Иди на мой голос

Кто бы что ни думал — Алтан не идиот. Он прекрасно знает, что совершенно один и что ему некому доверять. Мама мертва, и за неё даже не выходит отомстить, его смешливая и бойкая сестрёнка осталась только в далёком прошлом и воспоминаниях, по иронии судьбы самый близкий ему сейчас человек — чёртов наёмник, но Алтан не обманывается и в нём — и продаст, и предаст, как только это будет ему выгодно. И всё же Алтан подпускает его чуть ближе, ведь каждому нужен кто-то рядом, даже если это будет просто иллюзия. Иллюзия того, что Вадим обращается и относится к нему с уважением, иллюзия того, что Алтан верит в это. Но на фоне остальных Вадим — со всеми его кривляниями, масками и лицедейством — так выделяется, что в эту иллюзию хоть иногда и правда хочется поверить — и тогда Алтан огрызается ещё резче, ведёт себя ещё грубее, вот только вечная белозубая усмешка и снисходительное «золотейшество» никуда не деваются. И всё же: когда Алтан просыпается от собственного крика, потому что его ноги снова пылают от фантомной боли, именно Вадим врывается в его спальню, ни говоря ни слова стягивает с него штаны и принимается методично с силой разминать сведённые судорогой мышцы. У него даже лицо в эти мгновения меняется, но Алтану так больно, что нет никаких сил вглядеться, а когда приступ уходит, Вадим снова косит под жизнерадостного клоуна. — Ваше золотейшество, это ведь не дело. Хотите, буду спать у ваших ног? И вам спокойнее, и мне бегать не надо. — Пошёл вон. И не смей больше заходить без разрешения. — Ну как же без разрешения, я спросил и поклясться готов — вы прямо громко так кричали «Да, да!» И всё же: когда они наконец возвращаются в Питер и Алтан заходит в свою оранжерею, он не тешит себя какими-то надеждами — несмотря на самые подробные инструкции и лучших специалистов, веры чужакам у него никакой. Но такого не ожидал даже он: его прекрасные гортензии полностью оплетены клематисом и ещё удивительно как полностью не задушены. Сдавленное «ой» рядом не оставляет никаких сомнений в том, что голову нужно сносить отнюдь не садовнику. Вадиму для оправданий достаточно одного красноречивого взгляда. — Ваше золотейшество, готов искупить кровью, если утешит, но я же вас порадовать хотел! Вы такой измученный были, я думал, что вам понравится, у них такие цветки красивые, я аж сам проникся! — Лучше бы ты тогда на складе думал, а не приказа ждал! Или посадить без спроса ты подумал, а почитать, куда сажать, мозгов уже не хватило? Или тоже в этом я виноват? Алтан даже не смотрит на по-шутовски склонившегося Вадима (хотя ему на мгновение кажется, что в его глазах и правда мелькает сожаление), прикидывая, что ему теперь делать, потому что самый простой вариант — выдрать всё с корнем и не мучаться, — его не устраивает. В конце концов, он тяжело вздыхает. — Бери перчатки, будешь исправлять за собой. И всё же: когда Алтан вновь, не поставив Юму в известность, пытается разобраться с Разумовским, и вновь оказывается в дураках — именно Вадим встаёт между ним и Юмой. У Алтана шум в ушах и всё расплывается перед глазами — Юма и правда хотела?.. — до сознания доносятся только отдельные фразы: что-то про оставить пацана в покое, что не всем нужны клановые дела, что зачем избавляться физически, когда можно просто освободить от груза фамилии. Последним гвоздём становится саркастичное «Содержать его тоже ты будешь? «Пацан», как ты его назвал, уже слишком привык к хорошей жизни, с тобой тушёнку жрать не будет». — Милая, я наёмник и совершенно неприхотлив в быту, у меня заработанного — на пятерых таких хватит. А с тушёнкой — это дело добровольное, захочет — не откажу. Алтан приходит в себя уже в машине, до этого единственным якорем была тяжёлая рука на плече, — весь багажник и задние кресла забиты сумками с наскоро собранными вещами, а впереди у него неизвестность и несколько часов с избранной дискографией Леди Гаги. — Вы уж меня извините, золотейшество, насчёт пятерых я вашей сестрёнке конечно напиздел, потому что запросы у вас и правда ого-го, но оранжерею мы вам отстроим не хуже прежней, уж это я обещаю. Надо поблагодарить, надо узнать, в каком статусе он в эту неизвестность едет, нужно понимать, зачем вообще это Вадиму, но вырывается совершенно другое. — Если ты снова посадишь клематис рядом с моими цветами, я тебя выгоню. Вадим смеётся, а потом открыто улыбается — и оказывается, что без привычной усмешки это очень красиво.