V. Исповедь

Князь Адам принял Константина у себя дома, в спальне, но уже на ногах. Раненая рука была забинтована, и перевязанное плечо даже шло ему, придавая и без того меланхоличной наружности ещё более драматический вид. —Рад видеть, что вы быстро идете на поправку, Адам Адамович,- бодрым голосом обратился к нему Константин, повторяя старое обращение, которое имел князь ещё при русском дворе. Чарторыйский кивнул, жестом предложил ему сесть в кресло и опустился напротив, закинув небрежно ногу на ногу. Сама эта независимая, вальяжная поза, которую Адам демонстративно принимал в его присутствии, напомнила Константину, что его так раздражало всегда в Чарторыйском. А то он и забыл. —Ваше Высочество, я обязан благодарить вас за вашу заботу и помощь, но их считаю излишними. Я совершенно готов был покинуть этот мир, - подчёркнуто вежливо, но холодно ответил Адам. - Ваш визит теперь меня так же смущает. —Князь, дуэли запрещены. Вы нарушили ими закон.Впрочем..- добавил он, дружелюбно улыбаясь,- Причина, полагаю, была достаточна веской. И во избежании печального продолжения истории… И он озвучил подготовленную им заранее речь о планах Чарторыйского жениться на Анне Сапеге. И той конкуренции, которую намеревался, якобы, составить ему в этом Пац, несомненно, самым гнуснейшим образом. Константин хотел дать князю возможность уцепиться за этот придуманный повод и заявил, что будет всячески содействовать его женитьбе. Чарторыйский слушал его молча, и, наконец, произнес: —Спасибо, но в содействии тут я не нуждаюсь. Пани Сапега уже ответила своим согласием на мое предложение. Если же Пац решит оспорить сие и вмешаться.. что ж…я готов ещё раз стреляться с ним, если это потребуется. —Князь, полно,- Константин начал терять терпение и злиться.- Вы меня обижаете. В прошлом между нами существовали разногласия, но я вам не враг. Позвольте оказать вам помощь…Вы уважаемый человек… На лбу Адама пролегла морщинка волнения. Он с подозрением смотрел на Константина и явно не верил ему. —Вас послал Александр? —Нет. Я здесь по собственному желанию. Хочу убедиться, что вы в добром здравии, и между нами нет недомолвок.. Он старался придать голосу самые добродушные нотки хотя необходимость заискивать перед этим гордым поляком выводила его из себя. Он думал о том, что делает то, что должен сделать был Александр, потому что это именно тот втащил Чарторыйского на эту арену. Дал ему с самого начала непозволительно много. А как известно, дав палец…готов будь, что откусят и руку. Юзеф очень мудро сказал: нет врага хуже, чем оскорбленный и униженный поляк. Чарторыйский же оскорблён. И оскорблён Александром, а вовсе не Пацем. Однако сейчас Константин сидел и мог поношать лишь генерала и делать вид, что готов для него на любую услугу, если князь хочет. Черт возьми, пусть только тот не вздумает мстить…и мутить и без того воду, где рыбы и так тут с душком. Он пробыл у Адама около получаса и до конца не был уверен, что ему удалось до чего-то его убедить или хотя бы расположить к себе. —Благодарю вас за заботу, Ваше Высочество. И прошу не утруждать себя впредь посещением меня. Можете быть уверены, я никогда намеренно и добровольно не нарушаю закон. -Адам проводил его сам до дверей и на прощание сказал тихо, буквально на ухо.- Однако при случае, в будущем, прошу вас не бросаться спасать мою жизнь. Возможно об этом случится потом вам жалеть. Константин взглянул в темно-карие глаза, зловеще блестевшие на бледном, изможденном лице. Чарторыйский страдает и страданием этим измучен. Однако кое-что дает ему силы на жизнь. Ненависть. Адам его ненавидел. Он ненавидел Александра. Но к черту. Главное, он ненавидел Россию…а это могло стоить проблем. —Я не знаю, чем обидел вас так сильно мой брат, но я за него извиняюсь.