Игра вслепую

      Ронину ещё не случалось сражаться с противником, у которого четыре руки. Клинки — только в двух, но от того не проще, ведь свободной рукой можно схватить, толкнуть, ударить. Шонелли пользовалась своими возможностями в полной мере, можно было не сомневаться: стиль боя, странный с его точки зрения, отточен в совершенстве. В конце концов, она генерал армии болотников. Она должна быть сильной, живучей, жестокой — иначе не заняла бы такой пост и не удержалась на нём.       (Вопрос, каким образом стал генералом — пусть и разведки — слепой Лейст, — был явно не ко времени.)       Шонелли не оставляла ему времени думать. В бой никто не вмешивался, все прочие твари порскнули в стороны, как только с глухим стуком столкнулись хитиновые клинки, — но и её одной было более чем достаточно.       Поначалу он ушёл в оборону и только парировал и отступал, — благо, на площадке хватало места, — изучая манеру боя противницы. Шонелли ростом ему до плеча — но так только труднее. По небольшому и юркому бойцу сложнее попасть, а силу её ударов он уже оценил, приняв несколько на гарду меча. Как бы ни было устроено её тело под хитином, но силы в нём больше, чем кажется.       — Ну, теплокровное! — дико оскалилась она после того, как чуть не загнала его в угол. (Хотя он знал, что ему в любом случае хватило бы пространства для манёвра.) — Неужели ты так слаб? Знаменитый генерал лифменов, я была о тебе лучшего мнения!       Ронин не стал отвечать. Её слова были пустым звуком. Вряд ли хоть кто-то из болотников мог сказать нечто, что действительно оскорбит его. Ещё чуть-чуть, и он поймёт её манеру боя достаточно, чтобы контратаковать.       Шонелли сыпала руганью вперемешку с быстрыми и неожиданными ударами. Ей самой скользящие попадания оказались нипочём: крупные пластинки брони так запросто не поцарапать. Но хитин был не везде, Ронин уже видел подходящие точки для атаки.       Она даже не сразу заметила, что положение переменилось. Два неглубоких пореза брызнули желтоватой кровью; теперь Ронин вёл в поединке, вынуждая её защищаться. Пусть у него один меч, а у неё два — но его клинок длиннее на две ладони. И он не уступал ей в скорости.       Он сбросил рассечённый наискось плащ: сорвал с плеч и швырнул в противницу. Она не запуталась в ткани, но потеряла полмгновения, чтобы откинуть её. Это стоило ей ещё одной неглубокой раны.       Теперь он вёл в счёте. А порезы на локте и на бедре почти не чувствовал.       На площадке не осталось никого. Даже Лейст куда-то пропал, хотя в первые минуты только отступил ко входу. Впрочем, то, что его не видно, не значит, что он не следит за событиями, хмыкнул Ронин про себя, когда они с Шонелли разошлись на несколько мгновений, давая себе краткую передышку. Очень краткую — пару вздохов.       И снова столкновение клинков, обманные финты, удары и подножки (неблагородно? кто сказал? это не удар в спину). Шонелли дважды оказывалась сбита с ног, Ронин — один раз, и оба успевали увернуться, вскочить, чтобы немедленно продолжить бой.       Долго. Очень долго.       …это становилось всё больше похоже на жутковатый танец. А он теперь сомневался, не переоценил ли свои силы, потому что болотница оказалась очень непростым противником. Её не сбило с толку, когда он вдруг перехватил меч одной рукой и взял в левую кинжал. Она поразительно быстро подстроилась. Она столь живуча, вынослива… И ему не нужно убить её, только победить — это сложнее, ведь она не сдерживается ни капли. А он не вогнал клинок ей в глазницу, хотя в одно мгновение мог это сделать. Убийство не принесёт никакой пользы ни ему, ни лесному народу. Ещё один мёртвый болотник — не то, зачем он здесь.       