Литературный клуб отчаянных и сожжённых

Сердце на распашку, Затянет руки кабельная стяжка, Никто не мог подумать что так страшно Бывает на яву. Месяц - Palina У них разваливаются карточные домики, сооружения из дырявого одеяла и разваливаются надежды на будущее.

Хван Хёнджин второй год живет в детской колонии, но, на самом деле, давно уже мёртв. Как и все здесь. Тут дети с навязанным животным взглядом и геном убийц. А по факту —лишь старающиеся выжить. Здесь, среди орущих и недовольных, холодно, но всяко лучше, чем спать в скрипящей коробке. Хёнджин спал. Ещё он убегал от полиции и воровал из круглосуточных ларьков. Ездил верхом на собаках и ездил по ушам школьных врачей, чтобы они не спрашивали, а забинтовывали порванные конечности. Тут любители пошвыряться снегом. А ещё тут Ли Феликс. Феликс убежал в тринадцать, но планировал в осень между девятью и десятью. Ребёнок из шайки пропитых рабочих, чья воспитательная работа заключалась в несвязанном бормотании и бутылках по лбу. Бунтующие в субботу и покоряющиеся в понедельник. Отправляющие Феликса в кабак и спаивая его из стакана, потому что морщится смешно и никак не блюёт. Феликс не чувствует, потому что у него неправильно сросшаяся кость в пальце и похороненные где-то под плинтусом мечты. Неприятно спать в зелёных пивных осколках, но Феликс про приятное и не знал. Хван познакомился с Феликсом, когда тот дрался за самую мягкую подушку, крича что-то о силе здорового сна, с перерывами на осуждение капитализма. Мальчики долго не могли найти общий язык, поэтому один из них прищемил его дверью, а второй катался по полу и скручивался от смеха. У Хван Хёнджина к Феликсу было три стадии: Желание укусить за щеку. Отторжение, потому что обычно таких желаний не наблюдается. Принятие и сдвинутые кровати, чтобы по ночам читать письма воспитательниц. Доброе утро, дорогой. Я пишу тебе снова в надежде получить ответ. Прошу, не оставляй меня здесь. Зарплату опять урезали, а командующая вечно довольная и стук её каблуков сверлит мозг. Скучаю безумно. Пожалуйста, напиши, как сможешь и не забудь про полумёртвую собаку возле подъезда Целую — Смысл в письмо целовать? Это типо, вместо того, чтобы нормально свои чувства объяснить? У неё кончаются либо чернила, либо фантазия. — Дорогой. — Феликс показательно кривит голос и моргает чернильными глазами. — Как погода? — Давай целоваться. — Хёнджин ловит судорогу в ноге и щёлкает пальцами — Давай Стадия четыре. Осознание и чужие слюни. В семнадцать Хёнджин целует Феликса под колючим одеялом, продувая уши от зимнего ветра из открытого окна. В комнате пахнет порошком и снегом. А в колонии, как в пчелином улье или в крысиной норе, кому как нравится. Тут если о тебе зашептали что-то перед завтраком, то к обеду ты станешь главной темой для обсуждения. Дети любят язвить и плевать из трубочек. Особенно если тебя двое и вы спите, сплетя конечности, и едите из одной тарелки. Феликс и Хёнджин скупыми на объятия не были, считали, что в один момент они настолько наэлектризуются, что силой выбьют стену и убегут в лес. Другие таким планом возбуждены не были, поэтому хорошенько отпинали Хёнджина за двором. Отпинали до кровавого кашля вперемешку с рвотой и до отрывающегося с треском зуба. Феликса пинать не стали. — Его и так жизнь помотала, весь в веснушках, ещё и белобрысый. Короче, доставалось им обоим. Колония среди снежного леса. Полного пустых гильз и выгруженных пакетов с отходами, какая прелесть. Каждый здесь мечтает о побеге, но никогда не скажет. Хёнджин ковырял ножом стену, надеясь найти тайный проход. Феликс пару раз пытался выхватить ключи от двери у воспитателя, но в последний момент его закинули в комнату для нарушивших правила. Комната со скрипящей кроватью, деревянным столом, исцарапанным непристойными надписями, и желтой лампой. Всё тут было таким ненастоящим, но настоящего эти дети уже наелись сполна. «Падшие» — само созданный и само освященный ворованным крестом литературный клуб. Тут остатки детских мозгов. Падших Феликс нашёл случайно, врезавшись в подозрительно угрюмого ребёнка с тухлыми глазами. Феликс шёл за пластырями для Хёнджина, а нашёл