- Константин сам не верил, что это сказал. —Всего хорошего, Ваше Высочество,- Адам открыл ему дверь и выпроводив за порог, сам захлопнул ту с тихим стуком. Константин был уверен, что это не последний их разговор. *** —Вы скучаете по Австрии? Максим понял, что прослушал все, что говорила княгиня последние пять минут, потому что вновь, как уже неоднократно бывало, унёсся мыслями в невозможное будущее, где эта женщина принадлежала ему. Свой последний вопрос ей пришлось повторить дважды. —Я не знаю…Я чувствую себя чужим здесь. И одиноким… Они сидели в доме Нарышкиных, в Петербурге, в уютной гостиной, возле камина. Почувствовав, что его руку на подлокотнике кресла накрывает прохладная женская рука,Максим отвернул лицо к огню, так, чтобы было незаметно, покраснело ли его лицо от жара или смущения. —Вы не одиноки. Вы большой друг нашей семьи. И всегда можете рассчитывать на нашу поддержку. Вот Дмитрий Львович так любит вас, что рекомендует буквально всем! —Ах, так это из-за его рекомендации, ко мне постоянно приходят с обращениями? И я уже третью неделю не имею целиком ни одного выходного?- с притворным возмущением произнес он. Так как он не имел должности придворного врача, то не был никак ограничен в оказании помощи всем остальным в Петербурге и мог брать плату с частных клиентов, а это, помимо тех денег, которые выдавала ему вдовствующая императрица, составляло хороший доход. За эти полтора года Максим поправил своё материальное положение настолько, что уже и не знал: на что ему тратить деньги, не считая тех сумм, что он регулярно пересылал в Вену. То, что он был свободен, жил в нанятой отдельной квартире, а не во дворце, давало ощущение свободы. И он почти каждую неделю навещал Нарышкиных на Литейном. Максим чувствовал, что княгиня смотрит на него, а сам смотрел на огонь. Иногда, как и сейчас, ему казалось, что она что-то хочет сказать ему или спросить, но пугается этого. —Я бы не хотела, чтобы вы уезжали. —Но однажды придётся. —Не хочу думать об этом. Мне так приятно видеть вас здесь…- Она откинулась в кресле, взяв бокал с вином и тяжело вздохнула, так что грудь ее в вырезе платья, чуть приподнялась и взгляд Максима невольно устремился туда, куда смотреть он был не должен. Он не сказал, что хотел бы уехать из-за неё. Что это невыносимо видеть женщину, сходить с ума по ней и не иметь ни единого шанса на такой вот союз. Это издевательство. Он так хорошо жил все эти годы, на что ему надо было влюбиться в русскую княгиню, да ещё и замужнюю? Но быть в Петербурге и не ходить к ней он тоже не мог. —Ходят слухи, что у императора новая любовница в Польше. Поэтому он так часто ездит туда.. —Что ж, император может позволить себе иметь их сколько угодно. -С лёгким раздражением произнес Эттингер. Когда он думал о том, что Мария столько лет была одной из этих любовниц, его охватывала почти ненависть к Александру. Что она вообще в нем нашла? Часы пробили шесть вечера. Максим начал откланиваться, потому что на ужин к Нарышкинам часто приходили гости, а он не любил встречаться с людьми, за пределами своего рабочего времени. Впрочем, разве есть у врачей «нерабочее» время? Мария Антоновна вышла его провожать, как обычно, уговаривая остаться подольше. Это было приятно, но Максим предпочитал видеться с ней наедине, и пусть это общение, эта «дружба», как он называл ее, носила самый невинный характер, это было его время. Только его. На улице, буквально в двух шагах от самого дома, полицейский пытался взять под руки и увезти женщину, бродяжку на вид. Едва дверь открылась и Максим вышел, та вдруг начала громко вырываться и громко кричать «Госпожа!» Мария Антоновна вышла в след за Максимом, набросив шерстяную шаль и приблизилась к неизвестной, которую удерживал полисмен. Женщина выглядела больной - на лице были видны язвы, кожа сероватого цвета, она была очень худа и из горла ее то и дело вырывался сухой кашель. На ней был какой-то истрёпанный полушубок, явно с чужого плеча, подол некогда красивого бордового платья изорван и грязен. —Ну, пьянчужка, идём…разоралась тут, шельма!