etiam post malam segetem serendum est —
Неожиданно, но первое, что возникает, когда сон развеивается — шум дождя. Она сама не понимает, почему её это так удивляет, но будто такого, чтобы звуки доходили быстрее картинки, с ней ещё не случалось. Хотя, в сущности, она не помнит, что было раньше. От этой мысли девушка просыпается окончательно, резко открывая глаза и тут же зажмуривая их из-за яркого света прикроватной лампы. Промаргивается, привыкая к освещению, и смотрит в окно, где, и правда, льёт как из ведра. Голову окутывает удивительное спокойствие от созерцания бури, до тех пор, пока она не замечает чьё-то движение сбоку. В груди вспыхивает испуг и ярость, но какое-то стороннее воздействие приглушает эти чувства. Перед ней сразу двое в красных кафтанах с причудливыми узорами, которым девушка не придаёт значения. Они смотрят настороженно, чуть издалека, что она тут же копирует. Она и представить не может, что могла совершить, чтобы теперь получать такие взгляды. Двое переглядываются, шепчутся о чём-то между собой и, наконец, подходят чуть ближе, выглядя более приветливыми. — Доброе утро, как вы себя чувствуете? — произносит темноволосая девушка небольшого роста. Теперь на её кафтане чётче можно различить серебряную вышивку, а переведя взгляд на кафтан её спутника — заурядного хмурого парня — она видит вышивку уже чёрного цвета. Такие детали очень удивляют, хотя нутро ноет о том, что всё это — привычные вещи. — Не… уверена, что следует… кхм… вам ответить, — голос хрипит и не поддаётся управлению. Девушка прокашливается и вновь обращает внимание на выражения лиц, стоящих рядом. Темноволосая девушка подходит чуть ближе, приобретая более серьёзный вид, в то время как парень, наоборот, отходит в сторону, уступая слово, но негласно будто охраняя. — Хорошо, пройдёмся по стандартным вопросам, — незнакомка устанавливает зрительный контакт, следя за любыми изменениями в поведении визави. — Можете пошевелить каждым пальцем на правой руке по очереди? …Хорошо, а теперь на левой… Отлично, подождите минутку. Удаляется темноволосая незнакомка быстрее, чем удаётся за этим проследить. Хмурый парень остаётся на своём месте, но она решает полностью его игнорировать, вновь созерцая притягательно красивый и успокаивающий вид за окном. Мысли текут медленно, подобно патоке, оставляя за собой нечто схожее с эхом в голове. Вопросы не успевают формироваться, как их уже смывает волной. Собственно, не хочется ни о чём думать и анализировать, только остаться в этом моменте тихого наблюдения за бушующей стихией. Но, увы, случайно услышанный обмен фразами из коридора выбивает из умиротворения. — …и результатов ещё нет? — спрашивает немного напряжённый мужской голос. — К сожалению, — судя по всему отвечает уже знакомая ей девушка с интересными серебряными узорами на кафтане, начиная шуршать бумагами и говорить дальше уже тише. — …и я думаю… потому что… госпожа Громова получила множество травм... Интерес вспыхивает подобно подхваченной порывом ветра искре в не дотлевшем угольке. На последней фразе голос девушки, а, соответственно, и она сама приближается. Появляется нестерпимое желание задать вопрос, так внезапно сформировавшийся в голове. Сил сдержаться нет никаких, поэтому она выпаливает всё ещё хрипловатым голосом: — Что случилось с госпожой Громовой? Девушка застывает, сначала непонимающе, а затем несколько шокировано, смотря на неё. Точно так же, как и все в комнате, человека четыре в её поле зрения, насколько позже становится заметно. Не понимая, чем её вопрос показался неуместным, решает продолжить: — Вы… можете поделиться? Я случайно услышала, что вы говорили, и мне стало очень любопытно, что с ней произошло, — говорит извиняющимся голосом, замечая всё большее удивление в глазах присутствующих. — Если это какая-то тайна, я вряд ли смогу кому-то разболтать, ведь не знаю ни её, ни вас. Темноволосая девушка отмирает, переглядываясь с коллегами, ища в них поддержки. Мужчины выглядят крайне потерянными, и в итоге медсестра откладывает какую-то папку в сторону, осторожно пригладив что-то на ней, и подходит почти вплотную к кровати. — Дело в том, что… вы знаете её, — начинает осторожно, удивляя собеседницу. Набирает в лёгкие побольше воздуха и продолжает: — Ведь… госпожа Громова, а точнее Елизавета Громова, это вы. Девушка в красном беспокойно наблюдает за реакцией визави на эти слова, тогда как у неё ничего не укладывается в голове. Весь мир переворачивается в буквальном смысле. Картинка перед глазами размывается, стоит только немного сменить фокус зрения. Словно прорвав плотину или разрушив крепость, голову жутким потоком заполняет мыслями. Мощными ударами огромных валунов, набирающих скорость, звуками стрельбы, истошными криками о помощи и завыванием метели. Образами сырого подвального помещения, кровавого месива и вспышками пережитых кошмаров в темноте. Добивает одновременно тошнотворный и притягательный запах и вкус мерзкой жидкости, проникающей в каждую клеточку. Лиза не замечает, как задыхается. Смотрит в белый потолок и не может перестать видеть, слышать и чувствовать. Вспоминать пережитое. Множество рук начинает касаться её со всех сторон, всё естество заполняет паника, но тело не может пошевелиться, только дрожа. Она не понимает, что происходит в реальности, а что — плод её воображения. До ушей доносятся чьи-то голоса вперемешку, но чётко различить, что говорит каждый из них не представляется возможным. Внезапно в организме поднимается волна знакомой мерзости, которая будто сражается с какой-то потусторонней силой. Кровь бурлит, усиливается головная боль от напряжения, хотя она попросту не может контролировать собственные действия. Пелена перед глазами не даёт попытаться успокоиться и понять, хотя бы визуально, что происходит вокруг. Внезапно Лиза различает урывками, но гораздо чётче, чем раньше, всего два слова: — …внутри… парем… — произносит кто-то, тяжело дыша. Парем. Такое знакомое слово, отдающее горечью. Парем. Секунда, и голову заполняет страшный крик, сначала идущий из глубин подсознания, а потом вырывающийся в реальный мир. Оба раза кричит она, память больше не подводит. Ухмылка хирурга, ломота в левой голени, стреляющая волнами по всему телу, кровь и крик. Даже вопль. Эхо делает его мало похожим на человеческий. Но правда в том, что человеческого мало в тех, кто добровольно может сотворить такое и насладиться чужими страданиями. Перед тем, как потерять сознание, Лиза вновь видит комнату, оказавшуюся такой непохожей на то страшное место. И множество испуганных и напряжённых лиц. Сознание прорезает вопрос: «Как много человеческого осталось в этих людях?» А второй, возникший мгновением после, впитывает в себя все эмоции, оставляя только гулкую апатичную пустоту. «А сколько человеческого осталось во мне?»***