Но он устал, и ещё немного — начнёт пропускать удары. Если он даст слабину, Шонелли убьёт его без колебаний — это ясно. А Лейст? Вмешается ли? Захочет и сможет ли остановить её?       (Он сказал, что в его интересах, чтобы генерал лифменов вернулся в лес… но не станет ли Ронин, проиграв поединок, бесполезен для планов разведчика?)       Сейчас он чувствовал все свои раны, но и противница тоже не осталась невредима. Шонелли дышала хрипло, с присвистом, хитиновые пластинки глянцево блестели от крови и лимфы из порезов там, где Ронин сумел её достать.       Она приняла его удар на скрещенные клинки, оттолкнула — и отскочила назад. Несколько мгновений покоя, возможность хоть чуть-чуть отдышаться. Наверное, ей это тоже требовалось.       Она стояла, опустив сабли, и не торопилась снова атаковать. Тихонько зарычала — тогда из тёмного провала позади к ней метнулся другой болотник, протягивая то ли тряпицу, то ли кусок шкуры. Она небрежно обтёрла оружие и убрала в ножны. Поглядела, прищурившись, на Ронина, который не опускал меч, готовый к любой неожиданной подлости. Он, кажется, лучше понимал происходящее, когда она стремительно атаковала его, чем сейчас.       Шонелли ещё немного поразглядывала его и потребовала:       — Ну, говори. Зачем пришёл?       — Переговоры, — сейчас, не отдышавшись, он не мог говорить длиннее. Да и мысли не перестроились с боя на разговор. Они только что сражались насмерть. И вот она просто остановилась и решила с ним побеседовать?..       Но он уже видел сегодня достаточно странностей, чтобы допустить такую возможность.       — Ха. Ты бредишь, — снова оскал, полный зубов, потом Шонелли резко развернулась и крикнула кому-то: — Эй, где Грисса? Долго нам ещё ждать?       — Так не говорили звать… — буркнули из полумрака. — Надо?       — Зови, надо нашему «гостю» раны почистить. У меня на клинках какой только дряни нет, — это уже снова к Ронину, с неизменным оскалом.       Он не понял, всерьёз она — или это такой болотное чувство юмора.       Лейст возник откуда-то, как только прекратился поединок. Что ж, он поступил весьма благоразумно. Что Шонелли, что Ронин во время боя могли зацепить его просто ненамеренно. А теперь разведчик снова очутился рядом с ним, ни словом, ни жестом не показывая своего отношения к происходящему. Что, на его взгляд, очень зря.       — Лейст, то, что она сказала — правда? — спросил он вполголоса. Хотя, судя по тому, как скалилась Шонелли — она тоже услышала.       — Преувеличивает, — ответил тот с тенью иронии. — Яды она использует только в исключительных случаях. Но трудно сказать, кого она этой саблей резала до того и сколь тщательно её вытерла.       Из норы тем временем выбралось скрюченное существо: ростом ему едва ли до пояса, с шишковатой кожей и полузаплывшими глазами. Типичный болотник на вид, только серая невнятная роба, подпоясанная верёвкой, смотрелась чуть аккуратнее, чем их обычные тряпки. Однако взгляд Ронина задержался на пальцах твари. Неожиданно изящные пальцы — три на одной руке, четыре на другой. Ещё два жутко искривлённых, одного недостаёт… если считать, что у этого создания изначально было по пять пальцев на руках.       И, кажется, «оно» — она. Если присмотреться, роба больше походила на платье. Только вот зачем он присматривался?       — Кто это? — всё ещё полушёпотом спросил он Лейста. По словам Шонелли подозревал, что лекарь, и подпустить к себе лекаря-болотника… да ни за что! Но лучше уточнить.       — Грисса, знахарка. Не беспокойтесь, она действительно умеет лечить. А ваши раны стоило бы обработать. Как я уже сказал, Шона порой относится к чистке оружия довольно небрежно… Даже князь не смог бы приучить её к аккуратности.       «Как будто он стал бы», — подумал, но не произнёс вслух Ронин.       