Брошенные

Леонард слышал, как снаружи зашуршал гравий - один из тех звуков, которых он боялся теперь больше всего. Чьи-то шаги. Пальцы его судорожно сжались на деревянной дубине, единственном его оружии теперь, когда батареи фазеров истощились. Выход из пещеры виделся будто бы сквозь толщу воды, сквозь волнистое матовое стекло, на фоне которого появились смутные очертания темной фигуры. Когда домой возвращался Спок, он всегда подавал голос, чтобы Маккой... - Это я, - тихо сказал Спок. Леонард опустил палку. Не то, чтобы он смог бы заставить себя ударить кого-то даже тогда, раньше, когда зрение у него было двести процентов, а теперь... Теперь он совершенно бесполезен, он обуза. Жернов у Спока на шее. Все, на что он способен, это есть и пить, и Споку приходится надрываться, добывая пропитание им обоим. Да если бы даже он вдруг нашел сейчас заряженный фазер, разве он смог бы прилично прицелиться? Не с его удачей. Он, вероятно, тут же подстрелил бы Спока. Вулканец подошел и вложил флягу ему в ладони. Маккой старался не пить много, балансируя где-то между "не гонять беднягу за водой слишком часто" и "не загнуться от обезвоживания и не нажить себе камни в почках". - Благодарю, - сказал он, отдавая ее обратно. - Вы слишком мало пьете, Леонард. - Мне не хочется. Спок вздохнул и передал ему свою охотничью суму. С трофеем внутри: ощупав ее, Маккой понял, что в мешке тушка грызуна, какого-то местного суслика, попавшегося в вулканские силки и безболезненно умерщвленного ради того, чтобы обеспечить землянину его ежедневную потребность в животном белке. Он ощупью, держась за стену, выбрался из пещеры - уж на это-то он еще был годен! - и добрался туда, где у них была устроена уборная. Там он наощупь освежевал и выпотрошил добычу и выбросил внутренности в яму, а шкурку повесил на ветку ближайшего дерева: Спок пытался выделывать шкурки зверьков, которых он добывал, на кожу, и уже выдолбил под это толстую корягу. Для дубления он использовал мозги своей добычи, а также в дело шла вся моча, что производили они оба. В хорошие дни Маккой использовал это как аргумент в пользу того, чтобы разрешить себе выпить лишний глоток воды. Тушка в его руках стала холодной и скользкой; он насадил ее на прут - готово! А потом он сможет покрутить свое жаркое над огнем. И, собственно, всё: на этом польза от его теперешнего существования исчерпывалась. Спок повел его к ручью, ополоснуться - запах засохшей крови был неприятен даже самому Маккою. По дороге они оба молчали, руки вулканца лежали на его плечах, и он осторожно направлял его, подсказывая самый безопасный путь через овраг. - Если бы вы позволили мне провести слияние сознаний, то могли бы сами видеть тропу, - негромко сказал Спок, и Маккой в очередной раз удивился, что тот продолжает настаивать. Они говорили об этом уже много раз. Маккой фыркнул. - Ни за что. У меня голова закружится, если буду смотреть из чужой черепушки. На самом деле он просто боялся пускать Спока к себе в голову, слишком много там было того, что он совсем не хотел показывать, хотя бы вот это его растущее отчаяние. И горечь. И чувство вины. И желание, за которое ему было мучительно стыдно всякий раз, как до Спока доносилось хотя бы эхо его мыслей. Спок не настаивал и продолжал молча вести его к ручью. Свет впереди забрезжил ярче, Леонард почувствовал на щеках влажный ветер, а до ушей его уже доносился плеск и шум водопада. Наверное, места, где они встали лагерем, были очень живописны. Может быть, он бы даже назвал их красивыми... Если бы мог их увидеть, и это было лишь одним из множества "если бы". Если бы только они не были пойманы в ловушку на этой планете. Если бы знали, где "Энтерпрайз" и что с Джимом. Маккой опустился на колени, не беспокоясь о том, что замочит свою одежду, и начал тщательно мыть руки, тёр их с таким остервенением, будто бы собирался в операционную. Если этого не сделать, запах крови останется, а Леонард знал, что Спока он беспокоит. - Мне надо искупаться, - сказал он ворчливо и повел носом, поморщился театрально, будто бы учуял настоящую вонь. - И вам бы тоже не помешало. Спок не стал возражать. Они оба сняли с себя те тряпки, в которые превратилась их форма, вулканец привел его к небольшой заводи, достаточно глубокой и спокойной, и помог зайти в воду. Купаться теперь было гораздо холоднее, чем пару месяцев назад, и Маккой почти сразу начал дрожать. Хотя, наверное, дрожал он в немалой степени оттого, что чувствовал на себе взгляд Спока. Нет, к черту! Это всё проклятые фантазии, ничего больше. Спок чертовски логичен, как и всегда: он смотрит на него исключительно затем, чтобы