Осознание того, что она бодрствует, приходит не сразу, а подобно медленно накатывающим волнам на берег. Лизавета находит себя сидящей в собственной постели, в которой она последние лет десять проводила и бессонные ночи и те, что наполнялись яркими снами. Вздыхает с облегчением, рассматривая очертания знакомой мебели в темноте. Огромный шкаф, доверху набитый книгами и старыми записями, дубовый стол, куча неубранных свитков на нём и выдвинутых ящиков. Множество деталей бросается в глаза, успокаивая девушку. «Это всё был просто страшный сон». Сердце перестаёт стучать от испуга, но девушка не может уснуть снова, слегка встревоженная. Поворачивает голову в сторону окон и, слегка поднимающихся от ветра, тюлей. Свежий ночной бриз расслабляет, Лиза откидывается на подушке, начиная размышлять о планах на грядущий день, который теперь будет сложно не проспать. «Да уж, такие красочные кошмары мне ещё не снились». Усмехаясь собственному испугу, фабрикаторша прикрывает глаза, визуализируя то, чем собирается заниматься с утра, это часто успокаивает постоянную тревогу, отравляющую голову подобно сотне вьющихся стеблей ядовитого шиповника. Но когда Лизавета понимает, что не возникает никаких образов следующего дня, и более того, она не может вспомнить, какой месяц за окном, девушка резко подскакивает на кровати. Практически без причины внутри начинает подниматься мощная волна тревоги, отчего Лиза обнимает себя руками и зажмуривается, пытаясь успокоиться. Спустя несколько мгновений бесконечного бессмысленного потока аффирмаций она понимает, что плечи начинает цеплять мороз, пробирающий до костей. Открывает глаза и видит занесённый снегом ближний угол комнаты и распахнутое настежь окно, за которым виднеется только кромешная мгла. Лиза застывает. Льдом покрываются сосуды и сухожилия в её теле. Девушка не может повернуть головы, когда слышит чей-то приглушённый смех, звучащий, кажется, у самого уха. Раскатистый хохот, по началу больше похожий на шелест листвы, в конце концов достигает всех уголков сознания и отдаёт громким эхом. Резким властным движением влажной и грубой руки кто-то поворачивает её голову влево. Лизавета всем естеством ощущает ненависть, исходящую от человека с мерзкой усмешкой, практически прижавшегося к её лицу. Мужчина шуханской внешности, столь сильно ей кого-то напоминающий, в первую очередь вызывает дрожащий ужас от предстоящей собственной медленной жестокой смерти. — Тебе не удастся сбежать от меня, — он произносит это с шипящим акцентом, который она узнает из миллиона. Страх сменяется яростью. Девушка пытается резким движением правой руки ударить мужчину, но тут же понимает, что её что-то сдерживает. Ремни. И вот Лиза снова задыхается от отвращения и страха, когда шуханец со смердящей вонью изо рта двигается ещё ближе, проводя потной ладонью сначала по шее и ключице, а затем медленно спускаясь к торсу. — Ну что, повеселимся? — мужчина вновь усмехается, произнося это и удерживая её талию и левую руку с такой силой, что в этих местах наверняка могут остаться гематомы. А в следующее мгновение на её теле одновременно появляется дюжина порезов разной глубины. Лиза запрокидывает голову, захлёбываясь собственным криком. Рука мужчины быстро двигается к её шее и сжимает, и он с удовольствием наблюдает за алеющим лицом Лизаветы и исходящим теперь из неё хрипом. Создаётся ощущение, что её глаза можно выдавить из орбит так же легко, как размазать тёплое масло по хлебу. Организм горит так, будто в каждый сосуд заливают расплавленный металл. Новая волна ужаса прокатывается по телу, когда девушка ощущает спустившуюся к её бёдрам руку шуханца, начинающего бормотать что-то с животным желанием. Страх, отвращение и боль смешиваются и выливаются в ужасающем вопле, исходящем от неё самой.***
Пробуждение, начинающееся с отзванивающего в голове собственного крика, точно нельзя назвать приятным. Из-за холодного пота, покрывшего, кажется, всё тело, тонкое одеяло, одежда и волосы мерзко липнут к коже. Лиза боится пошевелиться, предвидя появление очередного кошмара, перемешанного с воспоминаниями. Образы из сна волнами приносят её телу новую дрожь. Шорохи превращаются в чужой шёпот. Тени становятся силуэтами, а отблески — приближающимися лезвиями ножей. Она отчаянно пытается подумать о чём-то более приятном, но голос шуханца будто звучит наяву, заставляя сосуды и сухожилия леденеть, подобно тому, как это случилось во сне. Не контролируя этот процесс, Лизавета проваливается в спираль повторяющихся образов и звуков. Она зажмуривается, хоть как-то пытаясь отогнать ощущения от шепчущей насмешки мужчины и его мерзких потных и грубых рук, но выходит наоборот. Лиза задыхается, почти срываясь на крик, пока кто-то не трогает её за плечо. Девушка дёргается резче, чем того ожидает визави, но недостаточно резко, по мнению самой фабрикаторши, ведь она не успевает убить этого человека. — Так, спокойно! — начинает твёрдым голосом отдалённо знакомая ей девушка в красном кафтане. — Я не хочу навредить вам, смотрите, — она показывает пустые руки, по-всякому их поворачивая, — я даже не буду осматривать вас, я здесь только чтобы поговорить, хорошо? Несмотря на доброжелательность девушки в красном, Лиза на подкорке чувствует подвох в этом милом выражении. Но, немного понаблюдав за мимикой визави, Лизавета также замечает усталость и некое… понимание, странным образом немного её успокаивающее. Замечая изменения в настроении фабрикаторши, девушка вновь начинает говорить: — Хорошо. Меня зовут Анастасия, но можете называть меня Настей, если позволите тоже называть вас по имени. Лиза продолжает наблюдать за мышцами лица девушки, не шевелясь, но тяжело дыша, не успев до конца отойти от кошмара. Но когда та поднимает брови в незаданном вопросе и мягко улыбается, Лизавета стушёвывается, отводит взгляд на пару секунд и дёргает плечом, стараясь всем видом