Sweet Blasphemy

      Глаза слипались, но Сейшу упорно продолжал писать, аккуратно выводя каждую буковку. Смысла в этом никакого не было, ему просто нравилось переписывать молитвы. Молодой человек знал их наизусть и трепетно шептал каждый вечер перед сном, стоя на коленях перед небольшой иконой. Это успокаивало. Это давало уверенность в следующем дне.       Но даже они не могли предугадать всё, а особенно — что дверь резко распахнётся как раз тогда, когда Инуи поставит последнюю точку, и на пороге предстанет тот, кого он меньше всего ожидает увидеть.       Кен Рюгуджи едва заметно улыбнулся, пряча нежность, слишком ярко промелькнувшую в тёмных, почти чёрных в полумраке кельи глазах, и облокотился на косяк, скрещивая руки на груди.       Инуи интуитивно схватился за крестик, висевший на груди, и сжал его. Холод металла и острые края, ощутимо впившиеся в ладонь, помогали сохранить какое-то подобие рассудка, потому что молодой человек едва не распрощался с собственной крышей от такого потрясения.       — Как Вы сюда попали? — спросил Сейшу слишком высоким голосом.       Доракен округлил глаза и недоумённо уставился на священника:       — «Вы»? Ну нихуя себе.       — Поимейте совесть, в святом месте всё-таки, — молодой человек укоризненно покачал головой. — Что привело Вас сюда?       Рюгуджи оттолкнулся от косяка и медленно двинулся в сторону Инупи. Тот схватился за потрёпанный фолиант библии, лежавший на столе позади него, и попытался слиться с мебелью.       — Кончай играть спектакль, — низко произнёс бессовестный богохульник, чуть наклонив голову, и Сейшу увидел, как блеснула в тусклом свете лампы серьга с маленьким серебряным крестиком. А, так он ещё и готовился?       — Я-то как раз ничего не играю, — тут и до этого было так жарко? Дурацкая сутана, вот бы её...       — Тогда прекрати выкать, меня это не заводит, — Инуи мог бы поклясться, что не заметил, как Доракен оказался рядом с ним, словно телепортировавшись. Наклонился к самому уху оцепеневшего от такого нахальства священника и тихонько так, вкрадчиво прошептал, горячим дыханием обжигая:       — Ты скучал по мне.       Не спрашивая. Утверждая. Сейшу поперхнулся воздухом — от возмущения, вот вам Евангелие! — и сжал кулаки, отодвигаясь от любителя нарушить личное пространство. В его лексиконе никогда не было такого понятия. Он постоянно... Ах, отставить сантименты, святой отец, ну же!       — Как ты вообще узнал, что я здесь? — попытался перевести тему Сейшу, плюнув на попытки воскресить свои манеры, а заодно и лихорадочно соображая, чем бы таким вырубить Рюгуджи и как выкинуть его за пределы храма.       — Птичка напела, — промурлыкал Доракен и ненавязчиво опустил руку рядом с Инупи, отрезая все пути к отступлению и способности трезво мыслить.       А хрен его разберёт, почему Сейшу так упирался. Наверное, играла старая обида, яркими красками вспыхнувшая на задворках сознания. Ничего такого, просто этот паршивец мог бы и взять его с собой, а не выкидывать из машины, потому что: «Тебе тут делать нечего».       Зная Доракена, Инуи поклялся бы чем угодно, что это для того, чтобы обезопасить его. Но Рюгуджи даже не дал ему права голоса: просто выставил. Кажется, Сейшу уже не десять лет и голова у него на плечах тоже имеется? А ты попробуй докажи. У Инупи к тому же тройка по геометрии была.       — Бордель, к твоему сведению, в другой стороне, — парировал святой отец. — Мы здесь таких услуг не оказываем.       — А ты думаешь, я только потрахаться пришёл? Какой же ты всё-таки дурачок, — Кен улыбнулся и резко наклонился к самому лицу Сейшу, попытавшись урвать поцелуй, но тот быстро среагировал и отклонился.       — Чуть больше уважения, грешное ты создание, — и как ему всё ещё удаётся сохранять твёрдость в голосе?       — Как скажете, святой отец.       Хитрый взгляд, брошенный на губы, кончик языка, мелькнувший буквально на мгновение, и Сейшу повело вместе со всеми его принципами.       Все священные писания смелись могучей рукой язычника, Инуи едва успел опереться рукой о поверхность стола, натыкаясь на какие-то бумажки, которые последовали за старинными томиками, а в следующую секунду между его ног, как влитой, оказался Кен и тут же вгрызся в безгрешные — сомнительно — уста, не забыв про себя попросить прощения у Господа.       