Шонелли продемонстрировала в их сторону резкий и экспрессивный жест, в котором проглядывало нечто знакомое… и весьма непристойное. Другое дело, что адресат это увидеть никак не мог, что и дошло до неё через пару мгновений. Тогда она мурлыкнула:       — Лейст… ты знаешь, куда тебе пойти, или подсказать?       Он молча пожал плечами. Шонелли на том угомонилась.       Ронин недоумевал, какие отношения между ними двоими. То, что он слышал, кое в чём очень напоминало беседы десятников гвардии… (Даже его собственные беседы с Арайей, которая со всеми, кроме матушки, вела себя невыносимо вспыльчиво.) Но это ведь болотники!       Грисса тем временем приблизилась, оглядела его подозрительно, поворачивая голову то вправо, то влево, как птица. Глаза её, судя по всему, сходиться на одной точке не желали ни в какую. Она ощутимо ткнула его в бок посохом, а потом опустила конец палки вниз.       — Лейст, что она творит?       — Что именно? Я не вижу, — совершенно спокойно отозвался разведчик, как будто собеседник только что не ляпнул глупость, позабыв о его слепоте.       — Ткнула меня своей клюкой, потом ткнула в землю.       — Она хочет, чтобы вы сели, — тут же объяснил Лейст. — Иначе ей не дотянуться.       Ронин всё ещё сомневался, что стоит, но разведчик настойчиво повторил:       — Обработать раны действительно нужно, — и, плавно и быстро придвинувшись ближе, почти вплотную, сказал шелестящим шёпотом ему на ухо: — Даю слово… от этого не будет вреда.       После боя кровь кипит, и очень трудно удержаться от удара, когда мерещится что-то, хоть смутно похожее на атаку. Грисса подходила и действовала неторопливо, так что Ронин сдержался. Сейчас тоже сдержался — но в последнее мгновение, когда рука, которой он сжимал так и не убранный в ножны меч, уже дёрнулась.       — Лейст, — серьёзно попросил он, — больше так не делай.       Объяснить про рефлексы? Вряд ли Лейст не понимает. Только почему-то считает возможным пренебречь этим. Так уверен в его выдержке? Проверяет его?       — Простите, генерал. Иногда трудно удержаться.       — Почему?       — Я не вижу.       Ронин не знал, что можно ответить на столь простое и болезненное своей очевидности признание (он что, сочувствует болотнику?) — но Грисса избавила его от необходимости отвечать. Снова пихнула клюкой, затем потянула за рукав и скорчила сердитую рожу. Впрочем, с её внешностью… страшнее она от того не стала.       Лейст молча отступил в сторону. Шонелли нетерпеливо и неприязненно сверлила всех присутствующих взглядом, а те немногочисленные солдаты-болотники, что появились на площадке, снова исчезли — надо полагать, такой взгляд слишком их нервировал. Ронин их отсутствию был только рад.       Он, наконец решившись, сел на землю перед знахаркой, и следующий её жест истолковал даже без переводчика: она хотела, чтобы он снял доспехи и рубашку.       Раздеваться в присутствии болотников. Казалось, этот день уже не может стать более странным…       Грисса повторила жест и издала странный звук, смесь хрипа и бульканья. Какое-то слово? Может быть. Короткий бархатистый смешок — Шонелли, кажется, поняла, о чём речь.       — Сделай уже, как она просит. Не отвяжется. Её даже Мандрейк не может переупрямить.       Мысль о Мандрейке, который безуспешно пытается отбиться от маленькой знахарки, показалась неожиданно смешной. Хотя мгновением позже смешно уже не было — когда он подумал, что болотный князь просто убил бы любого, кто попытался бы ему указывать. А значит, непонятно зачем Шонелли соврала. Или пошутила, хотя это странная шутка.       Лейст, который, может быть, мог бы немного прояснить ситуацию, молчал.       Ронин всё-таки убрал меч в ножны, хотя кинжал оставил на земле рядом с ладонью, так что легко мог схватить его.       — Госпожа Грисса, — уважительно обратился он к знахарке — так, как говорил бы с лифменским целителем, — у меня нет серьёзных ран, а обработать те, что есть, доспех не помешает. Просто промойте их — даже перевязывать не обязательно.       Она мотнула головой и сделала несколько экспрессивных жестов, один из которых чуть не свёл конец клюки с его лбом. Снова булькнула нечто нечленораздельное.       — Грисс, — вмешался Лейст, — он наш гость, может, сделаешь исключение?       Знахарка зашипела и махнула палкой в его сторону, хотя очевидно не дотягивалась. Ответ, надо думать, отрицательный.       Меньше всего Ронин хотел тратить время на препирательства со знахаркой, но прочие присутствующие, похоже, полагали, что всё идёт как надо. Шонелли откровенно забавлялась тем, как он пытается убедить Гриссу, что снимать доспех не нужно. Лейст — просто не вмешивался, и выражение его лица снова стало нечитаемым. (Ронин не поручился бы, что он не скрывает таким образом веселье — впрочем, ему-то не видно бурную жестикуляцию соплеменницы.)       В некоторые мгновения Грисса напоминала ему Морайна — интонациями, которые проскальзывали в невнятном бурчании. Правда, тот никогда не позволил бы себе так размахивать руками; он всегда оставался сдержанным, взвешенно и хладнокровно цедил слова, а его тяжёлого взгляда гвардейцы побаивались чуть ли не больше, чем тяжёлой руки (на пациента Морайн руку не поднял бы, но вот на тех, кто здоров и мешает…).       Шонелли, за которой он приглядывал краем глаза, маялась дурью, откровенно говоря. Пыталась установить обратно знамя на обрубленном шесте. Довольно-таки бестолково — с инженерным мышлением у неё было явно хуже, чем с боевой подготовкой.       — Госпожа Грисса… — предпринял Ронин ещё одну попытку, решив, что она станет последней. Он скорее вообще откажется от помощи знахарки, чем снимет доспех — ещё не настолько сошёл с ума. В конце концов, промыть раны он может и сам, если тут найдётся чистая вода. — Я благодарен за предложение помощи и понимаю, что, возможно, затронута ваша профессиональная гордость, но поймите и вы меня — воину в такой обстановке немыслимо расстаться с доспехами и оружием.       Это, пожалуй, было самое дипломатичное, что он способен выдать. Заставить себя держаться спокойно и уважительно, как с лифменским целителем, обращаясь к уродливому порождению топи — неимоверно сложно. Он составил эти фразы в уме, как будто собирался говорить с Морайном, и почти не глядел на собеседницу. Иначе мысль, что свою правоту следует доказывать ударом клинка, становилась слишком навязчивой. Сколько раз он сражался насмерть с подобными тварями?..       С Лейстом было проще — тот выделялся, отличался от дикого стада, которое лифмены сдерживали на границах; если не присматриваться, генерал разведки даже чем-то напоминал лесных полукровок. Шонелли никого не напоминала (он вообще не помнил, чтобы видел существ, подобных ей), но тоже резко выделялась на общем фоне.       А Грисса — типичный болотник. Мелкий, уродливый, тупой. Она даже к членораздельной речи не способна…       Но Лейст утверждал, что она действительно умеет лечить — и какой ему резон лгать? (Не то чтобы Ронин полагал, что может до конца понять причины действий разведчика.) Она не может быть совсем безмозглой. Почему тогда не говорит?       …Кажется, ему сегодня везёт на калек.       Грисса выслушала его обращение внимательно, чуть наклонив голову на бок и не сводя с него взгляда одного из глаз (второй, полузаплывший, косил куда-то в сторону). Обошла его кругом, мерно постукивая клюкой по земляному полу — и махнула рукой.       Ронин сперва не понял значения жеста. Только когда знахарка извлекла из своей сумки пару плошек и флягу, осознал — это было обычное «да ну тебя».       