увериться, что слепой калека в безопасности, не сломал себе по случайности шею, и, возможно, еще для того, чтобы проинформировать убогого, когда тот будет достаточно чист, чтобы завершать водные процедуры. Придумывать себе что-то еще - полная глупость. Разумеется, сам он не мог сейчас увидеть Спока. Но, опять же, раньше-то он видел его обнаженным не раз. Просто не здесь, не так, не на безлюдной планете, не на закате, когда каждый солнечный луч дробится на множество радуг в каскадах брызг водопада. Воображение было вполне пригодно к использованию, пускай все остальное и полетело к чертям, и воображение охотно подсказывало ему деталь за деталью: пряди влажных темных волос, прилипшие ко лбу, блестящие капли, бегущие вниз по густой поросли на груди, влажный блеск кожи, подчеркивающий округлость ягодиц. Леонард отвернулся - так, как будто его любопытный взгляд мог побеспокоить вулканца, и долго, яростно оттирал от себя грязь, оттирал до тех пор, пока его обоняние перестало улавливать любой иной запах, кроме чистого, свежего запаха речной воды. Спок постоянно его поддерживал, кончики пальцев все время легонько касались поясницы, заземляя его, давая знать, что он его не оставил, что он все время здесь. У Леонарда был наготове проверенный прием: всякий раз, когда Спок до него дотрагивался, он опускал над своими мыслями завесу ментального шума. Сегодня он отгораживался, напевая про себя песенку про алфавит. Спок никак это не комментировал. Вымывшись, он выпрямился и стал отряхивать мокрые волосы и руки. Вода была уже настолько холодной, что пальцы его довольно сильно занемели, а пенис съежился и будто бы втянулся внутрь тела, как черепаха в панцирь. Спок помог ему развернуться, выбраться на берег, одеться, и так же, с руками на плечах, Маккой отправился в обратный путь к их пещере. По пути оба продрогли и проголодались, так что, отогревшись немного, Маккой взял насаженную на прут тушку и пристроил ее над огнем, поворачивая время от времени. Когда суслик запекся достаточно, и сок из проколов стал светлым, Спок сказал об этом Маккою, который к тому времени уже исходил слюной. Мясо было вкусное, несмотря на то, что у них не было ни соли, ни приправ. Вулканец всегда старался добыть мясо ему на ужин, днем они оба ели коренья и зелень, а иногда Спок приносил и фрукты, но теперь, поздней осенью, рацион становился все более скудным. Спок снова смотрел на него. Маккою вообще часто казалось, что он чувствует на себе его взгляд, но никогда не был до конца в этом уверен. В любом случае, если Спок и глядит сейчас на него, то, вероятно, потому, что то, как человек пожирает мясо убитого зверька, представляется вулканцу отвратительным. - Интересно, как долго продлится здешняя зима. - Маккой сложил обглоданные косточки в кучу, чтобы позже выбросить их. - Охотиться вам все трудней и трудней. Батареи фазеров истощились примерно с месяц назад. Коммуникаторы, которыми они не пользовались, должны были протянуть гораздо дольше. Какое-то время Спок молчал. Потом заметил: - Возможно, нам следует попытаться перебраться ближе к экваториальным широтам. - Вы, как и я, прекрасно понимаете, что особенности ландшафта делают это невозможным. Если бы даже он не был слеп, им бы все равно преградили путь гигантские каньоны, через которые можно было только перелететь, и с полдюжины полноводных рек с быстрым течением. На экране капитанского мостика "Энтерпрайз" континент казался красивым и разноцветным. Здесь, внизу, эти красоты превращались в непреодолимые препятствия. Спок подбросил дров в очаг, Маккой слышал, как шуршат ветки, как они занимаются, потрескивая, чувствовал у себя на лице жар от разгорающегося огня. Да, и хвороста в округе тоже остается все меньше. Спок уходит собирать его все дальше и дальше с каждым днем. Вулканец закончил с очагом, вернулся к нему, к их походной лежанке, и улегся. Осторожно, чтобы не касаться открытой кожи, он устроил руку у Маккоя на плече - он всегда уважал его границы. - Я не пойду без вас, Леонард, - сказал Спок. Он был измучен, и заснул практически мгновенно, а Маккой тихо лежал рядом, закрыв глаза, и чувствовал, как огонь - расплывчатое пятно света, пробивавшееся сквозь его веки - становилось все более и более тусклым. Уснуть не получалось никак. Мысли снова и снова возвращались к катастрофе, события проигрывались заново - в который раз? Каждую бессонницу, неизменно, он заново вспоминал все с самого начала, но так и не придумал, что бы можно было сделать иначе, как можно бы было это предотвратить, кроме как высадить десант в совершенно другом районе планеты. Но в других районах не было