показать, что ей всё равно, как её называют, но произносить она это не хочет. Внимательно наблюдая за молчаливой и напуганной фабрикаторшей, Анастасия улыбается уже шире, улавливая, что удаётся пустить первую трещину по её защитной баррикаде. — Допустим, — корпориалка делает небольшую паузу. — Скажи, Лиза, ты понимаешь, где находишься сейчас? — Полагаю, что да, — девушка хмурится от странного вопроса, но после вспоминает кое-что помимо мерзкого кошмара, до сих пор заставляющего её руки дрожать. Она вспоминает, как набросилась на кого-то, а позже не могла вспомнить своё имя. «Что за чертовщина со мной творится?» — Ну… кхм… Я уверена, что нахожусь в Равке, — продолжает говорить, несмотря на сиплость в голосе. Анастасия поддерживающе кивает, всем видом побуждая Лизу продолжать, что она и делает. — Очевидно, что это лазарет, и, судя по высоте потолков, мы в Малом Дворце. — Отлично, — целительница восторженно улыбается, не ожидая такого превосходного ответа от девушки, которая чуть больше суток назад готова была перерезать глотки всем в комнате, включая саму себя. — Можешь ли ты хотя бы примерно сказать, какое сегодня число? Месяц? Усмехаясь такому простому вопросу, Лиза невольно обращается к воспоминаниям, способным помочь восстановить общую картину. Но её вновь захлёстывает отголосками насмехающихся голосов, образов водопадов крови, заполняющих помещение до краёв. Зажмуривается с такой силой, что боль от глаз прокатывается вспышками. Накрывает голову руками, стараясь отбиться от пробирающих до костей воспоминаний. Кто-то трясёт её за плечи и говорит что-то, но теперь она слышит только звон в ушах и множественное эхо. — Дыши, — странный гул от незнакомого голоса проносится по всему телу пульсирующей дрожью, после чего девушка неосознанно делает глубокий вдох и такой же выдох. Ужасно начинает кружится голова, глаза закрываются сами собой. Но тут Лиза резко приходит в себя, когда кто-то хватает её за щёки и заставляет держать голову прямо. Лизавета, будто только что вынырнув из проруби, начинает тяжело отрывисто дышать, промаргиваясь и осознавая происходящее вновь. — Смотри на меня, — а теперь голос узнаваем как никогда. Лиза с трудом фокусирует взгляд на девушке напротив, чувствуя одновременно облегчение от созерцания знакомого лица и страх от того, что кто-то находится так близко. Замечая, что Лизавета приходит в себя, Инга убирает ладони с её лица, всё ещё высматривая отголоски кошмара в её глазах. Пока Лиза приходит в себя, краем глаза замечает дёрганность Анастасии, которая будто хочет что-то сказать или сделать, но не решается по неизвестным фабрикаторше причинам. — Настя, оставь нас, пожалуйста, — спокойно и твёрдо произносит Инга, немного повернув голову в сторону коллеги. — Но нужно… — начинает было Настя, пока сердцебитка не перебивает её. — Оставь нас, — говорит Инга с большим нажимом, чем до этого. — Не думаю, что стоит затевать спор, не так ли? Лиза не видит выражений лиц корпориалок, но улавливает напряжённую атмосферу, природу которого не в силах разгадать с такой головной болью. Вероятно, у девушек есть какой-то нерешённый конфликт в прошлом или присутствие Беловой в Триумвиате вызывает не так много доверия у её коллег, как следовало бы ожидать. — Скоро увидимся, госпожа Громова, — только и произносит Анастасия перед тем, как уйти. Инга всё ещё кажется напряжённой после ухода коллеги, что Лизавета отмечает только когда та немного сильнее сжимает её запястье, после захлопывания двери. В помещении они остаются не одни, но присутствие спящих тяжелораненных больных мало тревожит сердцебитку, так что она начинает говорить, будто они вели этот диалог уже не раз до этого. — Скажу честно, пропустила ты довольно много, — Инга усаживается на постель осторожнее, чем ожидает Лиза, стараясь не касаться её ног, укрытых накрахмаленным одеялом. — Вполне возможно, что я не тот человек, которому бы следовало в первую очередь с тобой поговорить, но состояние армии тяжёлое, почти никто не может оторваться со своих рабочих мест дольше, чем на период сна. Фабрикаторша всё ещё туго соображает, ощущая мерзкую дрожь в конечностях и постоянное желание обернуться, несмотря на то что за спиной стена. Она не пытается отвечать на незаданные вопросы, позволяя Инге высказывать всё, что ей хочется. — Даже не знаю, с чего начать и что я вообще могу рассказать тебе, когда ты… — девушка мельком пробегается по ней взглядом, говоря этим гораздо больше, чем Лизе хотелось бы понимать. Наверное, она выглядит чем-то средним между трупом и тяжело больным человеком. — В любом случае после того, как похитили тебя и многих других, а также после череды быстро разворачивающихся событий, в Шухане сменилась власть. Макхи за решёткой, её проект «Железное Сердце» обнародован, а лаборатории сожжены. Лизавета не знает, что сказать, хотя, наверное, какие-то слова подобрать всё-таки стоит. Дело в том, что кратко изложенные факты не вызывали абсолютно никаких эмоций. Они только помогли напомнить, насколько отрезана от всего мира она оказалась теперь. Всё ещё не желая заводить разговор, Лиза потупляет взгляд вниз, слышит тяжёлый вздох Инги и продолжение её речи: — К тому же, на северной границе начались беспорядки, но пока совершенно не понятно, откуда истоки. Ощущается, будто весь мир застыл в ожидании кровопролитной бойни, первый шаг навстречу которой никто не хочет совершать. Кажется, безразличие фабрикаторши нисколько не удивляет Белову, совсем наоборот, ей будто легче от того, что не нужно справляться с чужими эмоциями. Инга молчит ещё пару минут, давая информации повиснуть в воздухе, а после аккуратно похлопывает Лизу по бедру и произносит гораздо более позитивным и будничным тоном: — Ну, в общем удачного выздоровления, — повисает пара секунд неловкости, которые Лизавета совсем не замечает. — До скорого. И уходит так же быстро, как появилась. Выброшенные, подобно балласту, факты никак не оседают в голове Лизы. Политика, война, интриги. Всё это проходит сквозь неё, как песок сквозь пальцы. Боясь быть вновь застигнутой кошмарами из воспоминаний, девушка размышляет об интерьере комнаты, цветах мебели и стен, после чего медленно погружается в беспокойный прерывистый сон.***