- полицейский пытался ее увести, но Нарышкина неожиданно приглядевшись, в волнении охнула: «Верушка!», и после крикнула полицейскому: отпустите ее! Эта женщина работала у меня прежде служанкой! Полисмен поколебался немного, но когда к Марии Антоновне присоединился Максим, сказав на ломанном русском «эта дама больна!», отпустил все же. Очевидно побрезговав и побоявшись вести больную в участок. Женщина с рыданиями бросилась в ноги княгине, которая растерялась только на миг, а потом посмотрев на Максима сказала «помогите отвести ее в дом. Ей нужна помощь…» Спустя полчаса, произведя беглый осмотр, и оставив несчастную спать в одной из комнат прислуги, Максим вынес неутешительный вердикт: запущенный сифилис. И чахотка. —Судя по всему, эта женщина вела уличный образ жизни. Взгляните..у неё нет части зубов,ногти обломаны, но платье когда-то было хорошим. Судя по болезни ее и состоянию..она зарабатывала проституцией. Они были вдвоём в комнате, служившей Нарышкиной спальней. Сейчас она впервые привела Максима сюда, в волнении очевидно забывшись, и сидела, удрученная и задумчивая. Максим же был поражён ее отзывчивым жестом - привесим больную и нищую к себе в дом! —Вера работала у меня много лет назад. И она…она такой была не всегда…- тихо произнесла женщина, комкая в руках носовой платок. —Так что же случилось? Как она оказалась на улице?- заинтересованно спросил Максим и сел рядом с ней на кровать. —Я расскажу вам, но поклянитесь, сохранить это в тайне. К судьбе Вере причастен …известный обоим нам человек. Александр? Сердце Максима забилось в волнении. Теперь уже он не мог уйти, не узнав эту историю. Из записей доктора Эттингера История эта оказалась банальной, в чем и был ее ужас. Вера была единственной дочкой кухарки Нарышкиных, на пять лет младше Марии Антоновны и с самой юности служившей при ней. Верушка проводила почти все время в господских комнатах - помогала хозяйке своей с туалетом, причёсывала, перестилала белье, прибиралась, и выполняла нехитрые поручения своей госпожи, которую очень любила. В детстве, по словам княгини, Вера была настоящим гадким утёнком - слишком высокая, угловатая, с круглым лицом и медно - рыжими непослушными волосами. Но в пятнадцать лет неожиданно расцвела, став настоящей красавицей - на ее фигуру, округлившуюся в нужных местах, ладную, крепкую, заглядывались теперь все мужчины, включая даже хозяина дома. Не стал исключением и император, с которым к тому времени у княгини был в самом разгаре роман.Веру он знал, но долгое время не замечал, пока она неожиданно не похорошела. Надо сказать, что сама девушка была скромной и красоты своей не сознавала, а от того и впечатлениям производимого ей. Вскоре у Веры появился жених - простой, но порядочный парень, сын хозяйского кучера. Союз этот решён был родителями, которые, приметив так манко раскрывшуюся красоту девушки, решили пораньше отдать ее замуж. Любви между молодыми людьми не было, но и отторжения Вера к своему жениху не испытывала, доверившись во всем на волю своей матери, которая желала ей только добра. Дальнейшую историю эту Мария Антоновна знала со слов самой Веры. Пересказываю я ее здесь. Пользуясь тем, что Вера была беспрепятственно вхожа в покои хозяйки, Александр стал оказывать ей знаки внимания, сперва невинные, чтобы это не напугало ее. Уже к тому времени опытный обольститель, он, должно быть, наслаждался этой игрой. Касался как бы невзначай руки девушки, открывал любезно ей дверь, улыбался при встрече. Если во время уборки он оставался в комнате с ней наедине, то тяжко вздыхал, бросая в ее сторону как будто смущенные взгляды. Как-то раз, встретив Веру в саду, подарил ей цветок, а однажды, когда та споткнулась случайно на лестнице, проходя мимо него, подхватил ее и несколько секунд прижимал к себе, заставив ужасно краснеть. Он