залежей минерала, который был им нужен. Гадолинит. Они со Споком шли по берегу реки, оценивая содержание гадолинита в породе, когда вдруг земля задрожала у них под ногами, а откуда-то сверху раздался грохот. Подняв взгляд, Маккой с ужасом увидел, что на них в буквальном смысле обрушивается половина ближайшего утеса. Действуя на чистейшем инстинкте, он бросился к Споку и отбросил его с пути стихии, втолкнул в какую-то узкую трещину и навалился сверху, закрывая собой и втиснувшись следом в последний момент. Каким-то чудом его не смело и не раздавило. Но в породе, очевидно, содержалось большое количество силикатов, и Леонард сделал свою главную ошибку: в какой-то момент он снова посмотрел вверх - и получил прямо в глаза заряд мелких, бритвенно-острых осколков, которые искромсали ему всю роговицу, вонзаясь все глубже всякий раз, как он инстинктивно пытался проморгаться. Когда наконец земля перестала ходить ходуном, Спок потащил его, исцарапанного и истекающего кровью, в полной темноте, на ощупь, сквозь узкую расщелину, в которой они схоронились, куда-то вглубь горы. В конце концов, им удалось найти какое-то подземное озерцо, в котором Спок попытался промыть ему глаза: положив его голову к себе на колени, промывал снова и снова, пока не удалил из глаз все мельчайшие песчинки. К сожалению, этого было недостаточно, чтобы спасти зрение. Леонард отчетливо помнил этот момент. Он лежит, окровавленный, мокрый, точно зная, что даже тогда, когда они выберутся из кромешной тьмы, всё, что осталось от его зрения - это в лучшем случае светоощущение, расплывчатое белое пятно перед глазами. Но он спас Спока, и это было главное. Им понадобилось больше недели, чтобы найти выход на свет из этой адской дыры. К тому времени оползень осел и обмялся, не оставив вообще никаких следов пребывания десанта. Они не знали даже, выжил ли Джим - только то, что звездолет ушел с орбиты. На их вызовы не отвечали. В момент катастрофы их завалило тоннами плотной породы, содержащей примеси, искажавшие сигнал сканера, так что о том, что они выжили, не знал вообще никто. Исследовав область схождения оползня, Спок обнаружил, что она была очень обширной, что делало крайне опасным повторную высадку и любые попытки поднять на "Энтерпрайз" их тела, которые должны были быть погребены на чудовищной глубине. Никто на "Энтерпрайз" не мог даже предполагать, что им удалось остаться в живых. Теперь они жили на дальнем, относительно стабильном, как показывал трикодер Спока, участке пещерной системы. Оползни здесь были гораздо более редки, а если и случались, они небольшие по площади, и скорость их движения невелика. Леонард смог поставить себе диагноз, на это он еще был годен: зрительные нервы интактны, так что любой хирург Федерации, обладающий современным оборудованием, сможет с легкостью заменить ткань поврежденной роговицы на синтетику, и зрение мгновенно вернется к норме. Вот только до ближайшего медицинского центра Федерации простирались сотни световых лет пути. Леонард вздохнул, нашарил еще одну сухую ветку и подбросил ее в огонь. - Вы расстроены. - Точно. Как старый рояль. Леонард теперь все чаще старался перевести их разговоры в шутку. Он делал все, что мог, чтобы избавить Спока от проявлений своего плохого настроения, скрыть от него свое отчаяние. - Вы думаете о Джиме. - Ну, чтобы это понять, не нужно быть тактильным телепатом, - фыркнул Маккой, и все равно чуть-чуть от Спока отодвинулся. - Федерация скоро пришлет сюда геологическую партию. Они будут разрабатывать месторождение гадолинита. - Совсем необязательно, учитывая последние события. - Спок, должно быть сам цепляется за последнюю надежду, если он снова привел в качестве аргумента такую ничтожную вероятность. - Только не после этого оползня. Теперь они скорее начнут поиски месторождения, разработка которого будет более безопасной. - Завтра я начну приготовления к тому, чтобы перебраться на новое место, - сказал Спок. Руки его пробежались по ребрам Маккоя, будто в надежде найти там хоть какие-то признаки жира. Напрасная надежда: Леонард всегда был худ и костляв, полностью оправдывая данное Джимом прозвище, а теперь, наверное, и вовсе стал напоминать скелет как никогда прежде. - Отправлюсь охотиться вниз, на равнину, и попытаюсь добыть какое-нибудь крупное травоядное. Мы закоптим мясо и займемся выделкой шкуры, а пока вы будете следить за дубильным чаном, я сооружу для нас какое-нибудь подобие саней. - Договорились. Помешать ложкой в чане я вполне способен, - вздохнул Маккой. - И даже послужить для этого чана источником свежайшей мочи. Не самое ароматное на свете рабочее место, но