Учитель

У больничной койки толпился десяток врачей, среди них Акико Йосано и Мори Огай. — Пульс десять ударов в минуту, он может умереть в любой момент, — шептала как можно тише девушка, чтобы не провоцировать ещё большее безумие, происходящее за пределами палаты. К сожалению, этих мер недостаточно для сохранения спокойствия, и Расёмон выбивает дверь. — Почему она не лечит его?! — не вопрос, а требующее и угрожающее рычание. Вслед за Рюноске вбегают Мичизу, Хигучи и Гин. Ичиё пытается отрезвить парня прикосновением к локтю, но тот только не глядя одёргивает руку, продолжая сверлить Мори испепеляющим взглядом. — Потому что мы должны знать, что он может, — голос Огая холоден и безэмоционален. — Такая ситуация может повториться, когда Акико не будет рядом. Я уже привязывал Чую к человеку, вышло средне. Нужно знать, как он справляется сам, почему и в какой момент начинается и останавливается его регенерация. Каким его вернет Арахабаки? Будет ли он помнить, что произошло или вообще себя? Его нужно изучить. Акутагава молча закипал, и когда повисшую тишину нарушил чей-то робкий комментарий «пульс падает, Мори-сан», он сорвался. — Что-то на себе вы таких экспериментов не ставили! — чёрное лезвие Расёмона стремительно вылетело к горлу босса. — Рю! — Гин моментально выпрыгнула между братом и его жертвой, закрывая второго собой. — Выведите его, он мешает. Ещё раз такое повторится, на территории больницы его больше не будет, — безразличие и хладнокровие Мори могли бы вызвать восхищение людей вокруг, но они были полностью поглощены явлением настоящего бешеного пса. — А вы попробуйте мне помешать! — огрызался юноша с повисшей на шее сестрой, утаскиваемый под локти Тачихарой и Хигучи. — Рискните! — резким движением он освободил руки и полы плаща снова зашевелились. Ловким и быстрым ударом Гин сломала ему нос. Затем моментально буквально впрыгнула в живот, выталкивая парня из палаты в коридор больницы. — Какого чёрта ты творишь? — комично, от того что одновременно, шипели Акутагавы. — Совсем из ума выжил? — Он убивает его! — Он его спас, ты же знаешь, — девушка достала платок из кармана брюк и протянула Рюноске. — Они не дадут ему умереть. Иначе Мори бы не прикрывал его собой, понимаешь ведь. Едва ли он хоть раз в жизни делал такое для кого-нибудь раньше. Гневно выдернув предложенную ткань, он зашёл в туалет, чтобы остановить кровь. Сестра долго смотрела на дверь, которую так яростно захлопнули. Минута. Две. Пять. «Чёрт, ну давай же, выходи». Но парень не возвращался, и Гин знала почему. Легонько приоткрыв дверь, она увидела его сидящим на полу и спрятавшим голову в коленях. Войти, сесть рядом и ждать. Другого плана не появилось. Спустя ещё пятнадцать минут она попробовала погладить его волосы, но юноша только резко взбрыкнулся. И она продолжила просто быть рядом. — Что значит «будет ли он помнить себя»? — он заговорил злобно, но Гин это только расслабило, та переживала, что в спрятанном лице таились слёзы. — Что это значит? Ты понимаешь? — Всего лишь предположение, не нагнетай, — она старалась напевать колыбельную этими словами и вернула руку на чужую макушку. — Ничего не ясно пока что. Сейчас он в окружении кучи врачей, лучше и быть не может. Его вылечат и перестрахуют от повтора подобных ситуаций. — А если он не вспомнит себя? Если он не вспомнит меня? — серые глаза наконец-то поднялись к собеседнику. Голос терял злость и приобретал совсем другую эмоциональность. — Как я ему расскажу, что он должен быть со мной, с преступником и убийцей? — Да ещё и уродливым, и со сломанным носом, — хмыкнула девушка и оглянулась на скрипнувшую дверь. В зазор буквально в несколько сантиметров влез другой, заклеенный пластырем, но ещё пока что не сломанный нос. После бойни прошло около десяти часов, и всё это время Мичизу упорно преследовал Гин, куда бы та не шла. Она кивнула ему и махнула ладонью, говоря беззвучное «всё в порядке, иди». Парень сложил губы трубочкой, чуть улыбнулся глазами, отвечая «ты умница», и скрылся в больничном коридоре. — Это что сейчас было? — тонкие брови чуть свелись к носу, выражая смесь недоумения и негодования. — Мы решили пожениться, — буднично сообщила Гин, продолжая успокаивающе гладить брата. — Смешно, — лицо снова спряталось в коленях. — Если он не вспомнит себя, это тоже самое, как если бы он умер. — С чего бы это? Будешь как в романтичных фильмах заново добиваться его сердечка. Начнёте всё с чистого листа. Мило же? Рюноске был в ужасе. Он поднялся и умылся ещё раз, заткнул ноздри туалетной бумагой, вышел, проигнорировав сестру, и сел на лавку напротив выломанной двери, пытаясь слушать, что говорят врачи. Но в ушах звенело только «Пиии-пиии-пиии». Стук Чуиного сердца был единственным, на чём удавалось сконцентрироваться. Этот ритм стал той колыбельной, которой не смог стать голос Гин. Собственное тело наконец-то достучалось до хозяина. Вообще-то парень измотан и выжат. Болит и кружится голова, он проваливается в сон. Он очнулся на этой же лавке, когда через несколько часов палату начали покидать врачи. Будильником стал стук каблуков Йосано, которая заметив окровавленную туалетную бумагу в носу и насупившиеся брови, захотела немного утешить разбитого бунтаря: — Не переживай, тучка, он стабилен, — довольно улыбнулась девушка. — И приложи лёд к перелому, а то встретишь его с того света с горбатой картошкой вместо носа. Девушка быстро ушла, а Акутагава ждал только, когда Чуя останется один. Ему казалось жизненно необходимым говорить с ним. Если он его забудет, если проснётся новым человеком, пусть привыкнет к голосу хотя бы. Пусть чувствует безопасность и тепло на подсознательном уровне. Юноша хотел запрограммировать его. Мори вышел последним, раздавая указания бледным и дрожащим врачам больницы. В сторону Рюноске даже не взглянул, впрочем, того это полностью устраивало. Как только все члены мафии за исключением охраны покинули коридор, парень осторожно вошёл в выбитую им ранее дверь, и сразу пожалел. «Если бы не сломал, мог бы её закрыть». Чуя лежал с закрытыми глазами, неисчисляемым количеством трубочек, торчащих отовсюду, и с жуткой бледностью. Ещё бы, он потерял столько крови. На лбу стала различима едва заметная морщинка между бровями. Её очень захотелось поцеловать, но юноша боялся прикасаться. Любое движение в его понимании могло разрушить хрупкое стабильное состояние больного. Смелости хватило только на то, чтобы бережно дотронуться до волос. Они были мягкие и гладкие, как обычно, как будто ничего и не произошло, это почему-то заставило вздрогнуть. Медицинский персонал больницы Блафф получал самую высокую зарплату среди медработников в городе, потому что в те редкие разы, когда портовая мафия нуждалась в дополнительной помощи, они обращались именно сюда. Большинство сотрудников были только рады лишним деньгам, но, как правило, это длилось до первого взаимодействия с преступным миром. Так, поселившийся на этаже Акутагава, разнесший чуть ли не полбольницы и угрожавший самому Мори Огаю, стал причиной двух немедленных увольнений по собственному желанию. Остальные же сотрудники, ведомые жадностью больше чем страхом, пытались выполнять свою работу. Медсестра, которая должна была сменить капельницу Накахары, замерла у выбитой двери и встретилась взглядом с уставшими серыми глазами, которые при виде чужака моментально сузились. — Зачем вы пришли? — Мне… мне нужно поменять капельницу… Рюноске ненавидел себя. Он осознавал, что в капельнице может быть какой-нибудь яд для нового эксперимента Мори, но не понимал в этом вообще ничего. Тупая беспомощность заставляла гореть изнутри, и он решил действовать по классике: — Если ему станет хуже после этого, я убью тебя. Девушка мгновенно потеряла цвет лица, и без того дрожащие руки чуть не выронили пакет с прозрачной жидкостью. — Это… это просто жидкое питание… — слёзы побежали по напуганному лицу. — Вместо еды… пока он не может есть сам… Парень слишком устал, чтобы чувствовать угрызения совести за свою агрессию. С молчаливым кивком он уставился на Чую, чтобы заметить в нём какие-нибудь перемены, после смены одной из капельниц. Но мужчина не подавал никаких признаков жизни, ни когда поменяли препарат, ни когда слеза медсестры случайно упала на его руку. Едва закончив, она пулей вылетела из палаты. Акутагава решил жить на стуле возле Чуиной койки. После сражения на поле, он так и не был дома. Душ удалось принять в больнице. Сменную одежду на следующее утро принесла Гин. Он не пускал в палату никого, кроме неё и врачей. Чтобы защитить Чую от кого-то. Чтобы делать что-то. В то же утро он, спустя пару часов питья воды и тяжелых сглатываний, решился заговорить. Юноша подвинул стул к изголовью и упёрся лбом в мягкий матрас, с радостью отмечая, что Чуе, должно быть, комфортно. — Надеюсь, вам удобно. Собственный голос прозвучал так глупо и раздражающе. Но каждую минуту молчания он воспринимал против себя. Словно Чуина память утекает навсегда, пока он не разговаривает. Пришлось продолжать. — Простите, если буду говорить глупые вещи. «Вдруг он реагирует на голос?» Голова стремительно оторвалась от матраса и изучающе уставилась на безжизненное лицо. — Я очень скучаю. Ничего. От этого одновременно и обидно, и облегченно. По крайней мере, Чуя не узнает, каким дураком он тут был и какие нелепости бормотал. Бледные пальцы путались в рыжих волосах, так и не осмеливаясь дотронуться до чего-либо ещё. — Я тебя люблю, — очень тихо, чтобы никто не подслушал через выбитую дверь. И ещё сто или, может быть, больше раз. Иногда менялся порядок слов или увеличивались паузы между ними, но суть оставалась прежней. К месту вспомнилось, что когда-то он просил у Чуи пообещать ему желание. Если бы тот сделал это, Рюноске бы точно потребовал не умирать. Весь день Акутагава провёл, нашептывая признания и просьбы в ушко своего бессознательного возлюбленного. Мыслей и планов на будущее не было. Он решил существовать именно так, пока ситуация не изменится. В понедельник утром парень насторожился, услышав перешептывания и гул в коридоре. Так местные работники обычно реагировали на появление кого-то из организации. Внутри завибрировало ненавидящее чувство. Вроде как, он сделал достаточно, чтобы слухи уже расползлись. Здесь никому не рады. Появившаяся в дверях Озаки ни на секунду не замерла. Мельком взглянула на Рюноске и тут же подошла к Чуе, бросая ему на ноги сумку. От такой небрежности юноша чуть сам в обморок не упал. — Что вы делаете?! — Спокойнее, Акутагава-сан. Говорят, он подорвал себя изнутри. Если это его не убило, то, полагаю, дамская сумочка тоже не справится, — аккуратные пальчики с длинными красными ногтями обхватили подбородок Накахары и покрутили голову в разные стороны. — Осторожнее! — неожиданно гнев полностью уступил место восхищению. Показатели Чуи не менялись, он не умирал от прикосновений. Значит, всё не так плохо? Коё освободила заваленную хламом тумбочку, выкинув недоеденный бутерброд, на который у Рюноске вообще-то ещё были планы, открыла сумку и извлекла оттуда помазок, чашу и опасную бритву. Чуя действительно начинал становиться колючим. Парень раньше и не думал, что с ним такое случается. Мужчина всегда был настолько идеально гладким, что как-то не было повода размышлять об этом. — Принесите тёплое и влажное полотенце, пожалуйста. Оставлять беззащитного Чую в палате с кем-то и с опасной бритвой было физически больно, и Акутагава опять завис, думая, а стоит ли. — Пожалуйста, скорее. Пока вы на больничном, вся работа на нас с Хироцу, не то чтобы у меня есть лишнее время. Ноги пошли сами. Дежурная медсестра на время прекратила жевать яблоко, когда из той самой палаты пулей выбежал тот самый бешеный пёс, забежал в туалет и через мгновение понесся обратно с мокрым полотенцем в руках. Вообще надо бы спросить, что происходит. Но способность жевать яблоки ей ещё понадобится, поэтому девушка решила сделать вид, что ничего не видела. — Смотрите, сюда добавляете каплю воды и просто вспениваете, — Озаки ловко крутила помазок, создавая пену в какой-то баночке. — В принципе столько достаточно, — игривым движением она опустила маленькую каплю пены на Чуин нос и несвойственно для себя хихикнула. Парень успокаивался. Его напрягали действия гостьи, но каждое из них как будто говорило «всё хорошо, он не хрустальный и скоро будет в порядке». И он начал учиться. — Обязательно тщательно всё лицо нужно намазать, иначе либо порежете, либо кожа будет грубоватая в этих местах. Когда Чуя очнётся, поверьте, вы будете сожалеть, если он заметит что-то из этого, — улыбнулась женщина, покрывая послушного больного пеной со всех сторон. Акутагава кивнул и с усилием сдержал дрожь, когда она раскрыла опасную бритву и приставила её к беззащитной шее. — Не давите, а просто ведите, — лезвие скользнуло вверх, оставляя за собой чистую и гладкую кожу. Коё вытирала всё оставшееся на бритве уголком полотенца. — Попробуете сами? — Я… думаю я мог бы подключить способность… — замялся юноша, отчего-то нервничая перед простой процедурой. Озаки нахмурилась и осуждающе, но всё ещё деликатно добавила: — Некоторые вещи стоит делать классическим способом, это своего рода обряд. Можете, конечно, попробовать, но я бы всё равно рекомендовала научиться, — изящные пальцы протянули бритву. Пот выступил, кажется, из каждой поры на теле, когда лезвие коснулось Накахары. — Ничего страшного, если немного порежете, на первый раз он вас простит. Акутагава шумно выдохнул и пристыдился этого. «Страшно». Рука упорно отказывалась двигаться, пока ладонь Коё не опустилась на неё. — Вот так, — пена и короткие рыжие волоски собирались небольшой волной под давлением их общих рук. — Отлично, теперь протрите об уголок, не пачкайте всю ткань, потом вытрем ей лицо. Заканчивал парень уже самостоятельно, наставница только комментировала. Ни одного пореза. — Чуя бреется каждый день, но это потому, что он немного склонен к чрезмерности, раз в три дня будет вполне достаточно. Главное не забывай про лосьон. Бутылочка с лосьоном стала самым любимым предметом в комнате для Рюноске. Это был тот самый запах, который он так любил находить у Чуи за ушком или в огненных прядях. Он аккуратно распределил несколько капель по слегка покрасневшим после бритья щекам. Озаки немного сердито перехватила флакон и демонстративно вылила себе на ладони в три раза больше средства, тщательно распределила его по своим рукам, и широкими движениями огладила всё Чуино лицо, шею и подбородок. — Лучше не экономить, чтобы не было раздражения, — улыбнулась женщина. — Тем более такой приятный аромат, да? — Очень. Ловким движением Коё закрыла сумку и вернула её себе на плечо. Когда Акутагава встал, чтобы проводить её, женщина наклонилась, прижалась губами к Чуиному лбу и замерла на пару секунд. — Будь сильным мальчиком, — красные глаза быстро убедились, что на нежной коже не осталось отпечатка помады и прицелились на юношу. — И вы тоже. Тихими движениями она удалялась из палаты, когда услышала совсем не злое, а наоборот благодарное и почти нежное: — Озаки-сан, — она обернулась и увидела, что Рюноске говорил немного поклонившись, не поднимая головы. — Большое спасибо за помощь. Коё щемило изнутри, хотелось обнять его. И поплакать вместе с ним, да так громко, чтобы Чуя непременно проснулся. Вместо это она кивнула и сказала: — Ему очень повезло с вами. Всего доброго. Впервые с момента, как Накахара отключился, парень слегка улыбнулся. Ползли дни. Гин и Мичизу носили одежду, еду и книги. Последние Акутагава читал вслух, не теряя надежды заставить Чую полюбить свой голос, даже если тот его и не вспомнит. Теперь он ещё позволял себе гладить и целовать лицо и руки Накахары, но это уже для себя. Больница установила новую дверь. Врачи стали чуть смелее подходить к пациенту, хотя всё равно заметно робели под пристальным взглядом. Прошла неделя.