окружал ещё флёром соблазна, который в невинной этой душе будил прежде незнакомые ей влечения и чувства. Он мог бы предъявить свои права быстро и грубо, но для такой натуры, как у него гораздо важнее было добиться взаимности, а не сломить волю. Несколько недель он обхаживал Веру, которая хоть и была смущена его поведением, но как любая юная девушка она мечтала стать предметом восхищения прекрасного принца. Кому не понравятся знаки внимания от самого императора, который к тому же тогда был молод и хорош собой? Кто может упрекать ее в том, что она поддавалась соблазну? Однажды, когда Мария Антоновна вышла из своего будуара, а Вера зашла туда, чтобы принести какие-то вещи, Александр, все это время готовивший почву, перешёл к решительным действиям. Он начал,вдруг, пылко и с жаром объясняться ей в любви. Он говорил, что умирает от страсти и желает свидания с ней. Ошарашенная этим внезапным напором, Вера попыталась сказать, что обручена с другим, и что через несколько месяцев должна выйти замуж. Александр в ответ на это стал уверять, что ей нечего его опасаться, что он не покушается на ее честь,что он умоляет о единственном только свидании и об одном поцелуе и что, в конце концов, если она не согласиться, ему придётся перестать совсем приходить к ее госпоже, чтобы не подвергать себя мучению видеть ее. И Вера согласилась, как уверяла она, только ради Марии Антоновны, чтобы не дай бог не стать причиной разлада между их парой. Она подумала, что за отказ император может как-то ее наказать. Можно вообразить весь цинизм Александра, который «невинную» встречу назначил девушке следующей ночью, и в ее спальне! Намерения его были совершенно ясны. В ту ночь, по признанию Веры, после нескольких часов уговоров и ласк, он соблазнил ее, хотя и сдержал своё слово - девственность ее осталась цела. Что именно делал он с бедной девушкой, невинной и ничего не знающей об отношениях полов- можно только догадываться. Одним свиданием, конечно же, все не ограничилось. При первой возможности он посещал ее спальню и он продолжал развращать способами, о которых ей стыдно было рассказывать вслух. Через несколько недель, в день своей свадьбы Вера, хоть и оставалась физически девственна для своего жениха, была совершенно растлена морально и развращена в сладострастии, которое познала со своим соблазнителем. Стоит ли удивляться, что брак этот быстро окончился? Жених был неприятно удивлён «сноровкой» невесты и ее познаниями в чувственных удовольствиях. Вера же быстро разочаровалась в любовных умениям своего мужа, который не вызывал у неё никаких страстных чувств. Она, влюблённая в своего совратителя, распаленная им, желала продолжать эту связь с Александром, но император уже потерял к ней интерес. Ему интересно было, по-видимому, совращать невинную девушку, любовница в виде замужней служанки была ему не нужна. Он стал ее избегать, а когда она начала отчаянно умолять его о свидании, говоря, что от мужа уйдёт, он осудил ее и отверг. По словам Веры, он ей пытался даже за молчание дать денег, чем окончательно разбил ее сердце. Униженная, уже не в силах полюбить мужа, познавшая плотскую страсть и при этом переживавшая стыд и вину перед своей госпожой, Вера пристрастилась к спиртному и мужу стала изменять. Окончилось тем, что тот побил и выгнал ее, и после такого скандала Вера не выдержала и рассказала правду хозяйке, в глазах которой отчаянно пыталась себя оправдать. Искала ли она помощи или прощения? Хотела ли она отомстить Александру, кто знает? Мария Антоновна наказывать служанку не стала, однако и оставаться ей более в господском доме было нельзя. Дав ей немного денег, она велела ей уходить и никогда более не показываться на глаза. Мать Веры, опозоренная поведением дочери,так же отказалась с ней знаться. Так девушка оказалась на улице и начала зарабатывать на жизнь себе способом единственно ей отныне доступным - стала продавать своё тело за деньги. Жертва чужой развращенности она опустилась на самое дно, презираемая людьми и собою сама. После долгих лет самого убогого образа жизни, она, предчувствуя свой скорый конец, в отчаянье решилась прийти к дому той, перед кем как ей думалось, она бесконечно была виновата. История эта произвела на меня тяжёлое впечатление. Осуждать бедную девушку я не мог. Поступок же Александра во мне не произвёл удивления - все это укладывалось в мое представление о нем. Гораздо больше опечалило меня то, что княгиня, ещё тогда узнав о случившимся, прогнала от себя Веру, а не его. Когда я спросил, как могла она, зная, как некрасиво он поступил, продолжать принимать у себя Александра, Мария Антоновна заплакала и ответила, что ужасно была тогда не права. Но о чем это я? Выбирая между статусным любовником и бедной служанкой она сделала естественный выбор. Разговор их был прерван вошедшим слугой, который сообщил, что прибыл сам император. Александр явился, как приходил теперь всегда он к Нарышкиным - часто внезапно, без приглашения, пользуясь правом отца видеть дочь. Увидев Максимилиана, Александр не сдержал усмешки. «Вы лечите всех моих женщин. Невероятно, Marie. Кто болен теперь здесь?» «Идём, ты увидишь своими глазами!» Она повела его в нижние комнаты. Максим, все это время молчавший, отправился с ними. Александр, увидев Веру, ожидаемо ее не узнал и возмутился, что княгиня привела в дом, где живут дети, больную бродяжку. «А разве христианские ценности, которые ты нынче так уважаешь, не предписывают нам протягивать руку помощи всем нищим и слабым?»- язвительно спросила она. «Да, но это не значит, что каждого из них нужно приводить к себе в дом!»- с мягким упреком сказал он. «Господи Боже, ведь это же Вера! Моя служанка! Которую я выгнала из-за тебя! Ты не можешь Веру не помнить!»- почти крикнула она на него, не скрыв злости. Лицо императора изменилось. Он шагнул ближе к спящей женщине, вгляделся в черты, которых время и болезни не пощадили. Максим увидел, как он содрогнулся от изумления, а следом от ужаса и отвращения. Он вспомнил ее. —После того, как я прогнала ее, после того, что ты с ней сделал…она опустилась…жила, как собака на улице! Взгляни, она же еле жива! Ведь это ты виноват! Александр в растерянности переводил взгляд с лежащей на кровати женщины на них двоих. Потом молча развернулся и вышел. —Максим, она умрет?- Мария Антоновна присела на кровать и поправила на Вере одеяло. Он ненавидел этот вопрос. —Да. Болезни слишком запущены. Трудно сказать, сколько теперь ей осталось. Может неделя, может месяц или полгода. Вам не стоит оставлять ее здесь. Ей лучше в больницу. Император прав - ей не место в доме с детьми. —Нет…из-за моей ошибки она оказалась на улице, совершенно одна. Я не прогоню ее снова. Напишите рецепт на лекарства. Максим молча достал рецептурные бланки и написал названия лекарств, которые, как знал он, все равно не помогут. Вернувшись в гостиную, он застал там Александра. Вид у императора был подавленный. Мысленно порадовавшись испорченному его настроению, Максим решил воспользоваться случаем и сказал, что ему необходимо с ним говорить. Александр кивнул и сел в кресло, где некоторое время назад сидела Мария. Максим спокойно и обстоятельно рассказал ему про состояние здоровья императрицы, и Александр слушал его с таким отрешённым лицом, что это было просто немыслимо! Он совершенно не выглядел удивлённым или даже расстроенным! —Значит…детей у нас точно не будет. Что ж, я благодарю вас,что вы развеяли мои последние сомнения относительно этого,- спокойно произнес он.- Я это подозревал. —Ваше Величество, мне действительно очень жаль…если бы можно было что-то здесь сделать.. —Доктор Эттингер, есть вещи, которые остаются во власти лишь Господа. И против которых бессильны даже такие хорошие врачи, как вы. Конечно же о том, чтобы рисковать жизнью императрицы не может быть и речи. Признаться…у меня будто бы гора сейчас свалилась с плеч. Вы удивлены? Вам известно, что все мои дети, кроме Сони, умирали в младенчестве. Должно быть так суждено. Даже возможность пройти через эти страдания снова меня ужасает.