жаловаться он точно не собирался. Прошел не один день, пока Спок смог выполнить свое обещание и добыть что-то вроде буйвола. Наконец-то Леонард наелся мяса вдоволь, а то, что он не смог съесть, они закоптили. Дни становились все короче, и, к тому времени, как были готовы сани, Спок сказал ему, что на вершины окрестных холмов уже лег снег. Вулканец встал у него за спиной и положил пальцы ему на виски, так что Маккой мог видеть дорогу его глазами. Леонард не противился, он просто постарался не думать ни о чем серьезном, привычно продолжая свою скороговорку из добрых старых песенок, детских стишков и медицинских мнемонических правил времен своего студенчества - все, что угодно, только чтобы не выдать себя. Угол зрения был необычным, поле было смещено чуть влево, потому что Спок смотрел из-за его левого плеча, и Маккой поначалу спотыкался, но потом приноровился, и дело пошло легче. Прикосновение Спока было теплым и ласковым. Им удалось добраться до равнины прежде, чем Леонард, не подготовленный к такой нагрузке и слабый от недоедания, успел устать по-настоящему. Спок перевернул сани, чтобы к ним можно было прислониться, и разложил костер из того хвороста, что они принесли с собой. Они заночевали под пологом из вонючей, плохо выделанной буйволовой шкуры, и все равно дрожали, поскольку восточный ветер был ледяным и все крепчал. Леонард пожевал полоску вяленого мяса. Когда кончился хворост, они стали жечь сухой навоз. - Непрерывно возобновляющийся источник топлива, - заметил Спок, который умудрялся и теперь сохранять оптимизм. Буйволиные лепешки, как называл их Леонард, придавали дыму очень странный запах и сгорали быстро, превращаясь в горку бархатистого пепла. На равнине, по крайней мере, им не грозили никакие оползни, и на планете, кажется, было множество рек и ручьев, так что они могли продвигаться вдоль кромки леса, не опасаясь погибнуть от жажды. Спок работал над тем, чтобы усовершенствовать конструкцию саней, укрепляя полозья тонкими ветками, крепко связанными друг с другом веревками из коры. Еще вулканцу посчастливилось найти лизунец, соляной источник, куда сходилось множество травоядных, и у них теперь появились еще шкуры, много мяса - и драгоценная соль. В склоне глубокого оврага Спок вырыл землянку. Стену и вход он соорудил из камней и ивового плетня, густо обмазанного глиной с песком. Песок и глину он без устали носил с берега реки - титанический труд, после которого Леонард уже не мог даже на ярком солнце разглядеть ни проблеска синевы в ткани его форменной рубашки, да и сама рубашка превратилась в лохмотья. Но зато, когда в воздухе закружился первый снег, у них уже было укрытие. Теперь всякий раз, прикасаясь к Споку, он вздрагивал, подсознательно ожидая, что перед ним все тот же безупречно выбритый коммандер с гладкой прической и в наглаженной до хруста форме, а рука натыкалась на мятое, заскорузлое от грязи рванье, колючую бороду и неровно отросшую челку. Еще Спок соорудил себе головной убор, который Маккой окрестил "ушанкой из дохлой кошки", неуклюжее, но весьма функциональное сооружение с завязывающимися под подбородком меховыми лопастями, надежно защищавшее вулканские уши. Втайне от Спока Маккой, выбиваясь из сил, трудился над тем, чтобы сработать ему что-то вроде перчаток, и наконец смог это сделать: тупым кремниевым ножом он ухитрился вырезать из шкур заготовки в форме собственных ладоней, по краю методично протыкая в каждой множество отверстий при помощи острого костяного обломка, а потом долго сшивал детали вместе, стежок за стежком, нитками из буйволиных кишок и сухожилий, вымоченных в теплой воде. Когда нитки высохли, они съёжились, и перчатки получились теплыми, плотными, пускай и довольно грубыми, для тонкой работы пальцами их придется снимать. Когда он отдал их Споку, тот долго молчал, и Маккой весь издергался, а желудок его принялся крутить сальто, настолько ему хотелось сейчас посмотреть вулканцу в глаза. - Благодарю вас, Леонард, - сказал тот наконец, очень тихо. - Это большая честь для меня. - Это самое малое, что я мог для вас сделать, - ответил Маккой, и он в самом деле имел в виду именно то, что сказал: это такая малость, ничтожная капля в море в сравнении с тем, что делал для него Спок. Этой ночью Спок крепко обнял его под грудой шкур, что служили им одеялами и притянул ближе к себе. Вулканец теперь стал худым как спичка, мускулы все еще оставались крепкими, но и они уже начинали таять, тело сжигало мышечную массу, чтобы поддержать в себе жизнь. - Вам следует начать есть мясо, если хотите выжить, Спок. Никакой другой еды у нас еще долго не будет, - сказал