищей. Акула кривит рот в улыбке и отворачивается. – Играть можно. Ламбо кивает читателю и выходит за границы фрейма, кадр сменяется. … В пустоте, за границами плёнки, и в самом деле скучно. Только кино смотреть и остаётся. Ламбо, как новоявленный критик, скептически хмыкает, смотря на сменяющиеся кадры плёнок, корчит серьёзную мину, вчитываясь в абзацы текста, и откровенно скучает, листая страницы манги. – Не, всё же актёром как-то… – Веселее? – Подсказывает Хибари, умещаясь рядом в кресле кинозала. – И это тоже, но я про смысл. – Кино – оно не про смысл для зрителя или актёров. Оно про смысл для героев. – А… А мы, значит? – Смотрим, думаем. Или просто смотрим. Кино – оно про развлечение. Ламбо кивает, и пририсовывает Тсуне усы на экране стоп-кадром. Хибари выходит на сцену, и Ламбо смотрит внимательнее. У него самого играть, со знанием, уже не получается. Хочется остановиться и посмеяться, обсмеять несведущих актёров. А Хибари – он играет так, словно и сам не знает. И он действительно не знает – в сценарии не прописано, значит, этого нет. Ламбо вздыхает и упирается лбом в спинку кресла. Тихо поплакав, решительно встаёт, и врывается на сцену, с петардами, истерикой, и выклянчивая конфеты. «Вот, в чём секрет моей игры,» – размышляет Ламбо, выпрыгивая в окно. «Я не думаю, я просто делаю.» Хибари улыбается читателю. Возможно, он думает о том, как будет крошить черепа в следующей арке. А, возможно, о том, что в декорациях его дома не хватает декораций конфет. К чаю.