Лучше

Если Никиту кто-то спросит, какую часть тела Дани он считает самой сексуальной, он, не задумываясь, скажет, что это лопатки. Серьезно, это какой-то гребанный пиздец — то, что они такие… Такие. Нет у Никиты слова, которое может их охарактеризовать. Он просыпается среди ночи и искренне жалеет, что не может видеть эти лопатки и их обладателя. Поэтому просто нашаривает рукой Даню и обнимает его. Нежно, да. Опять нежно. Так, как никогда и никого не обнимал и уже не обнимет, видимо. Никита думает о том, что это конец, когда едет в машине вместе с охуевающим от происходящего Вадимычем. Никите его даже жалко становится: бедный мужик, жил себе спокойно, жил, вышел из тюрьмы, хотел работать на нормальной работе, а тут они — детки-без-пяти-минут-уголовники, которых приходится вытаскивать из разной жопы. — Не дрейфь, Вадимыч. Все норм будет, — нарочито бодро говорит Бойко, незаметно сжимая руки в кулаки. — Норм? Норм, блять? Ты издеваешься, что ли? Если этот сдохнет, тебя ж посадят, кретин ты малолетний, — устало отвечает тренер и Никита не может не согласиться. Ну кретин, да. Ну посадят. Зато сегодня была лучшая ночь в его жизни. Фу, бля, слишком сопливо. Да похуй. В центре все как обычно: все курят, всем на всех похуй, а туалет на первом этаже — общественный траходром — заколочен. Как говорит Герман — от греха подальше. Никита вместе с Вадимычем поднимается в кабинет к директрисе, блять, Александре и не ждет от этой встречи ровно ничего. Хорошего. С вероятностью в девяносто пять процентов из этого кабинета он выйдет уже в наручниках. *** — Почему вы вообще уверены, что это он? — в сотый раз спрашивает Вадимыч у усталого вида дяденек, развалившихся в креслах у Блядь-Александры. — А это не мы уверены, — равнодушно повторяет один из них, — это мать этого Волкова. Говорит, никто другой на ее сыночка напасть не мог, только этот ваш бешеный. — Да хорош вам. Может, шпана какая грабануть хотела… — Может. Тем более что телефона и денег при нем обнаружено не было… — На этих словах Никита удивленно поднимает голову и сталкивается с агрессивным взглядом тренера. Он едва заметно отрицательно мотает головой, пытаясь показать, что это не он стащил у Волкова деньги. Кажется, Вадимыч ему верит, потому как едва заметно выдыхает сквозь зубы. — Но пока подозреваемый только один, — тем временем продолжает мужик в погонах. — И у нас на него заява от матери пострадавшего лежит. Мы должны отреагировать, сами понимаете. — Понимаю. Но, может, можно обойтись подпиской? — Какая, к ебеням, подписка, где мы его потом искать будем? — возмущается второй. Никита уже слышит щелчок наручников на своих запястьях. Что ж, не повезло. Так ему и надо. Такая грязь, как он, лучшей участи не достоин… — Ну а если я поручусь? Прокатит? — выпаливает Вадимыч, серьезно глядя на ментов. Охуевают от этого заявления все, даже молчащая все это время директриса. Какое-то время менты смотрят друг на друга. Затем один из них закрывает папку, в которой что-то писал — очевидно, протокол, — и машет рукой: — Ладно, хуй с вами. Но учти, сбежит — закатаем вместо него тебя. Найдем, за что. Усек? — Предельно. — Вадимыч едва заметно улыбается и кивает. Полицаи встают с кресел, по очереди жмут руку вежливо улыбающейся Блядь-Александре и покидают кабинет. Как только за ними закрывается дверь, улыбка с ее лица мгновенно стирается. — Пошли вон. Оба, — говорит она. Никите дважды повторять не надо. Уже на выходе из центра, провожая взглядом полицейский бобик и начиная потихоньку осознавать, что его там нет, Никиту за грудки притягивает к себе Вадимыч и шипит: — Это в последний раз. Больше тебя отмазывать не буду, понял? — резко отталкивает от себя. — Еще хоть раз увижу в драке… — Понял я, понял, Вадимыч. Это… спасибо, — неловко чешет затылок Никита. — В жопу себе засунь свое спасибо, — огрызается тренер. — Как же вы мне надоели все, блять. Вадимыч идет в сторону поля, на ходу доставая из кармана сигареты, а Никита, словно в бреду, идет к своей каморке. Заходит в нее и бессильно валится на раскладушку, равнодушно пялясь в потолок. Внутри пусто. Он закрывает глаза, но под веками все равно виднеются картинки: как он пиздит Волкова, затем ебется с Даней, затем в кабинете у Блядь-Александры у него спрашивают, знает ли он Волкова и где он был в такое-то время такого-то числа, а, нигде, а, не на занятиях в центре, что ж, значит, никто не может подтвердить твое алиби, значит, поедешь с нами… И он бы поехал, не будь в кабинете Вадимыча. А еще он резко понимает, что… Он действительно чуть не убил человека. Не человека, ладно, Волкова. Он до сих пор не знает, в каком тот состоянии — не решился спрашивать у полицейских. Он действительно чуть не отъехал на зону. Потому что не умеет сдерживаться. Потому что каждый день больно — везде, куда только можно дотянуться словами и руками. Потому что его ярость ослепляет. И ее не получается контролировать. Особенно с близкими. Или когда-то близкими… Вот почему Макееву следует держаться от него подальше. А Никите — учиться контролю. Чтобы не быть таким… как батя. И чтобы Даня, Яна и мама могли быть рядом с ним в безопасности. Чтобы Никита мог чувствовать, что они в безопасности. И чтобы он мог доверять себе.