***

Головокружение. Стоило только открыть глаза, как перед ними поплыли тёмные пятна. Пришлось моргнуть пять или шесть раз, чтобы их количество сократилось до одного, которое упорно не хотело исчезать. Более того, тень, словно живая, меняла свою форму, пока не приобрела какое-то подобие звериной мордочки. Спустя ещё несколько морганий, пришлось убедиться, что это не обман зрения. Тёмное пятно лежало на животе. Вес не ощущался, но было тепло. Когда оно осознало, что его поймали, сформировалось в чуть более привычную для людей оболочку. И вот уже не бесформенная тень, а вполне себе миролюбивое животное сползает с живота и толкается под руку, втираясь своим теплом в слабую ладонь. Пальцы осторожно перебирают подставленную под ласку энергию, а взгляд провожает другой конец тени, который упирается в черную футболку, одетую на крепко спящего юношу на стуле. — Чёр…— говорить не удаётся, непривыкшее и абсолютно сухое горло срывается на безудержный удушающий кашель. Громкий и настолько сильный, что даже те, кто привыкли спать, словно проваливаясь в кому, проснулись. Акутагава ошарашенно уставился на давящегося кашлем Чую. — Воды, — хриплая просьба, которая наконец-то встряхнула парня, так и не верившего в то, что он уже не спит. Они оба. Бледная рука тут же схватила с пола бутылку и протянула страждущему. Накахара впечатлился тем, какой тяжелой показалась обычная бутылка с непривычки, но немедленно принялся поглощать воду. — Вы меня помните? — быстрый вопрос и бесконечно напряжённое молчание в ожидании ответа. Голубые глаза прищурились. Изучающе? Или лукаво? Рюноске соединил ладони и поднёс их ко рту в молящей позе. Чуя продолжал пить. Только бульканье воды нарушало гробовую тишину в палате, пока он наконец не опустил бутылку на кровать. — Почему молчишь? Как я должен тебя вспомнить, если ты ничего не говоришь… — юноша почувствовал, как в груди что-то оборвалось. Мужчина наклонил голову набок, и вселенская печаль на лице Акутагавы была разрушена одним словом. — …котёночек. — Дурак, — в каком-то полупрыжке парень оказывается так близко, как это возможно, задевая бедром тумбочку и создавая дополнительный грохот. Руки моментально обхватывают рыжую голову и на лицо обрушивается сотня поцелуев. Каплю адекватности вернула медсестра, пришедшая на грохот. Но едва столкнувшись со злым серым взглядом, она сразу растворилась. — У вас ничего не болит? — не отрывая губ от теплого виска спрашивал Рюноске. — Вообще-то всё болит, но ты не останавливайся, мне нравится, — Чуя довольно подставил скулу для поцелуя, но резко отвернулся, когда Акутагава попробовал проникнуть в его рот. — Я не чистил зубы год по ощущениям, даже не думай. — Только неделю, — легкая улыбка теряется в поцелуе, который смиренно передвинулся на веки. — Всё равно. Позови уже кого-нибудь, хотелось бы поссать по-человечески, я эту трубку, бля, в кошмарном сне видеть буду, — Чуя поочередно шевелил пальцами, руками и ногами, убеждаясь, что те функционируют. Сосредоточенный на этом процессе, он резко остановился и окрикнул парня, который выходил из кабинета, чтобы позвать врача. — Все живы? — серьёзным голосом. — Да, — ответил юноша, не оборачиваясь и радуясь, что не пришлось врать лицом к лицу.