А знаете…правдой будет сказать, что я никогда и не хотел их иметь. Вы можете и сейчас наблюдать, что моя дочь не спешит спуститься в гостиную, чтобы обнять меня. Я так и не научился быть хорошим отцом. В комнате повисла тишина. Максим не знал, что ответить на это и решил, что ему пора уходить. Когда он встал, император неожиданно добавил со странной улыбкой: —Вы влюблены в княгиню Нарышкину. Позвольте мне дать вам совет. От чистого сердца. Мария Антоновна женщина огромных достоинств. Что не мешало ей за годы, что мы были вместе в разное время иметь как минимум еще пять любовников. Если вы тут видите взаимность…я рад за вас. Но будьте готовы-сердце Марии Антоновны непостоянно и обманчиво, как и ее красота. —Благодарю вас за предостережение, Ваше Величество, -тихо ответил Максим и, взяв свой чемоданчик, вышел из комнаты. *** —Верушка…ненаглядная моя… Рыжеволосая девушка сидит у него на коленях, опустив и прикрыв длинными волосами смущённое лицо. Пытается неловко убрать его руку, которая расстегивает маленькие пуговички на глухом вороте платья и, забравшись внутрь, трогает грудь. Другая рука забирается под подол юбки, гладит бедро, поднимаясь все выше. Вера ерзает, пытается встать, он ссаживает ее с колен, но не отпускает. Прижимая к себе, шепчет что-то на ушко, усаживает снова рядом с собой и целует в мягкие губы. Мягкая..она вся мягкая, тёплая, живая и в крови у неё горячо бежит юность. Александр приподнимает вновь подол ее юбки и ныряет рукой, настойчиво пытаясь раздвинуть ей ноги. Верушка сопротивляется, пытается его оттолкнуть, но потом все же сдаётся, разводит колени и он, пробравшись глубже рукой, накрывает ладонью поросший мягкими волосками маленький холмик. Дразняще водит ладонью у неё между ног и чувствует по постепенно увлажнявшимся пальцам, что ей это приятно. Вера опять говорит что-то, а он что-то ей отвечает, незаметно другой рукой расстёгивая пуговицы на штанах. Берет ее горячую ладошку и кладет ее туда, где все уже наливается свинцово- тяжёлым и тягостным жаром. Конечно, гораздо больше ему хотелось бы, чтобы она взяла в рот. Он думает, как уговорить ее сделать это в следующий раз, и внезапно, подняв голову видит, что в объятьях его вовсе не Вера. Сюзанна. Как же так? Девушка пользуется его замешательством и вдруг вырывается. Она бежит к двери, и Александр, уже распаленный до нельзя, в отчаянье бросается следом за ней, хватает за талию, тащит обратно, швыряет на разобранную постель. Вера…Сюзанна..какая тут разница? Это ведь шлюха.. Опрокинув на спину, задирает ей юбку. Не он. Это же червь…это чудовище.. Девушка вырывается, бьется под ним, но вместо слепой страсти, он чувствует ярость. Придавив грубо всем телом и раздвинув ей ноги, он вонзается в неё, не взирая на отчаянный крик. Ему совершенно плевать, ему хорошо… И, вдруг, взглянув в лицо девушки в темноте в ужасе видит, что оно все покрыто язвами и струпьями. Глазницы ввалились, кожа вся серая…Прямо под ним кашляет и хрипит живой труп. Александр заорал в ужасе и…резко проснулся. Сон? О господи…господи! Несколько мгновений он сидел на постели, в смертельном ужасе оглядываясь пустую и темную спальню. Приснилось..