Открывает глаза и тут же ощущает в них сухость. Похоже, во сне она снова плакала. Оглядывает помещение и слегка удивляется широте палаты, в которую её переселяют и к которой она не успевает привыкнуть за пару суток. Отсчёт дней вести не так сложно, как под землёй, но спустя неделю Лиза уже теряется и бросает это дело. Чем больше однотипных будней проходит, тем больше для неё теряется смысл собственного нахождения здесь. Хотя девушка в этом сомневается, в сущности же проходит всего две недели с момента её прибытия в Равку. С возвращения домой. По началу было крайне тяжело просто существовать, потому что звуки, запахи и образы преследовали везде. Собственно, они и продолжают, но теперь преимущественно во снах. В кошмарах, заполненных страхом, метелью и ночью. Холодом и тьмой. Часы бодрствования состоят из звенящего безразличия и ломоты, режущей нервные окончания подобно скальпелю. Слишком много сил уходит на то, чтобы с ней совладать, поэтому Лизавета всё реже отвечает на часто бесцельные вопросы целителей и других пациентов. От нежелания наблюдать за людьми, взгляд Лизы обращается на распахнутое окно. Увидеть природы за ним не удаётся из-за полупрозрачных штор, но она восстанавливает картинку по воспоминаниям и поступающему запаху летнего зноя. Лазурное небо с рассыпчатыми мазками белоснежных облаков, пёстрая зелень и мягкая влажность воздуха. Думая об этих прекрасных местах, Лизавета по-настоящему отдыхает. Вскоре помимо умиротворяющих пейзажей в голове возникают знакомые образы, звучавшие однажды фразы и заливистый смех. «Ну, ты знаешь это поразительное увеличение силы притяжения Земли после тяжёлого дня?» — спросила она тогда. «Ощущаю его прямо сейчас». «Жесток не мир, а люди в нём». «В точку». В полной мере осознав, что именно вспомнила, Лиза моргает, неохотно возвращаясь в реальность. Конечно, она помнит тот вечер и тот разговор, с кем и чем он был связан. Разливающееся тепло заполняет грудь. Имеет ли смысл думать о причинах возникновения подобного больше, чем о причине голубизны небосвода? Это кажется чем-то просто… естественным. Удовлетворившись этой мыслью и многими другими, связанными больше с её настоящим в Равке и буднях в лазарете, чем с пережитыми мерзостями, девушка возвращает всё своё внимание обратно на окно. Особенно сильный порыв ветра раздувает тонкий тюль, открывая вид на ничуть не изменившийся пейзаж. Мимолётная, практически незаметная улыбка трогает губы Лизаветы прежде, чем она теряет счёт времени, погружаясь в собственные мысли, которые после перетекают в обволакивающий сон без сновидений.***
Очень скоро снова становится тяжело делать всё. Просыпаться, думать, говорить, наблюдать. Становится тяжело попросту существовать. Специфические самоуничижительные мысли становятся стандартным ритмом будней, сливающихся в один большой комок отвращения к собственной судьбе. Лиза не понимает, что до сих пор держит её в этом мире, но отчего-то не предпринимает попыток уйти прежде отведённого времени. Думать об этом даже нет интереса. «Должен ведь быть какой-то смысл в том, что я выжила», — отрешённо думает девушка, проваливаясь в сон, желая сбежать от постоянно всё анализирующего мозга.***
Когда Лизавету заставляют пытаться встать и в целом чаще проявлять физическую активность, апатия неоднократно сменяется отвращением и злостью, чередуясь с полным безразличием и игнорированием любых просьб. Несколько раз дело доходит до того, что она чуть было не калечит целителей из-за их настойчивости. В такие моменты девушка вспоминает о своей силе, на время будто заблокировав этот аспект в своей голове, боясь даже думать о последствиях. Ведь сила изменилась. Она стала гораздо бесконтрольнее, будто Лиза — ребёнок, который только-только открывает её в себе. Страх перед самой собой серьёзно добавляет напряжения, что мешает Анастасии, приветливой, но до чёртиков уставшей целительнице, задавать Лизе даже безобидные вопросы о её настроении. Кроме неё ещё несколько корпориалов периодически разговаривают с пострадавшими от плена. Стоит отметить, что среди них присутствуют только девушки, которые всё-таки вызывают больше доверия у людей, прошедших через мясорубку в большинстве случаев от рук мужчин. Правда, нельзя сказать, что Лизавета как-либо обращает на это внимание, ведь когда ты не доверяешь самой себе, как можно делать это по отношении к кому-либо другому? — Доброе утро, вы хорошо спали? — спрашивает Анастасия чуть ли каждый день, в ответ получая либо тишину, либо еле заметное пожатие плечами. — Хорошая сегодня погода, правда? — Как вам обед? Мы можем учесть ваши пожелания, если что-то не понравилось. — Слышала, вчера вы почти не притронулись к ужину. В самом деле, не стоит так делать, ведь тогда у вас не будет сил на упражнения и восстановление. А в ответ каждый раз тишина. Мысли Лизы по поводу этого скачут от вины перед своим поведением до любопытного и слегка жестокого: «Интересно, насколько их хватит». Но ненадолго хватает терпения самой фабрикаторши. — А-ай! — крик получается сдавленным и хриплым из-за долгого молчания. Лизавету несколько дней подряд пытаются поставить на ноги, утверждая, что никаких повреждений в покачеленной ноге больше нет. Когда девушку вновь подталкивают для совершения самостоятельных шагов, она не выдерживает. — Прекратите! Мне больно! Святые, вы целители или кто?! — Эта боль только у вас в голове, госпожа Громова, вам следует преодоле- — Мне плевать, откуда берётся боль, от которой хочется оторвать себе ногу и засунуть её кому-то из вас в зад! — выпаливает Лиза, чуть ли не плача от усиливающейся ломоты и злости. Несмотря на недовольные лица корпориалов, ей помогают лечь обратно. Пыхча и сжимая челюсти, пытаясь не кричать и игнорировать боль, девушка не замечает, как изменяется лицо Анастасии после этого эмоционального выпада. Мимолётная улыбка от понимания, что процесс восстановления больше не стоит на месте, трогает губы целительницы и тут же исчезает.***