***

Неделю назад. Грохот заставил Осаму открыть глаза. Нельзя сказать, что он спал, скорее просто отдыхал. Сон стал недостижимой роскошью в этой больнице, постоянная гормональная терапия покрывала привычные мысли шипами, которые ковыряли душу. Ему категорически не нравилось. И грохот за окном звучал так, будто скоро это наконец-то закончится. Но за первым раздался второй, а за ними третий. — Ну же, золотко, ты не справишься один. Он ждал Чую, описывая шагами круги в пределах своей палаты. Вопрос «когда на портовую мафию нападут?» не был чем-то абстрактным. Дазай знал, что порт всегда был лакомым кусочком для всех организаций в Японии, и его постараются побыстрее прибрать к рукам, как только двойной чёрный выведут из игры. Потому что только они могут дать отпор всему. «Сегодня он меня освободит». Грохот усиливался, слышались взрывы. Осаму недовольно посмотрел в окно, из которого виднелись только отблески вспышек. «Отсюда ничего не видно». Захватив с собой свою любимую книжку, он спокойно вышел из палаты, немного прошёлся вдоль коридора и после пары оповещающих о своем прибытии постукиваний, зашёл в чужую комнату. — Как ты смог прийти ко мне? А замки? — длинноволосый мужчина с забинтованной головой широко и искренне улыбался. — В любом случае, молодец, что зашёл, у меня такое прекрасное настроение! Грех ни с кем им не делиться. Дазай слегка поднял уголок губы и уставился в окно. Отсюда вид был куда более интересным. Снаряды с громкими звуками мчались к зданию организации, охватывались красным сиянием и летели обратно. «Ты уже там». Лечение Осаму проходило скверно и осознание, что Чуя решил действовать без него, раздалось в груди царапающей болью. — У тебя есть ручка? — Только восковые мелки, сам же знаешь, — Гончаров протянул несколько из них. — Чтобы мы не поранились. — Кто хочет, тот всегда сможет, — с отвращением к себе Дазай замер. Он выбирал цвет мелка, почему-то теперь это казалось чем-то важным. И только спустя пару секунд длинные пальцы ловко подхватили голубой. — Ты мне должен, карточный долг — это ведь святое, так? — Конечно, дружок, я бы тебе и просто так помог. Настроение добродушное, знаешь…— Иван улыбаясь подошёл к окну, чтобы рассмотреть то, что так интересовало его гостя. — А что надо сделать? Осаму начал что-то писать на белом форзаце книги, постоянно возвращаясь глазами к окну. Едва он захлопнул книгу, появилось то, чего он так ждал. Охваченный ярко-красным и даже пылающе кровавым светом кокон. Это цвет Порчи. Дазай ненавидел Акутагаву за то, что чёртовы ленты прятали его Чую. И он не смог увидеть его напоследок. — Какая красивая и яркая там звездочка, — искренне восхитился Гончаров, подняв брови. — Да…— грустная усмешка. — Когда она погаснет, я уже не буду нужен. Что бы там не произошло. — Не будешь нужен? — серебряные глаза вопросительно округлились. — Я хочу спрятаться у тебя в палате, а ты должен делать всё, чтобы меня как можно дольше не могли найти. И, потом, если вдруг в больницу придёт красивый, рыжий и громкий парень, отдашь ему мою книгу. Справишься? Внимательный кивок в ответ. Иван не до конца понимал, что именно хочет его друг, пока тот не оторвал корешок своей книги, извлекая оттуда спрятанное лезвие. — Осаму, — Гончаров не переставал улыбаться. Он просто не мог из-за недавно проведённой операции по удалению части мозга. — Ты хочешь умереть у меня? — Да, и проследи, чтобы мне никто не помешал. Не подпускай никого, пока я точно не окочурюсь. Ясно? В травмированной голове что-то зудело. Как будто всё идёт не так, но он не может поймать что именно и поэтому послушно кивает. — Карточный долг превыше всего. Дазай улыбается в ответ и закатывает рукава, затем сползает спиной по стене под окном и оказывается в сидячем положении. Три резких и чересчур глубоких даже для его цели надреза на левой руке, недовольное шипение. Затем он зажимает лезвие зубами, поднимает глаза на хозяина палаты, что завороженно следит за ним. Иван выглядит таким счастливым, будто ребёнок на новогодней ёлке. Дазай усмехается. — Наконец-то, — правая рука сама несколько раз проходится по зафиксированной во рту железке, оставляя небрежные порезы. Кровь быстро расползается по полу, голова Осаму опускается, последним действием становится выплёвывание металла. «На вкус как твои прокушенные губы, солнышко». Спустя несколько минут Иван отметил, что самоубийца вроде перестал дышать. Он лёг в кровать. Пора спать. Но едва голова коснулась подушки он услышал суету в коридоре, обернулся и увидел кровь, постепенно подползающую к двери. — Ой, нет-нет-нет, так не пойдёт, — мужчина резко вскочил и сорвал простыню с матраса. Руки пропитывают белую ткань кровью и пытаются изменить направление растекающейся жидкости. — Никаких побегов, госпожа кровушка, — счастливая улыбка. — Что значит исчез? Срочно найдите его, он немедленно нужен, — вопящий крик раздавался в холле. Гончаров на всякий случай подоткнул одеялом зазор под дверью, и тихо, на цыпочках вернулся на кровать. Уснуть не получалось. Всё это так волнующе! Следующие минуты сопровождались постоянными шорохами, топотом и покрикиваниями. «Должно быть, они всю больницу сейчас разбудят! Прекрасно, будет с кем обсудить произошедшее, когда нас найдут». Иван с восторгом дрогнул на кровати, когда услышал, как вдалеке начали открываться двери палат. Начали всех обыскивать. — Надеюсь, ты умер. Больше мне тебя не спрятать, дружок. Хлопки приближались. И через ещё несколько минут дверь Гончарова распахнулась. Тот голос, что громче всех кричал в коридоре выдал совсем тихое: — Нашёл. Высокий блондин в очках с упрёком посмотрел на улыбающегося пациента и кинулся к Дазаю, пытаясь остановить кровотечение. Но оно уже и так почти остановилось, тело безжизненное и охладевшее. Осаму мёртв. За спиной Куникиды раздался пронзительный крик врача, который увидел всё, происходящее в палате. Иван прятал книгу под подушкой. «Громкий, но не рыжий… Как интересно я вообще должен красоту определять… Надо было спросить…»