Леонард. Перед его незрячими, бесполезными глазами пульсировало расплывчатое оранжевое пятно пламени. - К сожалению, это логично. - Вулканец пошевелился, и ладонь его легла Маккою на предплечье, на незащищенную кожу. Леонард замер, а разум его бросился повторять свою привычную литанию, единственную хрупкую защиту против этого неожиданно-нежного прикосновения. Потом ладонь соскользнула - кажется, неохотно. Маккою трудно было сказать наверняка. К середине зимы редкостью стало даже мясо. Равнины замело, а спустившиеся с гор хищники делали охоту очень опасным занятием. Когда разыгрывалась метель, Спок оставался в землянке и мастерил себе новое оружие, и помогал Леонарду шить самую простую меховую одежду для них обоих. При такой погоде выделкой шкур заниматься было нельзя, и они вынуждены были просто вымораживать их, и метод давал гораздо худшие результаты. Спок стал иногда есть мясо - понемногу и с большой неохотой. Леонард знал, что этого не хватит, чтобы помочь ему продержаться долго. По большому счету, долго не протянет ни один из них. У него самого уже начиналась цинга, у Спока - какой-то зеленокровый ее эквивалент, и это, собственно, было началом конца. Возможно, в мясе здешних животных отсутствовали какие-то из незаменимых аминокислот, и они со Споком умрут от того, что земные историки называли "кроличьим голоданием", которое, собственно, было ни чем иным, как белковым отравлением: смерть от голода с полным желудком, от нехватки нутриентов и от интоксикации продуктами азотистого обмена. Так что он безропотно, не жалуясь, ел свою порцию горьких листьев и стеблей всякий раз, как Споку удавалось добыть их из-под снега. Теперь, когда он целыми днями безвылазно сидел в землянке, тоскуя по солнечному свету, круглые сутки прислушиваясь к вою ветра за стеной, депрессия навалилась с новой силой. Снега наметало столько, что откапывать дверь и пробивать заново тропу к реке приходилось по нескольку раз в день. Им приходилось колоть лед, а потом растапливать, чтобы получить воду. По крайней мере, с этим Маккой вполне мог помочь, хотя помощь вулканец принимал неохотно. Однажды, привычно прислушиваясь к тому, как Спок делает по дому то, что сам Леонард был сделать не в состоянии, он вдруг задумался, сколько еще времени им осталось, и как именно придет неизбежный конец. Когда Спок внезапно замер, прекратив заниматься тем, чем бы он там ни был занят, Леонард поднялся и, шаркая ногами, подошел, положил руку на плечо, желая прикоснуться, почувствовать. Плечо было худым, кости впивались в ладонь. Ладонь Спока накрыла его руку, вулканец переплел их пальцы, и долгую секунду они стояли рядом, рука в руке. Потом Маккой поплелся обратно на свое место. Леонард спрашивал себя, было ли уже Рождество. Если и так, они этого не заметили, Маккою стало казаться, что зима продлится вечно, и надежд на приход весны нет. Стада исчезли совсем, а с ними и навоз, топлива взять было неоткуда; и они прижимались друг к другу в холодной землянке под грудой шкур, слушая, как снаружи завывает ветер, а снизу, с реки, доносится рык какого-то крупного хищника. Если бы он не потерял зрение, думал Маккой, то наверняка бы увидел, как дыхание срывается с их губ облачками белого пара. Он уткнулся лицом Споку в шею, согреть, и притянул его руки к своему животу, где было теплее всего. Перчатки в такую стужу уже не помогали, и, вернувшись в последний раз от реки с мокрыми руками, Спок едва не обморозился. На руках, на пальцах ног и даже на ушах у него давно уже были ознобыши. Когда Маккой велел ему их не чесать, он подчинился беспрекословно. - Мы не выживем, - проговорил Леонард, сам не понимая, как у него вырвались эти слова, с ужасом слыша, как дрожит голос, но тут Спок заставил его замолчать. Его рот был горячим, а губы ласковыми, и было совершенно неважно, что у губ был вкус солонины, а зубную пасту они оба последний раз видели больше полугода назад, и что Спок целовал его только затем, чтобы Маккой перестал болтать глупости, и что они оба это знали, тоже. Маккой тихо, удивленно застонал - и не знал, что ему делать дальше. Они лежали рядом, и сквозь множество слоев шкур и грубой кожи было трудно даже нащупать контуры тел друг друга, но теплое облачко их смешавшегося воедино дыхания согревало лица, и Спок все целовал и целовал его, до тех пор, пока оба они не заснули. Это случилось довольно быстро - теперь уже оба они были совершенно измождены. Когда Маккой проснулся, Спока рядом с ним не было. Леонард побрел к двери и прижался кончиками пальцев к многослойному пологу из промерзших шкур, покрывавшему переплетение веток, перемазанных