Ещё во сне, отравленном смазанными воспоминаниями, Лизавета прибывает в плохом настроении, а после пробуждения её голову и подавно заполняют негативные мысли. Она устаёт от этого дня, как только открывает глаза, от этого уже тошно. А точнее, от самой себя. Всё больше надоедает просто лежать, не имея возможности и сил что-то делать. Пытаясь хоть немного прийти в себя, поднять настроение, Лиза смотрит в окно, за которым яркое солнце вновь скрывается за грозовыми тучами, выливающими на Ос-Альту чуть ли не реки осадков. И несмотря на то что даже пасмурность видится ей невероятно красивой, раздражение выливается за край. Голова раскалывается, объективность суждений тает, подобно снегу в апреле. Хочется исчезнуть, никогда не существовать, чтобы никого не ранить своей смертью. «Вот самой не надоело? — злобно шипит в мыслях. — Если рассчитываешь, что подобный бред вызовет у кого-то жалость настолько, чтобы возиться с тобой, то ты точно ошибаешься, — Лиза ругает себя, надеясь, что это вызовет хоть какой-то отклик. — Прекращай своё нытьё». Девушка не удивляется, когда это работает, и злость на собственную раздражающую апатичность заставляет сесть прямее в постели. Концентрирует её и направляет на левую голень, пульсирующую от простреливающей рези. Сбрасывает с себя одеяло и сверлит конечность полным ярости взглядом, пытаясь прочувствовать причину боли. Спустя пару мгновений она улавливает пробудившуюся силу, нашедшую кусок металла внутри неё, который не ощущается инородным. Совсем наоборот. Недоумение нарастает, но в голове не успевает сформулироваться вопрос, когда со стороны выхода слышится знакомый голос: — Привет, — Лиза резко поднимает голову, узнавая в вошедшем Давида. Тот выглядит настороженным, аккуратно продолжая говорить и приближаясь. — Надеюсь, ты ещё не забыла меня. От нахлынувших чувств её пробивает на слёзы. Когда прочник подходит к постели почти вплотную, Лиза бросается обнимать его, с силой сжимая плечи друга. От такого внезапного безмолвного порыва Костюк пошатывается, но обнимает девушку в ответ, вздыхая с облегчением. Разрывать объятия физически тяжело, Лизавете кажется, что, как только она это сделает, он исчезнет, подобно миражу. Но в итоге фабрикаторша с силой отстраняется, придерживая за плечи парня, коллегу, близкого друга, рассматривая изменения в его лице. Коих оказывается не так много, как, вероятно, наблюдается в ней самой, судя по сочувствующему взгляду визави. По-прежнему каштановые волосы, ставшие немного короче, тёмно-оливковые глаза и слегка отстранённый вид, будто нахождение так далеко от лабораторий приносит ему физический дискомфорт. Настолько привычный, родной и почти не изменившийся вид друга успокаивает взбунтовавшееся от несправедливостей сердце. — Расскажешь, как ты? — с надеждой спрашивает Давид, взяв откуда-то стул и усаживаясь ближе к Лизе. В этом вопросе она ощущает не заученную любезность целителей, а искренний интерес к состоянию подруги, отчего серьёзно задумывается над ответом. — Уныло, но зато жива, — тихо отвечает Лизавета, вновь накидывая на исхудавшее тело тонкое одеяло, будто желая спрятаться. Скрыть себя и факты о пережитых ужасах, вероятно, просвечивающие через истончившуюся кожу и синяки под глазами. Хочется сказать что-то ещё, но фабрикаторшу вдруг утягивает в воспоминания, связанные с Давидом. Первыми в голову врезаются отрывки множеств проведённых вместе будней над чертежами и заготовками. Только после она вспоминает, в каких обстоятельствах они расстались. Апрельская битва на границе с Шуханом. Кровь, металл и взрывы. Витающая в воздухе смерть множества людей. Её рискованный план, который пошёл наперекосяк и привёл их к множеству проблем, о которых Лизавете ещё предстоит узнать. Осознав кое-что, Лиза резко выныривает из своих мыслей, хмурясь с каждой секундой всё сильнее. — Что тогда произошло? — внезапный серьёзный вопрос от, казалось бы, потухшей подруги, вгоняет Давида в ступор. Лиза хочет тут же продолжить, но голос предательски сипит и хрипит. Прокашливается добрую минуту, а дальше старается говорить медленнее. — В апреле, когда пушка с вашей... кхе-кхм стороны выстрелила раньше. — Т-ты уверена, что хочешь говорить об этом сейчас? — брови Давида резко сдвигаются к переносице, придавая ему крайне обеспокоенный вид. Лиза начинает не на шутку злиться. Она знает, к чему он клонит, к чему клонят они все. «Тебе нужно восстановиться, что может занять больше времени, чем ты думаешь». «Отдохни, Лиза». «Не стоит напрягаться». Во всём этом она считывала только одно послание. Ты травмирована и вряд ли сможешь когда-нибудь стать прежней. Злость выплёскивается внезапным порывом. — Да, чёрт подери, я хочу знать! — хриплый голос девушки звучит низко и угрожающе, чего она даже не осознаёт по началу. — Пора перестать задавать мне вопросы и наконец ответить на мои! Давид немного отшатывается от неё, возможно, даже не заметив этого. Но именно это цепляет взгляд Лизы и приводит в себя, а также то, как испуганно оборачиваются и шепчутся все в комнате. Девушка замечает, как многие смотрят не совсем на неё, а чуть в сторону. Переводит взгляд и замечает, что её правая рука с силой сжимает металлический борт кровати. Искорёженный под влиянием её силы. Лиза одёргивает руку, рассматривая её и всё ещё испытывая злость, но уже на себя. Она напугала людей. Возвращает взгляд на Давида, его напряжённую линию плеч и позу человека, готовящегося бить или бежать. Она напугала друга. Кто она после этого, если не монстр? Собираясь с мыслями и пытаясь искоренить столь яркие эмоции, которые подвергают всех опасности, Лизавета говорит единственное, что считает правильным. — Прости за это, — хрипотца в голосе, вероятно, останется с ней надолго. — Тебе лучше держаться подальше от меня. Что происходит дальше, она практически не различает. Слышит слабые протесты Давида и его тихие, но эмоциональные обсуждения случившегося с целителями, однако слов не разбирает. Последний взгляд, брошенный другом на неё перед уходом, режет внутренности и заставляет мерзкую горечь скапливаться во рту. После того, как захлопывается дверь, в её ушах начинает звенеть, будто прямо у кровати построили часовню с десятком колоколов. Мириада отвратительных мыслей наполняют разум, когда к ней возвращается способность слышать. Пытаясь отмахнуться от них, Лиза зажмуривается и с силой сжимает кулаки, до боли в мышцах. «Ты монстр и не достойна понимания». «Выжила только для того, чтобы портить всем жизнь». «Никчёмная. Только и умеешь, что уничтожать всё вокруг себя». Злость и обида на мир, который её не понимает и не принимает, оборачивается в ненависть к себе. Такую, которая становится топливом. Лизавета распахивает глаза и, тяжело дыша, медленно осматривает комнату. Никто не обращает на неё внимания. Ну конечно, ты ведь не стоишь и второго взгляда. Лёгкое