***

Чуя совсем не был полон сил, придя в себя, но, кажется, это никого не беспокоило. Как только Акутагава попросил помощи у медперсонала, началась сумасшедшая неразбериха. Накахару катали по кабинетам, запихивали во всякие трубы, брали кровь, светили фонариком в зрачки, трогали, щупали, некоторые так смело, что ни на шаг не отходящий от него юноша периодически угрожающе скрипел зубами. Когда спустя несколько часов его наконец-то вернули в палату, он с наслаждением прикрыл глаза, надеясь поспать ещё немного. Но чуткий слух никуда не делся, и мужчина разочарованно застонал, понимая, что скорее всего идут к нему. — Смотрите-ка, живой! — громко крикнул Тачихара, впрочем, оставаясь позади Гин. Не то чтобы он боялся Рюноске, просто тот был слишком агрессивным последнее время. Чуе хватило одного взгляда на них, чтобы заметить кое-что новое. — Вы женитесь? — Ахаха, — рассмеялся Мичизу. — Ну внимательность к побрякушкам ты не потерял! Да, женимся. — В смысле? — парень заметно напрягся и вопросительно посмотрел на сестру. — Что? Я уже тебе говорила, и не раз. Но ты же вообще ни о чем не думал, пока спящая красавица отдыхала. Рюноске насупился и сердито, но пристально стал рассматривать Тачихару с головы до ног. Напряжённое молчание повисло в палате, пока Чуя устало не сказал: — Кольцо красивое, покажи поближе. Гин вручила ему свою руку и Накахара даже приподнялся с койки, разглядывая бриллиант. — Тебе теперь нельзя есть солёное, рыжий уёбок! — хмыкнул Чуя, изучая преломление света в камне. — Почему? — Мичизу не огрызнулся на оскорбление, а почти прошептал вопрос, продолжая неотрывно следить за, очевидно, ненавидящим его шурином. — Нужно беречь оставшуюся почку! — шутка осталась без зрительского смеха, и голубые глаза наконец-то оторвались от драгоценности и изучили обстановку вокруг. — Бля, да хватит уже, чего ты, — ладонь стукнула Рюноске по животу, и Чуя немного напрягся, как уже много раз за сегодня, разглядывая свои руки, не спрятанные в ткань. Юноша бы не отреагировал на его удар или слова, но напуганный вид Накахары отрезвлял и отвлекал лучше всего. Он бережно погладил дрожащие пальцы и спокойным и убаюкивающим голосом проговорил мантру: — Всё хорошо, вы пролежали так больше недели. Не было никаких прецедентов. Но, если вам так будет комфортнее, у меня есть с собой перчатки. Тачихара с облегчением выдохнул и тоже подошел к койке, приобнимая свою невесту. — Нет, не нужно… Я же в порядке, да? Она меня не убила… — скомкано шептал Чуя, пока не вспомнил, что они не одни. Следующие слова были снова веселыми и громкими. — Ну так что, когда свадьба? Стоило только вернуться к этой теме, как парень снова вперился испепеляющим взглядом в своего новоиспеченного зятя. — Через пару недель, но мы без особого торжества, так для себя и близких друзей, — пожала плечами Гин и Чуя едва заметно расстроился. — Ой, не делай вид, будто тебе нужно приглашение, этот тебя всё равно притащит, — девушка кивнула на брата, который был всё ещё занят ненавистью к Мичизу. — Если не хочешь, не приду, — раздражённо откинул голову на подушку Чуя и перевел взгляд на побледневшего Тачихару. — Даже не знаю, кому из вас меньше повезло с браком. Злая ведьма и трусливый засранец. Мимо раскрытой двери прошёл Мори и Накахара моментально вскинулся. Отдыха сегодня определённо не будет. — Чёрт, я тогда наговорил всякого при нём. Он меня убьёт. — Он вообще-то потерял ногу, прикрывая тебя от гранаты своим телом. Не смотри, что он целый, его девушка из агентства вылечила, — насмешливо рассказывала Гин. — Так что убивать он тебя точно не планирует. Голубые глаза округлились. В них засияли искорки благодарности и восхищения. Акутагава увидел это лицо и узнал его. Так выглядят люди, когда получают одобрение от тех, кого уважают. Чуя выглядел счастливым. — Выйдите. Босс вернулся с медицинской картой в руках, и, как подобает ниндзя и её почти мужу, те испарились в мгновение ока. Рюноске остался. Мори смерил его взглядом, оценил небольшой поклон головой и строгий взгляд исподлобья. Ругаться не хотелось, он устало выдохнул, взял стул, стоящий у стены, поставил его около койки и расположился у коленей Накахары. Чуя с напряжением смотрел на Огая, тот погрузился в медицинскую карту в абсолютной тишине. — Мори-сан, мне стоило бы извиниться за выбранный формат переговоров тогда, — смущенное покашливание в кулак. — Я бы, разумеется, не стал убивать вас. Бордовые глаза вылезли из бумаг и безразлично посмотрели на явно нервничающего подчиненного. — Не порти впечатление, Чуя. Ты сделал всё так, как сделал бы я сам. Или даже лучше. Я ведь не предсказал, что Токио нападёт столь скоро и открыто. Если говорить прямо, я был впечатлён. Не знал, что ты так умеешь. То, что ты связался с Фукудзавой ещё до входа в кабинет, дало нам большое преимущество во времени и подготовке. — Не знали, что я хорош в переговорах?! — никакое чувство вины не скрыло возмущение в голосе, и, одёрнув себя, мужчина добавил: — И, спасибо, что спасли меня. Я не заслужил подобной жертвенности. — Не тебя, а сильнейшего члена организации. То, что ты пережил порчу, делает тебя ценной фигурой, впрочем... как и некоторые твои человеческие характеристики, — Мори вернулся к документам и быстро бегал глазами по строчкам, пока ответное молчание не заставило его снова взглянуть на уставшего, но довольного Чую. — Не думай, что ты прощён. Но определённо сделан серьёзный шаг в эту сторону. Кивок. В голове Накахары было слишком много вопросов, хотелось расспросить про нападение, про подкрепление, узнать, как его спасли, что сейчас с портом, были ли ещё нападения и есть ли угроза со стороны Токио. Только осознав этот список, он тяжело вздохнул и сказал всего лишь: — Со мной всё в порядке? — Не сказал бы. Для обычного человека ты в норме, но до своих стандартных показателей сильно не дотягиваешь. Впрочем, ты буквально пережил клиническую смерть, если можно так сказать. Я так понимаю, в этот момент порча и отступила и Арахабаки снова начал исцелять свой сосуд. Но почему-то только до минимального необходимого для жизни состояния, — одна из бумаг в папке растянулась, демонстрируя длинную электрокардиограмму. — Ты сутки был грубо говоря в подвешенном состоянии, но каждый раз, когда мы думали, что это конец, твоё сердце стучало ещё раз. Собственно, с ним же сейчас и наибольшие проблемы. Не знаю, сколько раз ты сможешь провернуть подобное. И сможешь ли вообще, мы будем продолжать наблюдать за тобой, чтобы отслеживать изменения. Может, и получится вернуться к прошлой форме. — Проблемы с сердцем? Мне двадцать два, — Чуя заметно приуныл. — Да, и на данный момент начинается не самая приятная жизнь для человека твоего темперамента. Тебе не стоит нервничать, нельзя перенагружаться физически и, моё любимое… — Нет, — Чуя понял и ужасающе закачал головой. — Нет-нет-нет… — Да. На ближайшие три месяца никакого алкоголя точно, дальше будем смотреть по результатам следующих обследований. Рыжая голова трагично откинулась на подушку. — Лучше бы я умер. — Не лучше, — Рюноске строгим голосом напомнил о своём существовании в палате. Бледные пальцы крепко сжали запястье Чуи. Мори закатил глаза. — Да, и об этом, — во взгляде появилось ещё больше усталости и совсем малая капля человечности. — Раз ты можешь держать себя в руках, я снимаю с тебя сопровождение. Тем более, Акутагава всё равно с ним не справился. Юноша молчал, но сверлил босса глазами. Это ведь хорошо, что он не справился? От одной мысли, что было бы, и как бы он себя чувствовал, если бы убил Чую, леденели конечности. Огай продолжал: — Вам следует распределить работу равномерно между собой, вы хорошо взаимодействуете, восполняя пробелы друг друга. Думаю, весьма очевидно, что ты… — Мори посмотрел и кивнул в сторону Чуи. —…куда более продуктивен в коммуникациях, но и от отчётов Акутагавы я отказываться не готов. Это первый глава исполкома, который даёт не примерные или округлённые числа, а точные. Парень смутился. Вообще-то он вёл себя ужасно в последнюю неделю и никак не ожидал, что его общение с руководством начнётся с похвалы. Поэтому удалось выдавить из себя только скромное: — Спасибо. Отвечать ему Мори не стал, он продолжал упорно вещать только для Чуи. — Но пока ты болел, он проявил не лучшие свои качества как сотрудник. Поэтому я бы предложил оставить взаимодействие с теми людьми, которых мы хотим видеть живыми, за тобой. Этот список включает и меня. В остальном Акутагава отлично справится. И, Чуя, — босс коснулся убитого безалкогольной перспективой сотрудника. — Перестань воровать моих заместителей. Я устал сражаться с тобой за их внимание. С довольной улыбкой Огай встал и направился на выход, констатируя последние факты: — Ты восстановлен в должности, делите её, как хотите. Зарплата увеличится, но пока что не на прошлый уровень. С кабинетами тоже разбирайтесь сами. — Мори-сан, — Чуя поймал взгляд обернувшегося босса. И с благодарной улыбкой немного помолчал и спросил. — А вы знаете, что один бокал красного вина в день полезен для сердца? — Господи, — Огай закатил глаза и вышел из палаты. Чуя был разбит. Он устал, у него проблемы с сердцем в двадцать два года и ему нельзя пить. То есть, когда пару часов назад он весело шутил у кардиолога, что вернулся с небес на землю, потому что в раю нет Pinot Noir, тот ублюдок уже знал, что ему оно и не светит. Он недовольно размышлял об этом и отвлекся, только когда почувствовал легкие поглаживания на своей руке. — Чем ты так выбесил Мори? — Ну я немного перенервничал, — юноша смущенно краснел и смотрел на свои гладящие движения. — Мне было сложно принять необходимость вашего изучения. И я настаивал, чтобы Йосано вылечила вас. — Настаивал? — Вы не хотите знать. И вообще вам нельзя нервничать. — Началось, блядь. Хочу и буду. И даже не думай, что я откажусь от алкоголя. Может быть сокращу... Акутагава сделал самое строгое лицо, что когда-либо видел Чуя. — Вы не будете пить, я прослежу. Накахара считывал заботу, но, если честно, она ему сейчас не особо была нужна. Можно бы и огрызнуться, но нет настроения, да и вообще: — Я, кстати, почистил зубы. Внезапный флирт всё ещё заставлял парня стесняться. Он замер. Чуя любил эти покрасневшие щёчки и горящие глазки, наиграно отворачивая голову, он промурлыкал: — Ну раз тебе не хочется. Рюноске не просто хотелось. Он осознавал. Как страшно ему было, и как сильно он соскучился по этому баловству. Если в прошлом, он бы, не раздумывая, просто поцеловал, то сейчас ему хотелось поделиться своими чувствами. Делать этого он совсем не умел. Но с этого момента решил всегда пытаться. — Я очень боялся потерять тебя, — бледные пальцы мягко провели по нежной коже развернутого лица от скулы до ключицы. И Накахара сразу обернулся, атмосфера моментально поменялась, он всегда хорошо это ощущал. — Всегда хочу целовать и всегда хочу быть рядом. Поэтому давай соблюдать рекомендации врача, ладно? Чуя чувствовал, что краснеет тоже. Это ему не нравилось, и он опять отвернулся в смущении бормоча что-то про пользу одного бокала. Но не сдающийся Акутагава с этим его: — Я тебя очень прошу, пожалуйста. — Бля, ладно, — злобное шипение быстро меняется на снисходительную усмешку, когда шею, лицо и наконец-то губы покрывает россыпь поцелуев. Теперь появилось время для разговоров. Юноша уже привычно сел у койки и опустил подбородок на матрас, постоянно рисуя пальцами непонятные узоры на чужих руках. Он рассказывал про тех, кто помогал или интересовался, как навещала Коё, как он хотел отрезать руки санитарке, которая попыталась протереть Чую. Пересказал сюжет книг, которые успел прочитать ему. И совершенно случайно в конце обронил, что самое сложное это спать сидя, потому что ноги во сне скользят и можно упасть на пол. Накахара бесконечно возмутился, что с ним столько нянчились, усердно заглушая мурчание внутри. И после ещё сорока минут уговоров, Акутагава собрался домой. Ему нужно было заехать, собрать вещи у себя и перевезти их к Чуе. Они решили, что на время реабилитации им будет комфортнее жить вместе. Рюноске был настолько в восторге, что согласился оставить ночевать возлюбленного в больнице одного. Чуя был не менее рад, но в абсолютном ужасе от этого. За всю свою жизнь он так ни разу и не доходил до той стадии отношений, когда люди живут вместе. Страшно. И он утешал себя тем, что это временно. Обессиленный мыслями о сложностях совместной жизни, Накахара крепко уснул и спал до самого утра. Медсестра, которую вежливо попросили во избежание своей внезапной мучительной смерти, проверять всё ли в порядке, каждый час отписывалась юноше, но тот, оказавшись впервые за неделю на мягком матрасе, бессовестно уснул, как всегда проваливаясь в глубокое бессознательное.