ему все приснилось… Вера…что он с ней сделал…? С трудом встав с кровати, он бросился в угол, где висели образа и, упав на колени, начал молиться. Слёзы текли по щекам, его сотрясали рыдания, хотелось что-то сделать над собой. Причинить себе такую боль, чтобы она все искупила. Он заворожённо смотрел на маленький огонёк мерцающей светом лампадки и постепенно на смену ночному кошмару и исступлению, пришла привычная уже пустота. О чем он молился? Ведь он же не знает слова…нужные слова, чтобы Бог его слышал. А что если…Бог не слышит, потому что его нет? Моя жена родила дочь. Это был второй ребёнок, второй ребёнок не от меня. Она сама рассказала мне про Алексея Охотникова. И хоть мы с Элизой давно не жили, как муж с женой, в ту минуту я испытал ужасную боль. Я знал, что с Чарторыйским тогда было иначе, что она его не любила. Но на этот раз она просила развода. Развода! Я был потрясён, это было предательство - ей полюбить кого-то другого и желать меня бросить. Просто измена меня бы не напугала, я мог бы понять, если бы она нашла кого-то просто для удовлетворения потребностей. Но она пришла ко мне, чтобы сказать, что беременна от другого, и от меня хочет уйти. Я уговорил ее остаться и объяснил, что если она сделает это, то разразится страшный скандал. Что у нас обоих нормальный жизни никогда уже не будет, и ее не будет и у дитя. Я обещал, что признаю ребёнка своим, и мы забудем об этом. Алексей Охотников умер незадолго до родов от туберкулёза. Он был болен очень давно, и я полагаю, только человек уже не боящийся скорой смерти мог пойти на подобную дерзость - сделаться любовником императрицы. Я объяснял себе его поступок не любовью к ней, а тщеславием. Видя, как переживает Элиза его смерть, я был в ярости. Но я не имел права упрекать, ведь я сам ей сказал, что мы оба свободны. В тот день, мы были в церкви, на крестинах, и я держал младенца на руках. Невинное дитя было ни в чем не виновато, я убеждал себя, что из благородства должен его полюбить. Но этот чужой ребёнок вызывал у меня лишь отвращение. Он барахтался, плакал и мне казалось, что это он уже выражает так презрение ко мне. Все вокруг стояли с этими благословенными лицами, кроме меня…никто ведь не знал правды. А я хотел бы, чтобы знали. Чтобы жалели меня. Священник читал молитву, а младенец орал все сильнее и вертелся так, что я боялся уронить его прямо в купель. И в какую-то долю секунду мне вдруг до ужаса захотелось схватить его и с силой бросить об пол, чтобы он замолчал. Навсегда. Я стоял в церкви под образами, и в голове моей были эти дьявольские мысли, которые меня самого ужасали. Ребёнок не прожил долго и вскоре умер. И я тогда подумал, что это я виноват в его смерти, потому что тогда ее пожелал. Меня в те дни все осуждали, считали, что я так подло изменяю своей прекрасной жене. Я спрашивал себя, почему она всегда в глазах других - совершенство и едва не святая, а я всегда плохой? Почему она, имея за всю жизнь три связи с мужчинами, ребёнка родила от каждого, кроме меня? Мне казалось, что она мне мстила. Ее холодное презрение к себе я ощущал всегда. Если бы она хотела быть со мной счастлива, если б не искала во мне недостатки и пыталась дать мне хоть немного любви и тепла…я ради неё готов бы бы становиться лучше. Я был бы хорошим мужем, как хотел. Но нет, даже в своём сочувствии ко мне она высокомерна. —Саша…что с тобой? Елизавета сидела в ночной рубашке рядом с ним на постели и встревоженно глядела на него. Он понял, что находится у неё в спальне, но как он теперь сюда попал? Он помнил, что молился в комнате, проснувшись от очередного кошмара, но что было дальше? Опять этот ужасный провал! —Сколько времени? —Почти уже два часа ночи. Ты пришёл и вот уже несколько минут тут сидишь и молчишь. Подожди! - Елизавета удержала его за руку, когда он попытался встать.- Куда ты? Уже так поздно..