фырчание слетает с её губ, после чего взгляд цепляет всё так же искорёженный борт кровати. Наверное, никто даже не осмелился к ней подойти, чтобы исправить его. Лишь бы вновь не разозлить монстра. Лиза гипнотизирует смятый, будто кусок бумаги, металл рядом, неуверенная, что стоит с ним сделать. Протягивает правую руку медленно, словно боясь обжечься, а после соприкосновения со знакомым холодом успокаивается. Не особо задумываясь над тем, что делает, Лизавета сжимает металл, и тот тут же издаёт слабоватый скрип. Постепенно все вмятины уходят, и цилиндрический борт кровати становится почти таким же, как прежде. Только если сильно присмотреться, можно заметить, что он теперь чуточку тоньше своего близнеца слева. Но на это легко можно будет закрыть глаза, если заметить, как разглаживается напряжённая складка между бровями Лизы, когда та всячески вертит и деформирует в руках украденный кусочек сплава. Несмотря на то что количество самоуничижительных мыслей в голове только возрастало, металл всегда мог успокоить её.***
Нервное напряжение не отпускает Лизавету, даже когда в лазарете гаснет свет, а за окном слышно лишь стрёкот сверчков. Чем тише вокруг, тем громче бьют набатом тёмные мысли. В один момент, когда множественное эхо в голове вызывает не только головную боль, но и резь в глазах, девушка поднимается в кровати. Ей нужен воздух. Но проблема в том, что ноги всё ещё предательски не слушаются, а левую голень простреливает электричеством от любой нагрузки. Так продолжаться не может. Медленно для стороннего наблюдателя, но настолько быстро, насколько позволяют физические возможности, Лиза садится на край постели, свесив ноги вниз и уже немного жалея о своём решении. От долгого лежания теперь кружится голова, а от эмоционального перегруза хочется разреветься. Но сдаваться без единой попытки точно не в её стиле. Не в стиле кого угодно, кто несколько лет бок о бок проработал с нынешним королём и генералессой. После глубокого вздоха девушка решает осмотреться вокруг себя и внезапно замечает прямо напротив шкаф со стеклянными дверцами, в котором она различает собственный силуэт. Из-за темноты, нарушаемой только слабым светом из окна, Лиза видит не очень много деталей того, как выглядит сейчас, но это не мешает ей мысленно дорисовывать картинку. Она искренне пугается за эту исхудавшую девочку в отражении со спутанными блёклыми волосами и множеством шрамов на каждой части тела. Зажмуривается, отпечатывая этот образ на подкорке и пытаясь отогнать мрачные мысли. Спустя несколько минут Лизавета наконец снова смотрит на своё отражение, но уже гораздо более уверенным взглядом. Девушка делает усилие и пытается встать, опираясь на правую часть тела. А когда ей с первого раза получается устоять на ногах, хоть и держась за кровать, она понимает, что движущей мотивацией стало странное и простое — спасти девочку в отражении. Следующие несколько минут она проводит в одном и том же положении, давая ногам привыкнуть к весу её тела. Первый шаг, который Лиза решается сделать, приходится на левую ногу, и она тут же жалеет об этом, потому что вся боль, что преследовала её до этого, была просто отголосками детского смеха по сравнению с тем, как теперь волнами простреливает всё тело. Боль трансформируется в очередной звон в ушах, а затем неожиданно в ярость, пробуждающую её силу. Напрочь забытый кусочек украденного металла притягивается к её руке будто магнитом, врезаясь в кожу. Опережая рефлексы, Лизавета не даёт себе вскрикнуть в полную силу, чтобы не разбудить половину дворца. Аккуратно поворачивая свою руку, рассматривает место ранения и поражается тому, что порез оказывается не больше ширины ногтя. Да, металл всё ещё неприятно впивается в кожу, но эта резкая боль приносит облегчение в сравнении с той, что идёт от ноги. Выдёргивает кусочек резче, чем того требует ситуация и замечает, как вся рука покрывается мурашками. Боясь того, что из-за бесконтрольности собственной силы в следующий раз металл может впиться в не такое безобидное место, Лизавета с силой сжимает его в руке. От этого она ощущает внутри какой-то звон, пронизывающий удовлетворением её кости. Неожиданно. Никогда ещё в жизни она не чувствовала такое сильное влияние металла на состояние её тела. Впрочем, это не так важно, пока может помочь преодолеть боль. Девушка вновь глубоко вздыхает и пытается сделать ещё один шаг, опираясь руками на борт кровати. Спустя ещё одну похожую ночь наедине с болью и её преодолением, Лизавета делает вывод, что так и вправду легче и привычнее — осиливать всё в одиночку. Она учится справляться с собственными эмоциями, трансформировать ярость в энергию для следующего шага и изучает свою силу заново. Поначалу каждый шаг левой ноги отдаётся пульсацией в костях и в целом кажется, будто к ноге привязали гирю. Девушка старается перенаправлять источник боли, обманывать себя и вскрывает несколько почти заросших шрамов. От запаха и вида собственной крови кружится голова, образы того, как над её телом насмехались в плену оказываются гораздо ярче, чем во снах. Но каким-то образом это помогает, вновь просыпаются побуждающие к бегству рефлексы, ноги начинают работать на неё, а не против. То ли благодаря её терпению, то ли благодаря выученной выдержке, ей требуется лишь пять ночей и одна дневная тренировка с целителями, чтобы более-менее уверенно совершать простые действия: умеренный шаг, повороты, лёгкие пританцовывания и бег. Надо сказать, что подобный набор умений от недавней лежачей больной знатно шокирует корпориалов, но после подтверждения от генералессы, её наконец-то отпускают из лазарета. Спустя столько часов борьбы с собой металл, которым шуханцы заменили часть большеберцовой кости, дарит новое ощущение силы, разливающееся волнами по телу. Боль уходит, оставляя после себя только покалывание, как от судороги, которое, наверное, будет преследовать ещё минимум пару недель. — Я поражена, Громова, — они идут прогулочным шагом по полупустым коридорам Малого Дворца. Зоя осматривает Лизавету со странной смесью удивления, восхищения и насмешки, отчего фабрикаторша чувствует себя слегка неуютно. Она ещё не привыкла к постоянному общению с людьми, особенно с теми, кто когда-то был её другом, но она не уверена, что по-прежнему заслуживает их доверия. — Благодарю, Назяленская, — Лиза копирует интонацию