***

Утро было приятным, несмотря на запах больничной еды. Чуе сообщили, что к вечеру с разрешения Мори его отпустят домой. И вот после завтрака, собрав все вещи секунд за пятнадцать, Накахара вспомнил, что в Блаффе у него есть знакомый. Не то чтобы он не вспоминал о Дазае с момента пробуждения, просто не хотелось смущать Акутагаву расспросами о нём. Но, поскольку сейчас мужчина оказался один, вполне можно позволить себе навестить старого напарника и похвастаться своими голыми ладонями. Чуя никому не говорил, но он был в восторге от того, что смог выжить. И если глубоко внутри он понимал, что это был единичный случай, который едва бы удался без присутствия Акутагавы, Мори и десятков врачей, то сам себе ярко рисовал картины, где он невероятный супергерой. Чуя дразняще показал себе язык в зеркало, поправил шляпу и прошмыгнул в коридор. Отсалютовал девушке на ресепшне, которая искренне старалась остановить его и попросить дождаться выписки, но Накахара с обаятельной улыбкой сказал: — Не бойся, я недалеко, просто хочу навестить друга. Он списал бледность дежурной на усталость после ночной смены и не придал ей никакого значения. Уже через несколько минут блестящие оксфорды быстро шагали к психиатрическому отделению, и их хозяин, конечно, же не слышал, как пищал и всхлипывал женский голос в телефон: — Он идёт в психиатрию. Знакомый охранник быстро обыскивает и пропускает его, за что позже непременно будет уволен, но врач тут же перекрывает Чуе дорогу, с жестким требованием вернуться в палату. Он просто не знает, что Чуя не тот, с кем можно общаться грубо. А в рыжей голове уже инстинкты. Гудят колени. Его не пускают. Почему? Дазаю настолько плохо? Он страдает больше чем в прошлый раз? С грохотом врач влетает лопатками в стену и Чуя на секунду снова отвлекается на свои голые ладони, душащие чужую шею: — Господин Накахара, я не могу вас проводить к нему. Просто не могу. — Почему? — глубокое рычание. — Он мёртв. Уже неделю как. Головокружение быстро расслабило тело и руки выпустили дрожащего врача. Накахара испуганно молчал пару мгновений, а потом рассмеялся: — Он сбежал, да? Вы, тупоголовые, не смогли удержать его тут? Но никто вокруг не смеялся. Люди вокруг боялись его. Они молчали и испуганно хлопали глазами, Чую скручивало, он почувствовал как тот самый орган, который приказали ему беречь, начал выкручивать кульбиты в груди. — Покажите мне его тело. — Не положено, извините, — врач был, очевидно, из тех, кто не страшился умереть. Красное сияние в момент охватило каждый предмет на ресепшене от стула до карандаша, всё это сразу же превратилось в оружие, нацеленное на голову несчастного смельчака. — Веди. И они пошли. Доктор просто хотел пережить сегодняшний день, Накахара, если честно тоже. Потому что колени гудели. А значит всё очень плохо. Он преследовал белый халат, прикидывая варианты. Скорее всего Осаму подложил какого-то несчастного вместо себя, а сам уже довольно скрывается в другом городе, или же даже просто вернулся в агентство. Да? Наверняка так и есть. Просто не любит он клетки, свободная душа. Это не он. Они в морге. Там стопроцентно лежит какой-то другой несчастный длинный шатен, который просто попался под руку это ебанутому кретину. А, может, он уже даже и мёртвым был, Осаму ведь исправлялся. Он же пытался стать добрым. Это точно не он. Холодильная камера щелкает и начинает выезжать. Это кто угодно другой, может, это даже и вообще окажется совсем не похожий на него человек, а кто-то плеснувший себе в лицо кислоты. И Дазай успешно выставил этот изуродованный труп собой. Это не он. Это он. Это настолько он, что глаза заполняются слезами моментально. Это его разрезанные предплечья, его пушистые ресницы и, кажется, что даже дебильная ухмылка сохранилась на мёртвом теле. Чуя не выдерживает и кулак влетает в челюсть. Мужчина замечает, как мягко и податливо она ломается. Это разрывает его на куски. — Как, блядь, вы это допустили? Это же психушка, — Накахара заревел, давясь слезами. — Разве вы не лечите людей от того, чтобы они вскрывались? — Простите, — доктор мало чем внешне отличавшийся от трупов осторожно отвечал. — Он спрятался в чужой палате, мы не могли его найти, чтобы оказать своевременную помощь. — В моей палате, — раздалось весёлое почти пение у входа в морг. Врач ошалело закричал. — Иван, немедленно вернитесь в палату. Вам нельзя тут находиться. Но рыжий уже на середине предложения откинул доктора смутной печалью и дикими, крадущимися движениями направлялся к Гончарову. — Какого хуя ты улыбаешься, урод? — Господин Накахара, он болен, у него удалена часть мозга, отвечающая за грусть и боль. Пожалуйста, будьте благоразумны, — кричал, поднимаясь на колени врач. Голубые глаза метнулись к бинтам на голове пациента, и губы изогнулись в презрительной, но смиренной линии. — Осаму говорил, что карточный долг это святое! — продолжал улыбаться Иван. — Поэтому мне пришлось помочь ему. Впрочем, я всегда рад, оказать услугу хорошему человеку. Пришлось, конечно, извозиться… Представляете, я простыней собирал кровь с пола, не позволяя ей вытечь под дверь, ахахаха, захватывающая ночка… — Хватит! — с очередным криком доктор попробовал прервать рассказ и кинулся к двери, в попытке вытолкнуть надоедливого пациента. Но Накахара даже не дал ему подойти. — Почему?... — хотелось спросить больше. Почему не остановил? Почему он захотел? Но слёзы удушили и пришлось остановиться на одном слове. — Не знаю, — пожал плечами Гончаров сохраняя своё бесконечно раздражающее абсолютно довольное лицо. — Просто пришёл ко мне, мы полюбовались ярко-красной звёздочкой, и Осаму сказал, что, когда она погаснет, он уже будет не нужен. Ярко-красная звёздочка неделю назад. Чуя страдал, узнавая себя. Чувство вины душило. — Что значит не будет нужен?! — истерика охватывала Чую. — Что, блядь, значит не будет нужен?! Иван наклонил голову на бок, а потом на другой. Весёлый взгляд изучающе ползал по Накахаре. — Ты рыжий и громкий. Мне кажется, что ты красивый. Как думаешь, Осаму считал тебя красивым? — Что? — Чуя ощущал себя как в дурдоме и прыснул смехом сквозь слёзы, понимая, что вообще-то он тут и находится. — Ладно, наверно, это тебе. Всё-таки вряд ли кто-то считает тебя не красивым, — довольный собственным заключением, Иван протянул в руки Чуи любимую книгу Дазая. И Чуя затих. Он вспомнил про своё сердце. Про тех, о ком рассказывал ему Акутагава, кто заботился о нём и спасал его. Он начал успокаиваться, потому что Осаму опять утягивал его на дно, но ему туда вообще-то незачем тянуться. Ладони повертели книгу. — Почему корешок оторван? Я привозил её не такой растрёпанной. — А, это он сам оторвал, — с многозначительным кивком радостно сообщил Гончаров. — Он там лезвие хранил, которым порезался. Ловко он придумал, да? Ещё несколько слёз всё же упали из глаз Накахары на твёрдый переплёт. Он своими руками принёс ему эту книгу. Больно. Смутная печаль отпускает доктора. Чуя пытается уйти, но: — Господин Накахара, у нас сегодня последний день хранения тела. Вы будете его забирать? — Я? — такой вопрос поставил в тупик. Почему вообще он должен этим заниматься? Да, о родственниках Дазая известно немного, но в организациях их типа, именно работодатель обеспечивает достойный уход из жизни своим сотрудникам. — Человек из агентства сказал, что он числился среди… — врач драматично понизил голос. —…портовой мафии. Но Мори-сан сказал, что не имеет никакого отношения к умершему. Прошло около суток с момента как Чуя выжил, переродился или называйте, как угодно, и вот, он уже сожалеет об этом. В голове разворачиваются бесконечные экзистенциальные мысли об относительности добра и зла, и сложности их отличия в этом мире. — Я заберу его завтра. — Но сегодня последний день, если вы не заберёте тело сегодня, мы утилизируем его сами, — этот доктор по ходу реально бессмертный. Накахара не кричит, он продолжает вертеть книгу в руках и говорит: — Завтра я похороню либо его, либо тебя. Он уходит, спокойно обходя Гончарова в дверном проёме. И на секунду замирает, когда слышит снова его голос: — Интересно, как я умудрился схлопотать долг, ахаха, мы ведь с Осаму даже ни разу не играли в карты…