останься. Наверное, нелегко ей было это произнести. Александр смотрел в ее лицо, все ещё прекрасное, но будто бы уставшей красотой и,вдруг, испытал жалость. Он не помнил, зачем он пришёл, но точно не за тем, на что Элиза надеялась. Бедняжка… Максимилиан сказал, что беременность противопоказана ей из-за слабого здоровья. Она, конечно, уже знает. Но все равно ждёт его? Александр наливает себе воды из графина и долго пьёт, не глядя на неё. «Зачем-то ведь я пришёл сюда.» Он лег поверх покрывала и закрыл глаза. Он чувствовал только, что сейчас не хотел бы снова оставаться один. —Доктор Эттингер тебе рассказал? - слышит он тихий голос почти что на ухо. Она пытается говорить с ним «на ты» и кладет руку его на плечо, тихонечко гладя. —Да…- он должен ее как-то утешить, но вместе с тем, та его мерзкая часть желает, чтобы Элиза страдала и мучилась. Не зря он вспомнил теперь о последнем ребёнке. Что ж, она не захотела, когда было можно, иметь от него детей, а теперь просто уже не может. Ей это в наказание. Внезапно Александр вспомнил, что сказал сегодня Максиму и вздрогнул. Это ложь. С самого начала детей не хотел он. И даже сейчас он думал о возможном наследнике, как о чем-то пустом, постороннем. Как о попытке попробовать выполнить долг. Он хотел, чтобы Елизавета его снова желала и любила. И он радовался все эти месяцы, видя этот робкий, полный нежности и надежды, обращённый на него взгляд. Она, бедная, так вся трепещет, когда он ее просто касается...Она наконец-то любит, любит его! А он, жестокий, пришёл к ней среди ночи, лег на постель, и думает, как ей отказать. Александра охватило отвращение к себе. Он так явственно сознает эти чувства, так ощущает «червя», что это становится почти невыносимым. Он вспомил ужасный свой сон и в нем Веру. Этот призрак из прошлого появился теперь не просто так. Почему «червь» проснулся в нем сейчас, когда он ближе всего стремиться быть к Богу? Зачем он сидит там и хихикает, глядя на него изнутри и беспрестанно напоминая, какой же он мерзкий, чтобы не делал! «Гадкая тварь. Я - это не ты.» Элиза погасила свет, и он почувствовал, как осторожно она к нему прижимается и его целует. Она его жена, и он должен быть с ней…он должен все ей простить и с ней помириться. Он говорит так себе и его это раздражает. Нет, это она виновата в том, как ужасно он чувствует себя рядом с ней… Закружилась голова, и затошнило. Александр резко сел на кровати и повернувшись к жене, взял ее за плечи. —Прости, но я не могу. Я пытался. -Он замер. А она слушала.-Я должен быть с тобой честен. Я уважаю тебя, я буду заботиться о тебе и буду во всем тебе другом. Но мне не стоит больше сюда приходить. Мне и раньше делать этого не стоило. Он встал с кровати и вышел из комнаты, оставив ее сидеть и смотреть невидящим взглядом на закрывшуюся дверь. Несколько минут императрица сидела вот так, не шевелясь. Все тело ее будто бы онемело, стало тяжёлым и было трудно дышать. Взгляд в темноте наткнулся на валявшиеся на кровати сюртук, и она,вдруг, с жадностью добралась до этой забытой части одежды, и обняла холодную и пахнувшую его парфюмом куртку. Что-то пальцы ощутили в кармане..как будто бы бумажку. Она никогда в жизни до подобного не опускалась, но теперь неведомая иррациональная сила заставила ее зажечь свечу, перетрясти сюртук и вытащить из кармана записку. Несколько мгновений она держала в руках ее, боясь развернуть…потом развернула. Текст написан был по-русски. Всего лишь несколько строчек…любовная записка. От женщины. Елизавета держала в руках мятый клочек бумаги и представляла эту невидимую, очередную свою соперницу. Какая она? Молодая? Красивая? Он с ней счастлив? Если он эту любовную чушь носит с собой в кармане, то значит...он любит. Может быть, эта женщина уже беременна и родит ему детей. А она, глупая, глупая, думала, что если не будет подлой той Нарышкиной….но нет, она вновь опоздала… Елизавета аккуратно сложила записку и убрала ту обратно в карман сюртука. Повесила его на спинку стула, расправив бархатистую ткань. Она могла бы заплакать, но слез не было. Разве ей нужно снова привыкнуть к страданию? Она любит своего мужа, даже в глубине души зная, ещё тогда, с Вены, что он снова ее бросит. Теперь, когда от неё совсем не может быть толку, к чему притворяться, что она ему нужна? Что ж если доктор Эттингер прав, то смерть скоро избавит ее от всех мучений.