с несвойственным себе холодом, отчего Зоя усмехается, вновь оглядывая её. — Признаться, мне ещё придётся привыкнуть к такой тебе. Лизавета никак не комментирует фразу, брошенную не особо обдуманно. Она чувствует поднимающееся внутри раздражение, но легко гасит его в зародыше, пока генералесса по-своему истолковывает её молчание, откашливается и продолжает говорить. — Многие бумаги из лабораторий вывезти не успели, в том числе о том, какой именно состав у того сплава, что поместили в твою ногу, — голос Зои становится твёрже, когда речь заходит о более деловых вопросах. Она делает паузу для того, чтобы собраться с мыслями и дать информации осесть в голове Лизаветы. — Но по предварительным данным эта штука чуть ли не дороже всего Малого Дворца. — Говоришь так, будто хочешь вскрыть меня и хорошенько изучить, — Лиза приподнимает брови в слабом вопросе, не особо желая думать о том, что могли вложить в её проект шуханцы. — Ну, этого хочу не я, а некоторые твои коллеги и целители, — Зоя начинает говорить несколько насмешливо, а Лизавете становится тошно от её слов. «Кто из фабрикаторов осмелился высказать подобные желания? Как они вообще смогли подумать о том, чтобы проводить на мне опыты?» — недоумевает она. После ещё нескольких мгновений мысленных рассуждений, Лиза делает вывод, что генералесса вполне могла приукрасить чьи-либо слова для достижения несколько комического эффекта. В самом деле, они ведь подруги, по крайней мере, точно ими были. А теперь её голова поломана настолько, что приходится анализировать каждое сказанное оппонентом слово. — Это получится провернуть только после моей смерти, — продолжает гораздо грубее, чем того требует ситуация, в надежде, что Зоя сможет уловить смешинку в голосе. — Эта штука мне ещё нужна, спасибо большое. — В таком случае, не умирай вдали от Равки, — подхватывает Назяленская, несколько игнорируя вторую часть её слов. Внутри фабрикаторши поднимается одновременно знакомая и теперь почти неизвестная смесь чувств, которую, немного подумав, можно назвать просто — смех. Лизавета усмехается и фырчит, сама того не замечая поначалу, а Зоя довольно и хитро улыбается в ответ. В глазах генералессы также читается слабое удивление, которое, несомненно, можно легко понять. Не каждый день видишь будто восставшую из пепла подругу, забавляющуюся со слов про собственную смерть. Впервые за долгое время Лизавета не выглядит как кукла, просто выполняющая какие-то действия то ли в силу необходимости, то ли от незнания, как жить дальше. Впервые за долгое время она чувствует себя живым человеком.***
Дневной свет практически не проникает в комнату из-за плотно задёрнутых штор, лишь узкие полоски от окон и только что открытой двери разрезают полумрак. Воздух не спёртый, что напрямую говорит о том, что жизнь здесь продолжалась в её отсутствие, хотя, вероятно, только благодаря иногда заходящим служанкам. Тем не менее из-за того, что они убирались здесь и проветривали комнату, возвращение ощущается для Лизаветы так, будто не было всех этих месяцев. Будто она просто вышла подышать перед поездкой на границу с Шуханом и вернулась что-то забрать. Как же давно это было… Унесённая в водоворот воспоминаний, Лиза не замечает, как начинает раскладывать вещи по местам, разбирать чертежи и вспоминать то, на чём остановились разработки фабрикаторов перед отъездом. И вот, глядя на наброски трёхмесячной давности, внутри неё просыпается желание найти Давида, Алексея или Евгения, чтобы обсудить нововведения и старые идеи. Кто знает, насколько велики оказались разработки фабрикаторов за месяцы её отсутствия. Только она хочет было сорваться с места, чтобы отправиться в лаборатории, как вдруг разум спотыкается на последнем имени, которое она вспоминает. Евгений. Она помнит, что уже успела похоронить его, ещё будучи в плену, но так и не узнала, что с ним произошло. Крошечная надежда на то, что мужчина смог выжить вспыхивает в груди и тут же гаснет под гнётом пепла уже сгоревших надежд. Тяжёлый вздох знаменует очередное смирение. Девушка отправляется в назначенный ранее путь. Её прибытие в лаборатории прочников становится чем-то вроде появления восставшей из мёртвых, несмотря на то что перед выходом она старательно пытается привести себя в удобоваримый вид. Но людей скорее удивляет именно она, а не её вид. Это крайне странно — быть объектом обсуждения, что Лизавета старательно пытается перевести, расспрашивая коллег об изменениях и новых разработках, разговор быстро перетекает в привычное для всех русло. Несмотря на то что среди присутствующих прочников она лично общалась только с Алексеем, это не мешает им мгновенно найти общий язык и ритм объяснений для неё. Огромная часть разработок была перенесена месяц назад в Золотое Болото, где разрабатывается и изготавливается множество военных орудий. Большую часть фабрикаторов перевели туда из-за масштаба работы, в том числе и Давида, ответственного за них всех из-за своего положения в Триумвиате. В Малом Дворце же остались те, кто занимается принципиально новыми изобретениями, которые либо слишком сырые, либо слишком рискованные для выпуска на серийное производство. «Значит, чтобы прийти ко мне в палату для разговора, он отпрашивался с работы, учитывая, что помимо задач прочника на нём висит большая часть бюрократии», — от этих мыслей Лизавете становится тошно, особенно если вспомнить своё поведение в тот день. Но, вероятно, без этого срыва она не смогла бы заставить себя встать на ноги так быстро. Сожаление и отвращение сносит волной, как будто этих чувств и не было, когда Лиза глубоко вдыхает и выдыхает. Не сильно надеясь на то, что её выдержки в присутствии такого большого количества людей хватит надолго, Лизавета благодарит всех за потраченное на неё время, делает несколько заметок по тем машинам и вопросам, над которыми она собирается работать в ближайшее время, берёт несколько чистых листов большого формата и уходит обратно в свои покои. Одной спокойнее. Так она точно никому не навредит...***