***

На улице солнечно. Чуя запрокинул голову и изучал физику, отслеживая, как меняется траектория слёз в зависимости от движений. Возвращаться в свою палату не хотелось. Стало понятно, почему бледнела девушка на ресепшене и не хотела его отпускать в психиатрию. Они опять все всё знали. А Чуя опять был дурачком, которого водили за нос. Но вместо ярости, которую привык испытывать Накахара, была почему-то только бесконечная грусть. Скорее всего от принятия происходящего. Потому что бороться с окружением уже не было ни желания, ни сил. Слабость плескалась в теле. Разбираясь в мыслях и в себе, Чуя направился на выход с территории больницы. Пешком до дома идти часа два. Ну у него как раз есть над чем поразмыслить. Едва ступив за ворота больницы, он увидел приближающуюся машину. Они встретились глазами ещё когда Акутагава был за рулём. И если Чуя выглядел тоскливым, то Рюноске крайне напуганным. Криво припарковавшись, парень выбежал из автомобиля и выжидающе замер в миллиметре от возлюбленного. Тот не кричал и не истерил, но поднял печальные голубые глаза и спросил: — Почему ты постоянно врёшь мне? Не дожидаясь ответа, Накахара сел в машину Рюноске, кинул книгу на соседнее сиденье и опустил голову на руль. Чуть дернувшись, чтобы убрать лезущие в глаза волосы, он увидел, как раскрылась книга, и нацарапанные голубым мелком слова на её форзаце. Сверху справа.

Я же говорил, что ты меня освободишь Спасибо, золото

И немного больше также справа, но внизу:

Чувства в большинстве своём так и остались для меня загадкой. Но если бы от меня требовалось определение в толковый словарь, то любовь — это мурашки на шее возле линии роста волос, которые возникают, только когда Чуя Накахара входит в комнату.

Акутагава открывает водительскую дверь, опускается на корточки, кладёт руки на ногу Накахары и смотрит, как тихо капают его слёзы на цветной воск. Серые глаза почти что не специально читают предсмертную записку. Он думает, что Чуя переживает, но Чуя размышляет, специально ли Дазай использовал воск, зная, что он та ещё плакса. — Простите, я знал, что ваше сердце медленно восстанавливается. Боялся, что вы будете остро реагировать. Если бы не это, сразу бы сказал. Это правда. В рыжей голове только сожаление, что они решили жить вместе, потому что вообще-то ему хочется побыть одному. А если Чуя хоть что-то знает, то это то, что Рюноске не оставит его сегодня ни за что. Достаточно ловко для умершего неделю назад, мужчина переползает на соседнее сиденье и прислоняется головой к окну. — Поехали домой. Юноша не говорит сейчас, но потом обязательно скажет, как сильно он благодарен за то, что в этот раз не пришлось ругаться. И он зол, опять на себя, потому что даже лёжа в морге Дазай заставляет его дрожать. Он опять тянет свои длинные, уже совсем холодные и мёртвые руки к его Чуе, и это сводит с ума. Акутагава ненавидит эту книгу, Накахара начинает её читать. Они заходят в квартиру, и их преследует тишина. Парень робко садится на кухне, стараясь не мешать, определённо чувствуя себя виноватым и лишним. Но разговаривать и извиняться ещё раз страшно, тихий Чуя хотя бы не так опасен для его сердца, как тот, в которого он может превратиться. Мужчина ставит телефон на зарядку и идёт заваривать чай, попутно оценивая, как квартиру накрыло покровом пыли. На полке справа от плиты заварочный чайник. Он прогревает его горячей водой из-под крана. В него три чайные ложки чая, вода нагрета до 80 градусов (это показывает чайник). Чуя не знает, но Рюноске внимательнейшим образом следит и запоминает. Тот уже не смог приготовить в этой квартире чай однажды, больше такого не повторится. Заливает чай водой, накрывает крышкой. Достает небольшую чашку. Наливает в неё немного чая. Открывает крышку и выливает чай из чашки обратно в заварочный чайник. Юноша находит последние действия абсурдными, но нарушать комментариями не смеет. В голову бьёт слово, которое недавно произнесла Озаки, «обряд». И он всё списывает именно на традицию и ритуал. Чуя ведёт себя потрясающе и достаёт ещё одну чашку. Ставит её перед Акутагавой и наливает чай. Тот в ответ говорит робкое «большое спасибо». Мужчина кивает. Но не садится рядом с ним, а берёт свою чашку и уходит. Через несколько минут голос Накахары звучит поразительно бодро и деловито. Парень нервничает, потому что боится, что это какой-то особый психоз. Но вслушивается в слова. — Не знаю, обычный гроб, всё что нужно… Какая эпитафия… А можно написать, что он говнюк? Этот голос звучит не час и не два. Со временем меняются формулировки. — Завтра в полдень… если кому-то из ваших интересно, да. Потом Чуя снова появился на кухне, быстро ополоснул чашку. Достал тряпку из-под раковины, намочил и выжал. В процессе мельком спросил: — Пойдешь на похороны завтра? — Да. — Можешь не идти, если не хочешь. — Я всегда хочу быть с вами. Мужчина пожимает плечами и уходит. Телефонные разговоры продолжаются, он зовёт людей. Много. Официантку из кафе у агентства, обещая закрыть долг Осаму. Оборотня и других коллег, некоторых людей из мафии. Но не Фукудзаву и не Мори. В них Чуя разочарован. Когда Рюноске понимает, что фактически вся квартира вымыта, ему становится стыдно за своё просто сидение, и он решается на вопрос: — Я хотел бы помочь, что я могу сделать? И Чуя опять не огрызается и не отбрыкивается. Он говорит. — У меня там какое-то особое меню на ближайшие три дня, чтобы организм снова привык к нормальному пищеварению. Если сможешь достать что-то подходящее, будет хорошо. Парню стыдно, что сам не подумал об этом. Но он уверенно кивает и говорит «конечно». Просто он ещё не знает, что при такой диете нельзя почти ничего, кроме разваренных круп. Это немного подпортит его настроение чуть позже, но по крайней мере займёт на какое-то время. К вечеру готово блюдо высочайшей кухни: овсяная каша с каплей миндального молока и кусочком сливочного масла. Чуя смотрит в тарелку с болью, но пониманием и говорит «спасибо». Рюноске в ужасе, потому что от хорошего поведения Накахары, он чувствует себя только ещё более виноватым в обмане. Оно того не стоило. Душ. Чуе нравится мыться без перчаток. Но на мизинце у самого краешка ногтя он замечает кусочек нестёртого лака, и его накрывает. Это последнее, что осталось от Дазая. Он плачет под струями воды, немного утихает перед выходом из ванной. Почти обычно ложится в кровать. Бросает раздражённое: — Не сходи с ума. Потому что Акутагава сидит на диване и всё ещё не переодет в домашнее. Он ждёт, что его выгонят. Истерики, скандала, воплей. Но этого не происходит и он идёт в душ сам, как велели голубые глаза. Смерть Дазая для Рюноске не стала событием. Он не мог выбрать рад он, потому что больше Чую никто не сможет обидеть, или разочарован, потому что Чуя будет сильно переживать. Поэтому он сам относился нейтрально. Но сейчас, видя сколько делает его возлюбленный для этого человека, он стал вспоминать. Листая жестокие и постоянно грубые тренировки в голове, юноша в первый раз в жизни собрал картину того, что именно так получился человек, которого полюбил Чуя. И если бы у него был вариант отказаться от своего прошлого, иметь нормальное детство, но быть обычным для Накахары, он бы никогда не согласился. В спальне темно, но свет из коридора показывает дрожащие на кровати плечи. Акутагава всё ещё не без стыда ложится на кровать, которая вроде как теперь «их» на неопределённое время. — Не плачьте. И Чуя начинает плакать громче. Парень робеет, не зная, как действовать дальше. Но Чуя помогает. Он говорит сам: — Никто не хочет идти к нему на похороны. Да его даже не похоронили бы, если бы я не очнулся вовремя. Как я могу не плакать, если по нему вообще больше никто плакать не будет? И тяжелые всхлипы заполняют комнату. Сквозь слёзы, мужчина продолжает. — Он же не виноват, что родился больным. Каждый заслуживает хоть немного сострадания… Я никогда не понимал, почему он так жесток к людям, а сейчас вижу, что этот вопрос справедлив для обеих сторон. Рюноске нервно кусал губы, пытаясь выбрать наиболее правильные слова, и когда комната погрязла в очередном всхлипе, он попробовал наиболее безопасный вариант. — Но вы же весь день общались с его знакомыми, будет много людей. Шмыганья носом мешали разбирать речь: — Никто не придёт из-за того, что хочет поблагодарить его за что-нибудь, никто не придёт потому, что будет скучать. Те из них, кто придут, они идут только потому что «так надо». Юноша немного обрадовался, потому что его мысли в ванной были подходящими для того, что могло бы утешить Накахару, робкий голос попробовал вклиниться в мелодию плача: — Я хочу пойти на его похороны, потому что благодаря его действиям я стал собой… И некоторые вещи в себе мне нравятся… Когда Чуя развернулся, Акутагава приложил все силы, чтобы сдержать улыбку. Потому что он очаровательный. Очень чувственный и добрый. — Овсянка такая дерьмовая была, просто ужас. Ну знаете ли, Рюноске тоже человек, по комнате растекается бархатный смех. Бледные руки обнимают заплаканного мужчину и прижимают к себе. Они оказываются на боку, лицом к лицу. Чуя прячется в чужую шею и продолжает плакать, роняя на неё слёзы. Юноша гладит дрожащую спину и рассказывает, какие хорошие поступки совершал Осаму. В основном это, конечно, связано с большими чаевыми для проституток, но, камон, кто скажет, что это не доброе дело? — Я слушал ваши разговоры в больнице. В последнем из них, когда вы ушли, он обратился ко мне и сказал беречь вас. За это я ему тоже благодарен, — парень чуть-чуть переформулировывает фразу «если ты его обидишь, мне не составит труда вернуться с того света, червяк», чтобы звучало лучше. И, кажется, тёплому комочку чувств рядом это нравится. — И за то, что он берёг вас, тоже. Постепенно дыхание на коже выравнивается и Акутагава понимает, Чуя уснул. Он позволяет себе чуть крепче сжать его в объятиях и прижаться тонкими губами к виску. Это «я тебя люблю» должно было остаться не услышанным, но раздался ответ: — Тогда больше никогда не ври мне. — Обещаю.