Сейшу обвил чужую талию ногами, притягивая ближе, буквально вжимая в себя, будучи полным решимости не отпустить в этот раз. Да и вообще никогда больше.       — Я правда скучал, — выдохнул священник, чувствуя горячие губы на шее (сукин сын так хорошо помнил его слабые места). — Каждый день за тебя молился.       Доракен резко остановился и медленно поднял на Сейшу горящий взгляд, в котором, однако, сквозило недоверие:       — Правда?       Инупи кивнул и положил ладонь на зардевшую щёку, мягко погладив большим пальцем. Сбившееся на секунду дыхание было ему красноречивым ответом: Кен тоже скучал. Едва ли меньше самого священника.       Бедную колоратку нужно будет постирать: с такой силой швырнули её в самый тёмный угол кельи, словно она виновата в разлуке этих двоих. Возможно, Рюгуджи воспринимал её как своеобразный символ, бог знает, что у этих язычников на уме.       Доракен так напирал, что Инуи слегка вздрогнул, когда тот внезапно остановился и принялся скользить изучающим взглядом по всему телу святого отца. Сейшу захотелось швырнуть в него библией. Длинные пальцы медленно стягивали плотную ткань сутаны с крепких плеч, и Инупи просто не знал куда деться от мерзкого ощущения мурашек по коже. Рюгуджи словно издевался над ним, дразня и заставляя дрожать от каждого прикосновения, как будто Сейшу и без того не хотел накинуться на него.       — Странно, — вдруг задумчиво произнёс Доракен, продолжая сканировать всё больше тушевавшегося святого отца.       — Что?       — Я думал, ты будешь светиться.       Сейшу не знал, что в тот момент оказалось под рукой, но оно довольно ощутимо приложило юмориста по хребту, а затем упало. Доракен держал Инупи за запястье и нежно целовал, как бы извиняясь за необдуманно вырвавшуюся колкость. А кто Сейшу такой, чтобы сопротивляться?       Сильнее, чем от прикосновений к шее, Инуи млел, когда Кен опускался на колени и тягучими поцелуями проходился по внутренней стороне бёдер, вот так вот преданно и ласково глядя снизу вверх, закинув подрагивающую ногу на плечо. Отворачивался, прикрывал глаза и нежно касался губами щиколотки, а затем тёрся носом, борясь с желанием укусить. Получить с ноги в лоб не хотелось, у Сейшу с прицелом всё в порядке.       С эффектом неожиданности тоже: Доракену даже в голову бы не пришло, что его повалят на крохотную кровать, стоявшую рядом с письменным столом, и оседлают, глядя с такой яростью в глазах, что попытки сопротивляться умрут, не успев зародиться. Рюгуджи всё никак не мог понять: это дьявольский огонь в глазах или же Инупи просто пересидел над своими книжками. Очень хотелось спросить. Очень. Но он героически держался, ещё помня, с какой силой бьёт его возлюбленный, и этим хотелось восхищаться в сторонке, а не ощущать на себе.       Койка ужасно скрипела, просто бесила обоих, но Сейшу (компенсируя мирскую несправедливость) заглушал противные звуки своим звонким голосом, которым, кстати, щеголял в детстве в церковном хоре, но Доракену об этом знать необязательно. Святой отец, нависая над самым, наверное, грешным в своей жизни прихожанином, без устали шептал его имя, бывшее для него главной молитвой всё это время, шарил рукой по простыням в поисках чужой ладони, сплетал их пальцы и прижимал к губам, с такой страстью глядя на Доракена, что у того в глазах темнело. Какой смысл в безгрешности, если она лишит его такого Сейшу? Кен знал о том, что было раньше. Знал, и именно это делало святого отца перед ним святым. Не соблюдение заповедей, не количество старательно проведённых служб и прочитанных вслух и про себя молитв. Дело в самом Сейшу. В его светло-зелёных глазах, всегда светящихся лишь чистыми помыслами, как сказал бы вам любой среднестатистический священник. Даже если помыслы эти о воровстве и убийстве. Любит его Доракен буквально за всё.       А в особенности — за то, как Инуи коротко вскрикивает, когда кончает, запрокидывая голову и ведя ладонью по бледной груди, а затем тихонько, будто ставя точку, выдыхает: «Кен».       Они оба вздрагивают, когда икона, стоявшая на полке в углу комнаты, внезапно падает.