Несколько одиноких дней, проведённых наедине с чертежами, записными книжками и толстыми фолиантами притупляют её бдительность на счёт всего, что связано с посторонними людьми. Даже еду она либо берёт в столовых рано утром, запасаясь на весь день, либо просит знакомых служанок что-то принести. Не сказать, что её разработки достигают какого-либо прогресса за это время, Лизавета скорее пытается влиться в рабочий процесс, закрепляя новые идеи коллег и доводя до ума свои старые чертежи, которыми впору бы поделиться с другими фабрикаторами. Именно к этим мыслям приходит Лиза к вечеру очередного дня — ей нужно мнение со стороны. Постепенно готовясь к тому, чтобы объяснять свои несколько запутанные идеи тем, кто не варился в них несколько суток подряд, девушка раскладывает нужные чертежи и записи в отдельную стопку, а после короткого вздоха наконец отправляется в лаборатории. — Ай! — чей-то крик слышится раньше, чем до Лизаветы доносится звук врезавшейся во что-то двери, которую она открывает слишком резко из-за распахнутого в комнате окна. Первое время человека, которого она случайно покалечила, даже не видно из-за приоткрытой двери, и Лиза уже было думает вновь закрыть её и остаться в комнате до конца дня несмотря на то, что у неё закончилась еда. Ведь, как только она пытается выйти из неё, как только пытается вновь почувствовать себя своей в этом устоявшемся мире — она кому-то вредит. Но предопределяя возрастающую ненависть к себе, девушка пытается образумить саму себя и подумать о ситуации так, как подумал бы любой другой человек на её месте. Что обычно делают, когда случайно калечат кого-то, когда видят у другого человека травму? «Скорее всего, пытаются этому человеку помочь, а не закрывают перед его носом дверь», — Лиза мысленно подкатывает глаза, а после забавляется с этого странного внутреннего диалога, не продлившегося скорее всего и пяти секунд. — Извините, что я... — начинает говорить и открывает дверь шире, а потом не понимает, что вводит в ступор раньше — знакомый запах или сам вид Николая Ланцова у её двери с расшибленным лбом. — И тебе привет, — парень лучезарно, но обеспокоенно улыбается, прижимая ладонь к месту ушиба. Лиза уже несколько раз замечает, что при первой встрече с ней после всех пережитых ею событий люди обычно выглядят так, будто она должна либо разреветься у них на плече, либо ударить чем-то тяжёлым. Признаться, оба желания у неё возникают именно после того, как она видит у визави подобный взгляд. Но, как и всегда за последнее время, сильные эмоции перенаправляются на неё саму. От неизбежной ненависти к себе Лизавету спасает внезапный порыв, вызванный то ли волей случая, то ли самим присутствием Николая рядом. — Покажи, — говорит спокойнее, чем ожидает от себя, кивая на его руку, всё ещё скрывающую последствия столкновения. Ланцов послушно убирает ладонь, открывая довольно сильно кровоточащую рану, с которой любой целитель справился бы в два счёта. Но Николая, похоже, это совсем не беспокоит. — Судя по этому мечтательному выражению, ты уже выбил себе все мозги, — строго и шутливо говорит Лиза, удивляясь тому, как легко в ней рождается эта фраза, учитывая, что уже какое-то время каждое сказанное слово ей надо репетировать заранее. — Пошли. Николай заходит внутрь так, будто оказаться здесь было единственной целью этого вечера, он тут же начинает разглядывать всё, что попадается под руку. Лизавета уже начинает думать о том, что он хочет украсть что-нибудь, но потом вспоминает, что самые дорогостоящие вещи в этой комнате — это люстра и странный кусок металла в её ноге. Вряд ли Ланцов захотел бы врываться в её комнату, чтобы отрубить конечность и продать, ведь он мог бы сделать это уже давно чужими руками. Лизу странно забавляют собственные рассуждения о гипотетических дурных намерениях короля, когда тот с детским любопытством разглядывает её кривые наброски и катает грифель по столу. Лизавета возвращает приличную стопку различных записей, которую собиралась взять в лаборатории, и берёт коробку с самым скудным набором лекарств, которые только видел Малый Дворец. «Нечего было биться головой именно о мою дверь», — эта мысль внезапно вызывает вполне резонный вопрос к парню. — Ты что, стоял под дверью? — Да, какое-то время, — Николай звучит несколько смущённо, что вызывает у Лизаветы лёгкое фырканье. — У тебя появился какой-то вопрос? — спрашивает Лиза, очищая порез от крови и слыша лёгкое шипение от парня, сидящего на стуле перед ней. — Да, что-то вроде того, — многозначительно отвечает он. — А подробности будут? — Когда ты закончишь, — после этих слов девушка останавливается и недоумённо смотрит на Николая, только тогда тот вздыхает и поясняет. — Я ещё не собрался с мыслями. — Ты потому и стоял под дверью? Собирался с мыслями? В ответ от Ланцова Лизавета получает только слабое угуканье и продолжает пытаться уменьшить ущерб, нанесённый королевскому лбу. Пару минут они проводят в тишине, разрушаемой лишь звуками из окна. Закрепляя результат завалявшимся пластырем с какой-то настойкой в составе, который она нашла случайно в лазаретах, глаза фабрикаторши перемещаются на глаза Николая, наконец ожидая ответа. — Если говорить кратко, я принёс тебе это, — начинает-таки парень, указывая на какую-то коробку, стоящую на столе за его спиной. Девушка молча подходит к ней, открывает и с минуту разглядывает содержимое, не понимая, что чувствует. От вида знакомого шрифта на обложке, оформления и в целом от того факта, что Николай спустя столько месяцев преподносит ей эту книгу, внутри что-то вспыхивает, а глаза начинает резать. — Зачем? — одновременно такой простой и таящий в себе слишком много эмоций вопрос. — Это должен был быть подарок на день рождения, — уже тише говорит Николай. Сказанное им заставляет вспомнить, что скорее всего своё двадцатидвухлетие Лизавета провела под лезвиями скальпелей. — А вообще, я думал, это поможет тебе вспомнить о хороших временах. — Ты хотел не помочь, а изменить меня, — с мрачной усмешкой произносит Лиза, отрывая взгляд от книги и впиваясь им в глаза Николая. Она думает о том, что сейчас выглядит довольно пугающе и в итоге надеется на это. — Я не «хотел помочь», я думал... — видимо, испугать она может кого угодно, кроме Ланцова. Отлично. — ...что это поможет, — раздражённо продолжает Лизавета. — Хотел помочь. Синонимичные предложения, — девушка поворачивается к нему всем корпусом после этой фразы, не понимая, почему внезапно так вспыхивает. — Зачем ты вообще сейчас это начал? — Не знаю, — Николай тепло улыбается, разглядывая её лицо. И от этого взгляда внутри неё что-то странно дёргается, без возможности возвращения на прежнее место.