Он переубедил Гриссу, которую «даже Мандрейк не может переупрямить». Можно, пожалуй, годиться.       Тем временем в одну из плошек из фляги полилась вода — удивительно, но жидкость выглядела действительно прозрачной и чистой. В другой плошке знахарка развела полфлакона тёмной жидкости, пахнущей травами — и, смочив небольшую тряпицу, занялась его ранами.       — Не поняла… — протянула Шонелли, бросая знамя и подходя ближе, — она же требовала, чтобы ты разделся.       — Уже нет, полагаю.       — Почему?       — Вам-то какая разница, генерал?       — Я, может, посмотреть хотела, — она широко ухмыльнулась, демонстрируя иголки клыков. — Ладно, давай, говори, зачем пришёл.       Шонелли уселась на землю напротив него, скрестив ноги. Рядом с ним возилась Грисса, обрабатывая порез на локте. Лейст всё ещё держался чуть в стороне, но, несомненно, внимательно прислушивался к разговору.       Ронин еле различимо вздохнул — уходя из лагеря гвардии, разве мог он предположить, что этот разговор будет проходить в такой обстановке?       — Я уже сказал — я хочу вести переговоры, поскольку…       — Лейст… — перебила Шонелли и повернулась к разведчику, — скажи, правда, он спятил? — бархатный голос лился сладким диким мёдом.       — Шона, имей терпение выслушать собеседника до конца. Наш князь за такие штучки уже укоротил бы тебе язык.       — Но его здесь нет. Его здесь нет, он в плену у этих! И ты! Не даёшь мне! Прийти за ним! — она оскалилась хищно и дико, стиснула пальцы на рукоятях клинков и, кажется, с трудом удерживалась от того, чтобы сорваться с места.       — Я уже не раз говорил тебе, что так безопаснее для…       — Ты только и можешь, что болтать!       — Генерал, выслушайте меня, — вмешался Ронин, хотя не особо надеялся, что его слова уймут разъярённую болотницу. — Мандрейк назвал вас, когда я спросил его, с кем мне говорить, и…       — Брось это, — снова перебила она. Похоже, её манера прерывать чужую речь была не истребима даже тем, что болотный князь за такое и правда мог отрезать язык. Или именно ей — не мог?       — Выслушайте меня, — повторил Ронин. — Ситуация…       — Я сказала, брось! На «вы» обращаться. Я тут, к счастью, одна. Они б не выдержали, если бы меня было много! — она рассмеялась музыкальным, переливчатым смехом. Чудовище с голосом прекрасной нимфы. И посерьёзнела вдруг: — Рассказывай. У Лейста много странных идей, но привести ко мне генерала лифменов — идея слишком странная, чтобы быть просто придурью. Так что… я слушаю.       Она действительно слушала. Не сказать, чтобы терпеливо: склоняла голову то к одному, то к другому плечу, скалила зубы, щурила глаза и выстукивала тонкими жёсткими пальцами резкую дробь на рукоятях своих клинков, — но слушала, больше не прерывая его.       Ронин не стал испытывать её терпение. Да и о чём ему говорить долго? Плесень вокруг Лунной гавани, мёртвые двигаются, Мандрейк в плену, хотя это, как он уже понял, не новость. Плесень убивает болотников так же, как лесной народ.       (Шонелли вскочила на ноги и расхаживала из стороны в сторону; когти на ногах иногда неприятно скрежетали по мелким камушкам.)       Им нужно перемирие, если они хотят выжить и разобраться с этим.       Только правда в том, что лесу перемирие необходимо куда более отчаянно, чем болоту… И у Ронина имелся только один аргумент.       Ей он сказал то же, что Лейсту: от того, вернётся ли он в лес, зависит жизнь Мандрейка. От этого и от того, как они сумеют договориться. И он почти не удивился, когда Шонелли атакующей гадюкой сорвалась с места: остриё её сабли уперлось ему в горло.       — Ты угрожаешь нам?!       — А какой у меня ещё выбор, Шонелли?       