глиной и укрепленных ребрами животных... Было слышно, как снаружи все громче завывает вьюга, Спок мог вернуться в любую минуту... если он вообще вернется. Он отправился охотиться. Быть может, именно в эту минуту его загрыз какой-нибудь из местных хищников. Если вулканец не вернется, Маккой не продержится и недели. А вот сам Спок... Если ему не придется выбиваться из сил, стараясь прокормить Маккоя, в одиночку Спок сможет продержаться гораздо дольше. Угроза смерти по-прежнему висела над ними, совершенно реальная: все, что им удавалось, это ненадолго отсрочить конец. Спок должен бороться за свою собственную жизнь, и пары перчаток, да сомнительного удовольствия от его, Леонарда, общества в промерзшей землянке, явно недостаточно, чтобы перевесить те преимущества, что будут у вулканца, если Маккой перестанет камнем висеть на его шее. Из глубины своего отчаяния и беспомощности Леонард ясно видел, знал доподлинно, что поцеловал его Спок лишь из жалости, а на самом деле Маккой ему только мешает, тянет на дно. Он может положить этому конец прямо сейчас. Может освободить Спока раз и навсегда. Снег снаружи уже падал плотной стеной, он заблудится мгновенно, стоит лишь выпустить из рук узловатую веревку, что натянул для него Спок, отмечая путь к реке и обратно. Леонард вспомнил Лоуренса Отса и экспедицию Терра Нова. "Пойду пройдусь. Вернусь, наверное, нескоро", - сказал он вслух, ни к кому не обращаясь. Свою шубу, и шапку, и перчатки он оставит Споку, ему пригодится. Мир вокруг превратился в белую круговерть, и ветер бил наотмашь, резал, как ножом. Пальцев он уже не чувствовал. Маккой выпустил веревку, повернулся и покачнулся сразу, как только потерял опору на плотный бордюр из утрамбованного снега, идущий вдоль тропы. Потом с трудом выпрямился. Надо уходить. Еще немного. Еще всего несколько шагов, еще чуть-чуть, и снег заметет его следы прежде, чем Спок сможет... И тут что-то схватило его, рванув с такой силой, что в первую секунду он был уверен, что попался в лапы одному из огромных горных медведей - выли и рычали они, по крайней мере, очень похоже на медведей, - но теперь это был голос Спока, и он был громче, чем вой вьюги, отчаянный крик - имя. Его имя. Леонард обмяк в руках вулканца, смирившись с поражением. Спок затащил его обратно в землянку и подтолкнул ближе к огню. - Оставайся здесь. Голос был хриплый, сдавленный, полный до краев каким-то чувством, которому Леонард не мог найти названия. Потом вулканец исчез, а когда вернулся, Маккой увидел, что он что-то волочет за собой: тушу, настолько крупную, что ее с трудом удалось протащить через дверь. Запах был незнакомый, резко отличавшийся от буйволов, которых Спок приносил с охоты раньше - это оказался медведь. Спок смог добыть медведя, выйдя против него с одним чертовым копьем в руках, а теперь приволок свою добычу Леонарду и, не церемонясь, свалил ее в дальнем углу землянки. - О чем ты вообще думал? Как ты мог выйти неодетым? Зачем? Обе ладони Спока легли ему на виски, на щеки, запрокинули назад голову, и разум Спока был везде, вокруг, агрессивный, острый как бритва. На этот раз не помогли бы никакие стишки: Спок хотел знать, и он нырнул в его мысли, исследуя их с почти беспощадной тщательностью, и уже в следующую секунду понял, что именно задумал Леонард. Маккой немедленно почувствовал муку вулканца, когда тот подтвердил свои подозрения. - Нет, - сказал Спок и упал на колени, так, чтобы смотреть ему прямо в глаза. Леонард почувствовал, как теплое дыхание пробивается сквозь сковавший его холод. Руки вулканца соскользнули ему на плечи и притянули ближе к себе. Губы, прижавшиеся к его губам, были горячими и алчными, злыми и страстными, язык был нежен, настойчив и изобретателен, и, если бы не неумелость, Маккой вообще не поверил бы, что это Спок целует его сейчас. Но именно по лицу Спока скользили его ладони, по его высоким скулам, по его бровям, взмывавшим вверх, а пальцы гладили изящные заостренные уши. Сознание Спока пронизывало его, окружало его, пульсируя волнением, страхом, отчаянной решимостью, и еще чем-то, что Леонард бы даже назвал любовью - назвал бы, если бы не считал себя законченным циником. Казалось, будто случившееся окончательно смело какую-то плотину, сдерживавшую их обоих, унесло прочь остатки всякого сопротивления. Спок опрокинул его на спину, на расстеленный мех, улегся сверху и укрыл шкурами их обоих, запечатывая их тела в маленькой теплой пещерке. - Нет, - шептал он прямо ему в губы, в горло, повторял, целуя его ухо, ключицу, плечи. - Нет, Леонард. Ты меня не оставишь. Руки вулканца блуждали по его телу, будто желали