***

Дождь был завершающим атрибутом этого дня. На похороны Дазая пришли двое. Надгробие вышло обычным. Эпитафию Чуя выбирал не долго, и теперь на кладбище рядом с могилой Оды Сакуноске есть ещё одна, с чуть более свежим внешним видом. Надпись под именем сообщает любопытным «Теперь счастливый». Акутагава пинал ногой камушки вокруг могилы, но выглядел достаточно миролюбиво, думал о чём-то своём. Чуя был доволен им. Им, но не Дазаем, с этим он решил не разговаривать. И начался другой диалог: — Теперь это твоя проблема, шестёрка, соболезную, — Накахара аккуратно оборвал траву, прикрывающую надпись на надгробии Оды. — Если сломаешь ему там пару костей в воспитательных целях, я не буду против. Такими фразами Чуя бросался ещё примерно полчаса. Пока Рюноске был увлечён каким-то особо занятным булыжничком, мужчина незаметно достал из кармана банку консервированных крабов, открыл её и поставил на могилу Осаму. — Вот, я же обещал. Внезапно в ушах стих звук прыгающих камней, Накахара резко обернулся, одёрнув руки от банки, но был пойман с поличным. Юноша только аккуратно улыбнулся. — Не надо тут лыбиться. Просто мне греет душу мысль, что он будет лежать в кошачьем ссанье. Чуя будет появляться здесь каждый месяц, иногда заносить виски для Одасаку и всегда консервированного краба «для кошек».

***

Странным образом смерть Дазая стала демонстрационным примером того, как им нужно решать важные вопросы. Акутагава, увидевший, что Чуя может реагировать спокойно, больше ничего не скрывал и не врал. Говорил прямо в лоб, за что периодически лишался возможности разговаривать с ним (как правило наказание длилось не больше трёх часов, дальше мужчина не выносил и сам начинал болтать), так как деликатные формулировки подбирать он пока что не научился. Чуя же просто заговорил. Он часто вспоминал, как убегал от разговоров, когда узнал, что является заданием Рю, когда вернулся в мафию, да и вообще много когда. Всегда эти действия только оттягивали неизбежные конфликты, которые за это время успевали покрыться кучей обид и недомолвок, теперь такого не было. Стоило один раз не закрыться, а рассказать искренние чувства на душе, пришло понимание, что так должно быть всегда. Переболеть в одиночку не всегда правильно. А попытки сделать так, часто ранят близких. Теперь Чуя знает, если ты убегаешь от проблемы, она никогда не остаётся на месте, а всегда следует за тобой, обрастая новыми. Он рубит хвосты сразу, как бы тяжело и противно это не было. Так разглядывая себя в зеркале в ванной, уверенный в себе, яркий и харизматичный Накахара говорит слова, которые раньше не позволил бы себе произнести, сколько бы они не крутились в своей голове. Просто потому что «крутые парни такого не говорят». Но он знает, что если не спросит сейчас, то через неделю это превратится в нечто куда более уродливое и пугающее. — Ты сегодня утром не сказал, что любишь меня. А всегда говоришь. Больше не любишь? — интонация уводит вопрос в полушутку, но голубые глаза пристально смотрят, на жалкие попытки парня справится с новым костюмом Моэма. Акутагава сдаётся, с незаправленной рубашкой и застёгнутым не на те пуговицы жилетом подходит и обнимает немного напряжённого мужчину. — Люблю очень сильно, простите, пожалуйста, я сегодня сам не свой. Если честно, хотелось бы убить Тачихару. — Это нормальное желание для любого здравомыслящего человека, не кори себя, — Накахара растягивается в довольной улыбке и начинает поправлять чужую одежду. — И не заставляй меня нервничать, думая, что ты меня разлюбил. — Никогда не разлюблю, — дерзкие ручонки осмелели за последнее время, и Рюноске позволяет себе откровенно мацать так удачно подчёркнутые выбранным костюмом бёдра и ягодицы. Чуя что-то бубнит под нос про смятые брюки, на деле довольно краснея. Конфликт исчерпан в зачаточном состоянии. — Как вы думаете, сколько будет подарить правильно? Это моя первая свадьба, я не особо разбираюсь, — юноша задумчиво спрашивал, восхищаясь, как поразительно ловко Накахара приручает ткань. Кстати об этом. После появления в больнице Расёмон взял на себя роль домашнего животного и каждый день высовывает свою мордочку из-за спины хозяина. Чуя стабильно подкармливает его всем, что попадается под руку, полностью игнорируя строгое «Вы же понимаете, что он не чувствует вкуса, и вы просто выкидываете еду в разорванное пространство?» — А ты сильно любишь сестру? — Да… Чуя мнётся и румянится, потому что определенно торопит события. Он борется со своей импульсивностью, знает, что она его часто подводит. Но сегодня хороший день, и, если честно, последние две недели были приятными почти во всём. Поэтому сейчас он пойдёт на поводу у своих спонтанных желаний. — Ну ты мог бы отдать им квартиру. Это щедро, — Накахара тщательно заправляет чужую рубашку в брюки не поднимая лица, потому что уверен в его нездорово красном цвете. — А где я буду жить? В рыжей голове бесконечные вопросы к богу, почему ему достался такой дурак. И не сдержав злости, Чуя сердито поднимает лицо и зырит. Всем своим видом демонстрируя недовольство. — Может, у Хигучи, которая почему-то до сих пор с тобой работает? — брызгает ядом мужчина и обиженно отворачивается назад к зеркалу, возвращаясь к своему внешнему виду. — А можно у вас, пожалуйста? Их глаза встречаются в зеркале. Иногда кажется, что он издевается. Делает вид что не понимает, а внутри хихикает над тем, как Чуя реагирует. Вроде как должно бесить, но он выглядит совсем невинным, и немного пристыженным тем, что приходится спрашивать. Огрызаться больше не получается, а вот флиртовать вполне. — У меня высокая арендная плата, — хитрый прищур и шаг назад. Мужчина прижимается спиной к любовнику, недвусмысленно елозит и мурлыкает. — Хочу, чтобы не забывал говорить, что любишь меня, и всякое такое… Ванная утопает в мурлычущих звуках.

