К чтению запрещается.

Созерцатель и футурист по своей природе. Всю жизнь слежу я за беспрерывным движением мира, вольным танцем ветров, крохотными точками самолётов над головой, жестами рук и блуждающими взглядами сидящих напротив людей. Я не боюсь, что жизнь утечёт, растаяв, будто первый ноябрьский снег. Мне не нравятся злые люди, я не люблю надменных, не люблю робких и не люблю добрых. Не нравятся и сильные, ведь силен сам. Противны лестные слова, брезгую жать руки двуличным людям, противно натыкаться на ложь в разговоре, зная правду. Честен перед собой, не улыбаюсь людям, которые мне неприятны, не говорю то, что от меня хотят слышать. Ловлю на себе недоуменные взгляды, порой осуждающие, но с огоньком легкой зависти и интереса. Люди. Читаю их как раскрытые книги, но увы, их истории все однотипного жанра, без смысла и продолжения. И кульминация всех их историй как под копирку. Не говорю о неизвестном мне, не хочу слышать чужие разговоры, я холод и мороз в минус сорок, со мной не тепло. Ко мне не идут с любовью, ко мне идут с горем, несчастьем и тонной сожалений. Ко мне идут за советом, но я не продаю их. Стоит лишь раз бросить вопрос человеку — «А что ты сделал чтобы ситуация повернулась иначе?» — как он погрузится в воспоминания и размышления, а после будет рассыпаться в благодарностях за помощь. Ирония лишь в том что я не помогал и даже не пытался. Смотрю на вещи трезво, временами бываю жесток и лишь поэтому до сих пор сохраняю самообладание. Редко извиняюсь, но извинения искренны, и от меня они звучат не просто словами. Мои слова часто сменяются касаниями рук, несомненно уже отточенным мастерством легкости и непринуждения. Не берегу чужие чувства, не беру на себя ответственность за чужие слёзы и не держу возле себя никого. Не дочитываю до конца книги, всегда ухожу первым и никогда не говорю колючих слов при уходе, дабы лишить людей всех возможных воспоминаний о моём существовании некогда в их жизни. В их воспоминаниях я промелькну лишь тенью, практически не оставляя осадка. Часто пускаю шуточки о смерти и на первый взгляд не ценю жизнь. Но лишь на первый. Несчастные и в край отчаявшиеся люди о смерти бы не шутили. Но я бы пошутил даже находясь на смертном огне. Интересуюсь искусством, литературой и историей, но не стоит торопиться назвать меня больным на голову страдальцем с пером в руках, который находит утешение лишь в написании романов с несчастливым концом. О да, я несомненно испытываю страсть в написании собственных мыслей и чувств на бумаге, но я не романтик. За мной несметное количество скетчбуков и альбомов с хаотично вклеенными в них листами с быстрыми зарисовками понравившихся лиц все тех же людей, кистей рук в разных жестах, архитектурных деталей и крыльев взлетающих птиц. И ровно такое же количество прочитанных книг, некоторые из которых заброшены, а какие-то и вовсе служат подложкой для старой, уже облезлой и подкосившейся ножки стола. Обострение всех чувств при выходе в люди, когда осязание, обоняние, слух и зрение работают сообща для детального запечатления окружающего пространства, чтобы при взгляде на получившийся рисунок или текст полностью воссоздавалась атмосфера того самого места с его запахами, звуками и малейшими колебаниями воздуха. Изучение анатомии для достоверной передачи характера движений, зарисовки мускульной системы и костей, многочисленные очерки полностью обнаженных тел в черновиках. И все вышеперечисленное так осуждаемо людьми. Не люблю я людей за их нравы, стереотипное мышление и разделение мира на «черное и белое». Они смело отнесли меня к черному, не видя пусть и маленьких, но светлых бликов. Себя же относят непременно к белому, представляя что все они — буквально герои нашего времени, без которых мир перестал бы существовать. Не терплю консерваторов, гнущих лишь свою точку зрения и не глядящих дальше собственного носа. Для них ранее установленные правила — закон, и боже упаси перешагнуть черту. Со временем привык. Научился жить с собой, — неправильным, хладнокровным, несколько зацикленном на прошлых ошибках, на себе — вечно с синяками под глазами, смертельно бледном, сонном и уставшем. На себе — вечно легко одетым и уже давненько плевавшем на свое здоровье даже в случае болезни, постоянно пропадающим где-то на работе или просто гуляющим по городу. Такой, какой есть. Не отдаю себя, не оправдываю и не прошу, чтобы кто-то меня принял. Мерзкое чувство ненужности и жалости убивает любое светлое чувство во мне. И если же я есть у себя, мне достаточно.