Он раскрытой ладонью отвёл клинок в сторону. Чувствовать кожей остро наточенное лезвие (как она добилась такого эффекта на хитине?) было неприятно и жутковато несмотря на то, что он почти не сомневался: Шонелли не станет атаковать. Не сейчас, когда он сказал, чем это чревато для Мандрейка, а она — осознала сказанное.       А потом Грисса метко треснула её клюкой по голове и проскрипела что-то невнятное.       — Ладно, не мешаю, — фыркнула та и отодвинулась: уселась на корточки, уложив саблю поперёк колен.       Лейст подобрался к ней и, наклонившись к уху, шелестящим шёпотом произнёс несколько слов — Ронин разобрал только интонации, да и то сомневался, что правильно.       — Я не люблю угрозы, генерал, — сказала она после того почти спокойно.       — Я тоже.       Понимай, Шонелли, как знаешь: то ли он не любит, когда угрожают ему, то ли не испытывает радости от того, как вынужден действовать. Пусть даже речь о болотниках.       И то, и другое, на самом деле. А в паре шагов от него стоит существо, которое вполне способно это понять.       — Мы постараемся свести угрозы к минимуму, не так ли? — обратился к ним обоим Лейст.       — Насколько это возможно, — ответил Ронин, хотя ему хотелось просто пожать плечами. Насколько это возможно? Угрозы — единственный язык, на котором лес и болото общались сотни лет.       Шонелли сосредоточенно разглядывала свою саблю; все четыре руки лежали расслаблено, только одна — на рукояти оружия. Наконец она подняла взгляд:       — Слушай, Ронин… Пока я поверю тебе на слово, потому что Лейст считает, что стоит верить. Творится какая-то дрянь, и с дрянью надо разбираться, так что между собой — пока отложим оружие, — это звучало особенно интересно притом, что она продолжала поглаживать пальцами клинок. — Своё перемирие ты получишь. Но я должна увидеть князя.       — Шона, нет! — дёрнулся разведчик. — Тебе нельзя отправляться в лагерь лифменов.       — Почему это?       — Во-первых, ты там с кем-нибудь сцепишься и всё испортишь. Во-вторых, тебе некого оставить вместо себя, чтобы поддерживать порядок. Так что в лес полечу я.       — Он разозлится, — с непонятной интонацией отозвалась Шонелли.       — Он в любом случае разозлится. Мне терять нечего. Так что, генерал, могу ли я вас сопровождать?       Ронину не приходило в голову, чтобы кто-то из болотников отправился с ним в лес. Ладно, они заключили перемирие. Отлично. Но болотник — в лес? В качестве гостя? Вот так вот сразу?       …но, если рассматривать такой невероятный вариант, то Лейст, умный, сдержанный и прагматичный, подходит лучше всего. Представить посреди лифменского лагеря Шонелли — чудовищно. Он думать не хотел, что она устроит, как только прозвучит хоть одно оскорбление (если считать, что присутствие генерала удержит гвардейцев от нападения). Прочие же — не слишком умные твари. Хотя, может быть, среди разведчиков есть кто-то посообразительнее, наверняка есть, если судить по осведомлённости их генерала… не подошёл бы рядовой разведчик лучше?       — Лейст, ты правда ему настолько веришь? — удивилась Шонелли. — Я, в отличие от тебя, могу за себя постоять.       В это мгновение лицо на лице Лейста не отражалось ни тени эмоций.       — Я верю в здравый смысл.       — Зря, о нём мало кто думает.       — Потому столь ценны те, кто всё же это делает. Брось, Шона, ты знаешь, что тебе меня не переспорить. Так что, генерал, позволите ли мне вас сопровождать?       Ронину подумалось, что уж кто, а болотный князь здравым смыслом руководствуется очень редко. Тяжело, наверное, с ним Лейсту. (Он что, только что снова посочувствовал болотнику?)       Достаточно ли он сошёл с ума, чтобы притащить командира чужой разведки в свой лагерь?..       Если угрозы останутся единственным, что есть между болотом и лесом — ничего не получится.       — Полагаю, это возможно.