убедиться, что он здесь, живой и теплый, а не замерзает до смерти там, где-то среди пурги. Леонард обнял его в ответ, руки делали все сами, расшнуровывая на Споке рубашку, потом стянули ее совсем. Кожа была холодной там, где одежды были тоньше всего. Спок торопливо принялся раздевать Леонарда, и очень скоро они оба лежали обнаженными под грудой шкур. Глаза Маккоя были широко распахнуты, будто пытались рассмотреть то, чего увидеть не могли. Глаза Спока были крепко зажмурены, Леонард чувствовал это, осторожно прикасаясь к тонкой коже век, а Спок всё гладил его, не переставая, изучая на ощупь каждый миллиметр его кожи, будто бы вчитывался в него кончиками пальцев - так, будто бы это его, а не Леонарда, поразила вдруг слепота. Они терлись друг об друга, неуклюже, неумело, больно сталкиваясь костлявыми бедрами, Спок задыхался, словно от невыносимо-быстрого бега, его дыхание было частым, шумным, всхлипами застревало у него в горле, он ничего больше не говорил, только дышал тяжело и хрипло. Маккой смутно подумал о том, как оно было тогда, на Сарпидоне, он бы даже вспомнил, наверное, во всех подробностях, будь у него такая возможность, тот единственный раз, когда он видел, чтобы Спок настолько же потерял над собой контроль. Но тогда не он был в его постели. Леонард мог бы вспомнить тот день, но нет, не сейчас, потому что зубы у Спока оказались острыми, и они весьма чувствительно впивались в его плечи, в шею, оставляя отметины. В их маленьком гнезде из шкур было тепло, и разгорающаяся страсть прогоняла, выжигала из тела Маккоя последние остатки холода. Ладони Спока огладили его плечи, скользнули вниз по предплечьям, по запястьям, и Спок, переплетя их пальцы, закинул обе руки ему за голову, потом прижался щекой к щеке. Их бороды цеплялись друг за друга, кончики отросших волос щекотали Маккою губы... Кончая, он не смог больше сдерживаться и закричал в голос, безо всякого стеснения, запрокидывая голову, выгибаясь под Споком дугой. Спок судорожно вздохнул, уткнувшись ему в шею, беззвучно содрогнулся всем телом и последовал за ним почти сразу, выплеснувшись ему на живот. Леонард гладил его по тощей спине, и эти острые позвонки и торчащие ребра наполняли его настоящим блаженством, будто бы он, ну наконец-то, был дома. - Не уходи больше, - прошептал Спок, - не уходи один. Пойдем вместе. Леонард чувствовал, как в глазах защипало. - Ага, - прошептал он в ответ, глупо и неуместно, но совершенно искренне. В этот момент его совсем не волновало, занялся ли Спок с ним любовью из жалости - или потому, что в самом деле любил и желал его. Они лежали, прильнув друг к другу, и Маккой знал, что вулканец слышит эти мысли, но Спок не жаловался и не возражал. Он просто позволял Маккою чувствовать все это - смущение, счастье, страх - и не упрекал его, не осуждал и не высмеивал, а молча гладил, ласкал его лицо, его руки, спину. Маккой отвечал, прикасался в ответ - и бормотал какие-то невнятные смехотворные нежности, целовал. Еще он смутно думал о том, кем же они стали друг другу теперь, когда все вожжи и бубенчики цивилизации остались где-то недосягаемо далеко. И еще о том, что бы сказал им Джим, если бы мог узнать, что с ними случилось. Они оставались в постели почти всю следующую неделю, вставая лишь для того, чтобы отрезать очередной кусок мяса от замерзшей медвежьей туши в дальнем углу и приготовить себе поесть. Еще ходили за водой. Теперь, когда сознания их прикасались друг другу постоянно, переплетая мысли, Леонард понемногу учился понимать Спока, узнавать его так, как никогда раньше, и сам, в свою очередь, тоже открывался перед ним - медленно, осторожно позволял заглядывать за полог, застенчиво поверял секрет за секретом, открывая перед Споком свои страхи, свои горести, свою неуверенность... и свои тайные желания тоже. Сам Спок был среди этих желаний далеко не последним. Он начал понимать, что в каком-то смысле Спок считает, что счастлив здесь, счастлив так, как был бы на Омикрон Цети III, или на Сарпидоне - освобожденный от всех ожиданий и обязательств, когда все его существование недвусмысленно сведено к физическому плану бытия, к ежедневной борьбе за жизнь и сосредоточено на присутствии в его постели любимого и желанного тела, горящего ответным желанием. О подобной роскоши Спок никогда прежде не позволял себе помыслить. Руки вулканца сомкнулись вокруг него еще крепче, Спок сонно уткнулся носом ему в шею, и Маккой осознал, что он прав, как бы безумно оно не звучало - а это и в самом деле звучало чистым безумием теперь, когда они оба все еще были на шаг, на волосок от смерти! - что Спок в самом деле был... ну, ладно, не "счастлив", но "удовлетворен" такой жизнью. В каком-то смысле, он действительно был доволен. Смерть Маккоя разрушила бы все это. Отняла бы у Спока весь смысл его борьбы. - Прости, - выдохнул Леонард, бережно лаская губами изящные изгибы ушной раковины, чувствуя необыкновенное смирение перед чудом этой близости, этой взаимности. - Я не понимал. Вьюга выла еще долго, и все эти дни они провели вместе, и, если Спок не был занят работой по дому, устраивались рядом под меховыми одеялами. Когда у них оставались силы, занимались любовью, когда сил не было, просто лежали, обнявшись, наслаждаясь их разделенным на двоих бытием, молчаливым взаимопониманием, для которого им были больше не были нужны слова. Когда ветер утих, и небо очистилось, его сияющая синева отражалась в девственно-белых снегах настолько ослепительно, что зажмурился даже Леонард. Спок в первый же день, как унялась непогода, вывел его погреться на солнце, а сам отправился на охоту и вскоре вернулся с добычей, еще одним буйволом. Снег наконец начал таять, день стал ощутимо прибывать, и солнце все чаще выглядывало из облаков; лежа ночью без сна, Леонард слышал, как журчат по склону ручейки талой воды. Река разлилась, и вода подступила почти к самой их двери, но Спок хорошо выбрал место, и их убежище осталось сухим. Крыша землянки, тем не менее, стала протекать, и Спок ежедневно трудился над ее укреплением, и Маккой помогал ему, доходя утром до опушки леса и срезая молодые деревца, а потом, когда Спок взбирался на самодельную костяную стремянку, крепко обнимал его колени, помогая ему удерживать равновесие, пока тот чинил крышу. Их лежанку Маккой передвинул в другую часть комнаты, туда, где с потолка не капало. Однажды Спок сильно повредил руку об острый камень, и Леонард обработал рану, действуя то ощупью, то глядя глазами Спока. Он вскипятил воду в импровизированной миске из большого вогнутого камня и осторожно промыл порез. Стерильных бинтов у него, разумеется, не было, и он был безмерно благодарен судьбе хотя бы за то, что рана оказалась не такой глубокой, чтобы потребовалось накладывать швы. Он прикрыл рану свежими листьями и перемотал руку полосками кожи, и потом ежедневно менял повязки, не позволяя развиться инфекции, и продолжал лечение до тех пор, пока рана не стала закрываться и не затянулась в конце концов. Они почти не говорили друг с другом вслух, но ощущения, что слов им не хватает, не было. Все, что им было нужно, они обменивались, прильнув кожа к коже там, в гнезде из меховых одеял, вдыхая мускусный запах шкур и прислушиваясь, как журчат ручьи за стенами их землянки. Наконец в проталинах проглянула первая травка и первые цветы - Спок рассказывал, что у них пять лепестков, и они похожи на маленькие звездочки, и они так и выглядели, когда Леонард смотрел на них глазами вулканца, но для себя он продолжал представлять их пурпурными крокусами на тонких изящных стеблях, и предпочел верить, что появляются они прямо из-под снега. Зима заканчивалась. Они ее пережили. - Мы переберемся дальше на юг, в более умеренные широты, и найдем себе долину, укрытую от ветров, поблизости от леса, чтобы иметь источник древесины и дичи. Я изготовлю каменные орудия. Мы найдем здесь съедобные злаки, начнем сеять. Заведем скот. Создадим большой запас дров и заготовим много еды впрок. - Спок говорил все это, пока они шли с ним вдвоем, собирая навоз, показавшийся из-под талого снега. - Следующая зима будет легче. Леонард усмехнулся ласково, и Спок прикоснулся к его пальцам, тепло ладони ощущалось как ответная улыбка. Когда солнце село, и подул холодный ветер, он привлек Леонарда ближе к себе. Глазами вулканца Маккой видел, как на небе появляются первые звезды, далекие и яркие. Они оба были задумчивы, оба размышляли, где сейчас Джим, жив ли он вообще, и найдут ли их здесь хоть когда-нибудь. Они продолжали смотреть на звезды, пока не стало совсем холодно, тогда они вернулись в землянку и, обнявшись, улеглись спать. Когда они наконец оставили свое убежище, чтобы перебраться южнее, и уложили на волокушу нехитрые пожитки, у Леонарда было странное чувство: какая-то часть его души не желала уходить и расставаться с жилищем, где они столько пережили вместе, которое стало для них домом. Если бы он мог, Маккой бы оглянулся - посмотреть в последний раз на дом, где они впервые любили друг друга. Спок оглядываться не хотел, потому что оглядываться нелогично. На что ему оглядываться, если Леонард здесь, рядом с ним? Маккой тихо фыркнул, чтобы скрыть свое смущение, но он позволил себе принять это от Спока и поверить ему. И они пошли вперед вместе, рука в руке.