новое пристанище. — Выглядишь так, будто твою семью перерезали. — Феликс смотрел в чёрные глаза напротив и улыбался во все тридцать два, кривя веснушки. — Они перерезались, но спасибо за напоминание, я как раз почти забыл об этом. Знаешь, я бы познакомил тебя со своей матерью, она бы разрезала твою улыбчивую рожу, точно так же, как разрезала себя. — Прости. Феликс давится бестактностью и смущением. Он только что напомнил угрюмому парню про родительскую смерть. Прикольно, но как-то колит. Чанбин, убежавший от безумного отца и разлагающейся в ванной матери. Депрессивный был период, не все выдерживали. Он, кстати, главный контрабандист мятных сигарет в колонию. Местный Мессия с пробитой бровью. Ой, а бровь — это отдельная история. Чанбин — мальчик с принципами. Если жизнь не даёт быть задушенным, он будет душить сам. Тут не слабый и сильный, а глупый и тот, что с палкой подлиннее. Такой палкой он выбил окно универмага, и под мигающие красные лампочки покрасился в тёмно-синий и проткнул спицей бровь. По-пидорски, зато с душой. Гноилось правда, но ничего, мир тоже прогнил, да вот что-то никто не жалуется. Чанбин прячет под подушкой диски с музлом и мечтает о плейере. Он мог бы стать музыкантом, только жизнь вместо музыкальных инструментов одарила его воем полицейской сирены. Маленьким он устраивал матери концерты, играя на деревянных коробках. Она была так заворожена, что не могла отвести взгляда. Первая чанбинова гордость. Будущий Моцарт, наверно, ну или новая звезда корейского хип-хопа. Позже оказалось, что мать просто ловила героиновые отходняки, стирая десна в кровь и вырывая себе волосы, а не слушала музыкальные концерты, но Чанбин бы предпочёл этого не знать. Первые три дня он пытался выбежать из колонии и даже почти успешно. Его стянули с каменной стены на асфальт. Сломанное ребро и Банчан с перевязанными руками и белыми кучерями. Ещё один, избитый стечением обстоятельств, но только старше и без пирсинга на лице. Слишком решительно для него. Банчан не решительный. Он из тех, кто отрежет своё ребро для других, ведь у него ещё 11 штук. Он плачет по ночам и скрипит одеялом между зубов. Потому что Чан — самый сильный и самый разбитый. Никто не понимал, что он тут делает. Банчан один из немногих, кто умел писать и читать ещё до начала школьной программы, а по лицу кажется, что Чан из преступлений мог, разве что, разорвать сердце какой-то престарелой дамы своими ямочками. Ну, почти. Банчан с ямочной улыбкой заколол циркулем преподавателя по математике. История долгая, а Чан долгие истории не любит. Они вместе с Чанбином открыли «Падших». Для тех, кто в бесчувственных, взрослых глазах видит космос, а ворует не для того, чтобы выжить, а для того, чтобы когда-то про него написали, как про Робин Гуда. Только без бедных и богатых, но с несчастными и голодными. Никто не был против. Они отвоевали у младших каморку с книжным шкафом, накидали протертых пледов, половину из которых Чанбин поджег сигаретами, и дали Феликсу задание залепить потолок люминесцентными звёздами. Комната в смехе, дыме и жаре от тёплых свитеров и мигающей гирлянды, найденной на свалке. Хёнджин в периоды, когда не душил Феликса в объятьях, таскал с приборов батарейки для гирлянды. Так, в холодном доме с дырявыми окнами и детьми с геном убийцы сидит квартет читателей. По правде говоря, читает там только Чан. Читает детям «Маленького принца», пока Феликс лежит между Хёнджином и перьевой подушкой, а Чанбин водит пальцем по музыкальному диску. — Хотел бы я знать, зачем звезды светятся. Наверно, затем, чтобы рано или поздно каждый мог вновь отыскать свою. — Не бойся, Чан, мы уже давно сгорели и за собой сожжём всё вокруг. И в этом вся их истина. Потому что им не сбежать, но они в это верить не хотят. У Хёнджина для Феликса открытая душевная рана, которую Феликс лечит порциями чая и татуировками спиртовыми маркерами. У Чанбина поцарапанный музыкальный диск и внутренняя обида на маму с папой. А Чан просто лидер. Ему просто нужно быть лидером для кого-то, чтобы в одну ночь он не сожрал себя сам от ничтожности. У них нервы на грани и царапины от бумаги. Вечно брошенные дети.