***

      Мандрейк злился: этот болтун оказался предусмотрительнее, чем можно было ожидать. Он ведь рассчитывал, что мальчишка понесётся «спасать» Ронина, позабыв про пленника. Но нет, сопляк нашёл себе сменщика. Да, сгинет вместе со своим генералом — но Мандрейку-то какая от того польза?       Есть ли шанс повернуть этот расклад себе во благо? Пока он ничего не придумал.       Нынешний охранник так же добросовестно проверял верёвки каждый час, как в своё дежурство. Если и был недоволен тем, что напарник выдернул его с отдыха или даже разбудил, то не подавал виду.       Мандрейк устроился полусидя — настолько удобно, насколько возможно в его положении, — и снова ждал. Может, озарения и удачной идеи, может, случайности. Прикрыл глаза, потому что не на что было смотреть; через некоторое время с тихим стуком отворилась решётка — подошло время очередной проверки.       Просто и уже привычно: гвардеец ощупывал верёвки, убеждаясь, что они всё так же прочны. Поначалу Мандрейк иногда огрызался, с издёвкой говорил, что они боятся его даже надёжно связанного (оба мальчишки всегда, заходя в камеру, держали руку на рукояти ножа), но ему быстро надоело. Так что сейчас он даже глаза не открыл.       Но обычная схема вдруг дала сбой. Лифмен провёл кончиками пальцев по коже, так же, как только что по верёвкам. Мандрейк коротко зашипел — скорее недоумённо, чем раздражённо.       — Больно? — тут же спросил гвардеец.       — Нет! Что вообще ты делаешь?       — Проверяю, нет ли отёка. Если кто-то связан слишком долго или слишком крепко, это может причинить непоправимый вред.       Несомненно, так. Но кого это здесь волнует? Сам он старался не давать крови застаиваться, разминал мышцы, хотя бы только напрягая и расслабляя их — но тюремщикам нет дела до здоровья пленника.       А мальчишка слишком сократил дистанцию. Мандрейк прикинул, что если дёрнется на пределе сил, может быть, повредив связанные руки, — то, наверное, сумеет вцепиться клыками ему в горло.       Если убьёт стражника — успеет ли потом освободиться? Не закричит ли тот?       Казалось, будто и он, и лифмен завязли в липкой грязи — мысли летели вперёд физических реакций. Мандрейк знал это состояние, которое порой приходит в бою, когда доли секунды растягиваются, давая возможность просчитать результат атаки, решить, куда двигаться.       Просто убить, разорвать глотку — дать наконец волю своей ненависти. Он представлял треск рвущейся плоти, солоноватый вкус крови, хрипение и судороги жертвы. Отыграться за плен, за унижение, избавиться от ощущения беспомощности, за всё отомстить…       …кому отомстить? Мальчишке, который просто выполняет приказы? (Не только выполняет приказы.)       Короткий всплеск жажды крови сменялся досадой и раздражением. Время снова обрело нормальную скорость, и Мандрейк не атаковал. Это было бы просто неразумно — не так ли? Ему нужно сбежать, а не прикончить одного лифменского сопляка.       Пронзительно взвыл рог. Трижды: три коротких сигнала. И снова — через несколько мгновений.       Мандрейк увидел, как на короткий миг расширились от страха и непонимания глаза юного гвардейца. Но растерянность длилась недолго — и тот вылетел из камеры наружу, даже не закрыв решётку. В лагере происходило что-то, что заставило его забыть о пленнике и о безопасности.       Что означал звук рога? Болотный князь не знал лифменских сигналов, не считал нужным; мог знать, если бы хорошо потряс разведку — но нет. Однако чутьё подсказывало, что происходит нечто, что может ему очень не понравиться, если придётся с этим столкнуться.       Нужно действовать очень быстро. Это ведь тот шанс, на который он рассчитывал.