***

Церемония, которая изначально планировалась в небольшом баре, неделю назад переместилась в парк, потому что кое-кто напился и отправил приглашение на свадьбу всем членам организации. Гин буквально чуть не стала вдовой раньше, чем женой, когда узнала об этом. Мичизу не был покалечен только, чтобы не портить гипсом свадебные фотографии. Надежда невесты на то, что никто не придёт разбилась, когда у фуршетного стола появились Мори и Элис. Едва заметив вдалеке брата, Гин кинулась с почти плачем. — Пришли все, даже босс, а у нас всё так ужасно… это просто какой-то пиздец, — кулаки бессильно упали на чужую грудь. — Чего ты молчишь? Успокой меня хоть как-то. Но Рюноске не говорил, а только потрясённо смотрел широко распахнутыми глазами. Девушка выглядело безупречно. Не то чтобы она не носила платья раньше, или не собирала волосы, просто сегодня всё вместе сложилось в картинку, которую он видел только в разбросанных по её комнате журналах. — Ты очень красивая. — Ну ещё бы, кто её одевал-то, — довольно цыкнул Чуя, поправляя перекрутившуюся бретельку на плече Гин. — Ты ещё жениха не видел. Накахара гордо оглядел свою работу. Он не подавал вида, что чуть не умер от счастья, когда девушка попросила помочь им с образами. Но глядя воочию на своё творение, внутри всё щемилось. — Чёрт, он уже два раза почти потерял кольца. Я скорее с ума сойду, чем мы всё проведём нормально, — упавший неподалеку стул заставил Гин подпрыгнуть и побежать к гостям. Юноша всё еще продолжал разглядывать её. И на душе появилось спокойствие, может быть, Тачихару можно и не убивать. Чуя подтолкнул его локтём с дразнящим «Ау!» и потянул за руку с «Пора помогать». После пережитой порчи все, кто относились к нему с неодобрением из-за предательства, смягчились, любопытство было превыше всего. И даже Хироцу, недовольно крутил усы, но всё же пожал руку и справился о самочувствии после выписки. Пока гости собирались, Накахара развлекал их своими фокусами, неприближённые к руководству ящерицы восторженно радовались, разглядывая возможности смутной печали и шумно аплодировали мастеру, когда тот поспешил откланяться, заметив среди гостей Озаки. Подхватив бокал шампанского, Чуя успел сделать навстречу ей не больше пяти шагов, когда был перехвачен. Строгие серые глаза говорили так, что произносить ничего не было нужно. «Вы же обещали не пить». — Да Боже ты мой, праздник же! Один бокал! — бесился мужчина, замечая лишь абсолютно непробиваемую строгость в ответ. — Бесишь. Это происходило в течение часа, Чуя периодически брал бокал в руку, кто-то угощал или он сам пытался выпить. Не получалось. Тёмно-серые в цвет костюма хозяина ленты безжалостно ломали хрусталь, как только тот оказывался в нежных руках. Спустя шесть разбитых Расёмоном бокалов и одну каплю шампанского на рукаве, Накахара всё-таки сдался. Раздражённо показал язык излишне заботливому юноше и смиренно взял стакан с водой. — Ты излишне строг, Акутагава. Один бокал он вполне может себе позволить. — Не уверен, что он хоть раз в жизни позволял себе один бокал, Мори-сан. Босс усмехнулся, отмечая справедливость замечания. — Слышал, что вы похоронили Дазая. Это хороший поступок. Рюноске давил в себе желание спросить, почему же тогда он сам не сделал этого. В голове суетливо подбирались темы, на которые можно было бы перевести разговор, но Огай продолжил сам: — Поразительно насколько похожим на него ты стал, не думал, что методы воспитания Осаму так сработают. — Я ничем не похож на него, — зубы сжались. Сколько бы раз Акутагава не сказал Чуе, что Дазай не такой уж и ужасный, в глубине души он ненавидел его. Уважал, да, но ненавидел, и ни капли не хотел быть на него похожим. — Да ну, — улыбнулся мужчина. — Ты забрал его подвал, его должность и его Накахару… Парню требовалось время, чтобы обдумать эти сравнение и аргументы, но кое-что нужно было необходимо оспорить прямо сейчас. — Чуя не… — Всё нормально, — Мори опустил ладонь на плечо собеседника и мягко обошёл его, направляясь к пытающейся расковырять свадебный торт Элис. — Думаю, со всем этим ты справишься лучше, чем он. Странный разговор. Тонкие брови свелись к переносице, мысли пытались перевариться и переродиться во что-то стоящее из услышанного. Было одновременно и обидно, и приятно. Рюноске продолжил бы размышлять, разглядывая зелёную траву под ногами, но к нему шла Хигучи, одетая также как на дне рождения мэра. Акутагава поздоровался и отвлёкся. Они всё ещё не закончили готовить документы для китайских поставщиков, работа вмешалась в светский разговор и вот, не мешая окружающему празднику, прячась в тени деревьев, незаметно для других, Ичиё и её начальник решают, стоит ли давать скидку, на которой так настаивает импортёр. Незаметно для других, но не для всех. Чуя даже забывает извиниться перед Коё и сразу бросается вперёд, когда замечает этих двоих притаившихся. Он не кричит и вообще не говорит ничего, просто влетает под руку Рюноске и крепко обнимает его. Хигучи удивлённо таращит глаза, быстро извиняется, что говорила о работе в нерабочее время и растворяется в толпе, размышляя, что, возможно, у неё проблемы. У неё проблемы. — Вы чего? — Ты мне обещал, что не будешь с ней даже работать. А теперь зажимаешься тут по углам. Я, может, ещё не пережил, что ты и так забыл про меня утром. Совсем меня не любишь… — Чуя прятал коварное выражение лица в чужом пиджаке. — … когда переведешь её? — А можно без этого, пожалуйста? — тонкие губы прижались к рыжему затылку. — Хигучи очень помогает мне, вы же знаете. Дьявольский план почти исполнен. — Мне так больно видеть это, — трагично вздыхает Чуя и Акутагава понимает, что начинает проигрывать. — Но… может быть... я мог бы быть более зрелым и понимающим… не знаю… хочу быть взрослым в этой ситуации… но разве взрослым не положены… взрослые напитки. Чуя замирает и прислушивается к тихому и разочарованному выдоху Рюноске, это очевидное предзнаменование победы. Улыбка расцветает на его лице, голубые глаза ангельски рассматривают возлюбленного, а во рту уже чувствуются лопающиеся пузырьки игристого. — Один бокал. — В день. — В неделю. — Деспот, — кричал Чуя, уже убегая к бару. Церемония подразумевала простые обмен клятвами, торт и фейерверк от Мотоджиро. И, судя по количеству гостей, пора была приступать к задуманному. Организатор с трудом привлёк внимание гостей. Коё чокнулась с Чуей бокалом, радостно отмечая его здоровый цвет лица и широко улыбнулась Акутагаве, подошедшему к ним. — Ваша сестра прелестно выглядит. — Я сам в шоке, — сказал раньше, чем подумал, Рюноске и немного улыбнулся, заразившись заливистым смехом Чуи и его чуть более сдержанной версией Озаки. Гин была строга в своей клятве, чувствовалась, что она подошла ответственно к выбору каждого слова. В таком продуманном подходе была серьезность, которая стала первой общей чертой, что заметил Чуя между Акутагавами. Мичизу не готовился. Он широко улыбнулся и неловко почесал затылок, выслушав красивую и детальную речь своей жены. — Мне немного неловко говорить, потому что, очевидно, я не готовился как Гин. Просто… — здесь должно было быть оправдание, но Тачихара залип на струящуюся белую ткань на бедрах его любимой. Зрачки расширились и глаза округлились. Оставаясь загипнотизированным движениями шёлка, он продолжил говорить. —… просто я прекрасно понимаю, что совсем не заслуживаю её… Рюноске кашлянул, что абсолютно все перевели как согласие с этим утверждением. —…Недавно мы все пережили тяжелое нападение. Когда токийские крысы полезли, было жёстко, у нас много полегло, — ни жена, ни гости не понимали к чему всё это, а Мичизу всё любовался слегка развевающимся платьем. —…И, представляете, бомбы, взрывы, смерти вокруг, а я только и думаю, что у меня завтра свидание с Гин. Интересно, это побоище же не заставит её отменить его? Я несколько лет на неё смотрел, совсем недавно решился пригласить, да и поцеловал впервые меньше месяца назад. И всё, абсолютно всё, о чём я думал, когда мочил столичных опарышей, это то, что обязан сделать всё возможное, чтобы мы остались живыми. Потому что так сильно хотел хотя бы на ещё одно свидание. И вместо того, чтобы думать о сражении, постоянно искал её глазами, пытался обстреливать тех, кто подбирался к ней… И чем больше я смотрел на неё, тем больше восхищался. Казалось бы, она отрезала голову на моих глазах, а я только и думаю, как красиво она двигается. В меня стреляют, а я пытаюсь угадать, улыбается ли она под маской, совершив очередной безукоризненный взмах кинжалом. Вокруг крики, кровища, настоящий ад, но мне ничего не страшно и всё неважно, пока у меня есть надежда на ещё одно свидание… Гости затихли. — А потом всё закончилось, мы помогали тем, кто с трудом двигался, добраться до больницы. И я увидел её у машины, мы встретились глазами, она сняла маску и улыбнулась мне, — и без того большие зрачки Мичизу увеличились ещё больше. — Точно мне, не кому-то, не просто так, а прямо глядя на меня. И я побежал, бежал до неё минуту, но готов был бы бежать всю жизнь. Наверно, это глупо, но я не спросил, всё ли у неё в порядке. Не спросил, не ранена ли она, у меня только и вырвалось это дурацкое «Пожалуйста, выходи за меня замуж». Я бы хотел сделать предложение не так, это вышло случайно и само собой. Я ненавидел себя в ту минуту, но она сказала, что согласна, как только закончила смеяться и я так охуел, что расплакался как дебил, — и продолжая концентрироваться на любимой талии, он начал ронять слезы на не совсем ровно завязанный галстук. — Хех, прямо как сейчас. Просто это невероятно сложно, знаете, поверить, что тебе может достаться то, о чём ты даже не смел мечтать… Чё там надо клясться, да? — Тачихара быстро утёр слёзы ладонью. — Я клянусь в чём угодно. Всё, что захочешь, малышка, — шмыгание носом. — Я так счастлив, что ты разрешила мне быть с тобой… Возможно, он хотел сказать ещё что-то, но Гин, которая получила строжайшее указание от Чуи — не плакать, чтобы не портить макияж, держаться больше не могла, и чтобы хоть как-то спрятать потёкшую тушь поцеловала своего непутёвого, но определённо любимого мужа. — Чуя, ты плачешь? Действительно трогательная речь, — мягко улыбнулась Коё. — Вот ещё, — одёрнулся мужчина, и быстро смахнул предательски выступившую влагу с ресниц. — Я бы своему Акутагаве сказал гораздо лучше. Слишком громко? Он же не слышал? Коё удивлённо подняла брови, а в запястье впились знакомые пальцы. — А вы бы согласились? — Рюноске звучал тревожно восхищенным. — Вы бы согласились обменяться со мной кольцами? Чуя безудержно сильно краснел и надеялся, что это спишут на бокал шампанского. Поднимать на него лицо было стыдно, но необходимо. Чёрт, парень выглядел таким радостным, что Чуя заливался краской ещё больше, его губы задрожали, и только и смогли что выдать: — Ну только если очень красивыми…