Сны о барханах
16 ноября 2021 г. в 17:47
– В моём владении – целый мир с небесами и землями. Всё, что я пожелаю, будет исполнено в ту же секунду. Даже солнце в небесах – и то подвластно моему суду… – рваный выдох, почти всхлип. – Скажи мне, Исет… почему мне снятся барханы?
Каждый раз, когда Усир ложился на своём – погребальном – ложе, сколь цветов рядом не расти, сколько не укрывай ветвями священных ив и мягким ковром лепестков – всё одно. Стоит ему задремать, как душу вместо благодатных вод Нуна похищали жадные пески барханов.
Глотали, как Амат грешные сердца – как возможно то, разве Усир не первый из правогласных? Жалами насекомых впивались, как впиваются они в тела животных – как возможно то, разве Усир не защищён от всякого зла? Жгли, как полуденное солнце в ливийской пустыни – как возможно то, разве не ради Усира сам Атум жар свой смиряет?
Это невозможно. Это глупо. Это больно – видеть в этих барханах красный цвет глаз того, кто убил. Того, кто предал. Того, кто искалечил и из верхнего – смертного – мира исторг.
– Ты соскучился по пустыне? – Исет усмехается почти издевательски, выбившиеся косички за ухо супруга заправляет.
Ей-то что. Не она видит во снах барханы. Не её убил их хозяин.
– Всё ты прекрасно понимаешь, – устало вздыхает Усир – играть нет ни сил, ни желания.
– Понимаю, – Исет кивает, и взгляд её разом тяжелеет. – Но не проси у меня невозможного. Я могу защитить тебя от целого мира. Но не от того, что у тебя здесь.
Она кладёт руку на грудь Усира – туда, где сердцу должно биться. Но оно не бьётся давно. Вечности противно всё, ритм чего может сбиться, поэтому и в ритме сердец здесь нет надобности. Пульс у живых часто скачет. Будь они в мире живых, у Усира бы сердце чаще застучало. Теперь нет. Не стучит. Не пропускает удары. Не нарушает стылой, холодной, безжизненной вечности.
Надо у Атума спросить – должна ли быть такой вечность, или это Усир всё испортил?
– Мне страшно, – Усир трясёт головой – опять чёрные тонкие косички рассыпаются, даже широкая лента не держит. – Я… не хочу этого видеть. Не хочу помнить. Исет, ты можешь… заколдовать меня, стереть память? Зачем мне помнить о смерти? Разве без этого я не буду чище и… лучше?
– Я не стану этого делать. Даже если бы могла – не стала.
Усир встаёт с ложа и подходит к перилам террасы, с которой видно… ничего. Здесь ничего нет. Где-то вверху – Нун выгнул свою женскую ипостась Наунет дугой, как над миром живых изгибается Нут. Где-то вдалеке река, чёрная, холодная. Вверх по течению – огненные притоки, но к «полям тростника», как Атум о месте обитания Усира говорит, их влияние кончается. Есть они, нет их – всё едино. Всё холодно. Пусто.
Пусто, как у Усира в душе. Ему говорят – это временно. Ему говорят – время придёт, и тогда не будет места прекраснее и живее Дуата, и тогда здесь появятся боги и люди, лучшие из людей. И тогда клетка одной разбитой души превратится в целый мир, с небесами и землями, с городами и полями, и храмами богов, и дворцами людей…
Но пока у Усира есть только холод, тьма и жалкие крохи света, что бросают ему Атум и Исет. И сны о барханах.
– Разве тебя не ждут наверху? – спрашивает Усир бесцветно, даже на супругу не обернувшись. – У тебя снова целая страна во владении, и…
– …и она подождёт, – горячие, живые руки ложатся на плечи Усира, обжигают кожу – нет сейчас тяжёлого ожерелья. – Во имя Атума, Хору уже века три! За одну ночь он не разрушит Обе земли.
– Как скажешь, – соглашается Усир. На споры сил нет.
Его ведут к ложу. Исет садится и кладёт голову мужа на свои колени, гладит по волосам. Вязкое, как мёд, тепло разливается в давно недвижимой груди. Усир подаётся на прикосновения, прикрывает глаза.
– Постарайся уснуть, – с нежной – материнской – улыбкой просит Исет. – Я никуда не уйду. Никуда.
И Усиру не снятся барханы.