Писательница

      Я нехотя открыла глаза и равнодушно оглядела свою палату. В кресле, которого раньше тут не было, сидел нахмуренный Всемогущий, чуть подальше, у стены, двое других: уже неприятно знакомый со мной Сотриголова и пернатый герой Ястреб. У двери трое полицейских в полном обмундировании. Ястреб расслаблено жевал чипсы из маленькой пачки, Айзава не сводил с меня глаз, а символ мира угрожающе склонил голову.       Все мои гости сохраняли молчание и только хруст чипс мешал тишине. Я на секунду задумалась, но все же решилась: — Всем пис! Чувствуйте себя как дома, рада всех видеть. — как не старалась, но голос вышел тихий и слабый, немного дрожащий, когда я пыталась взять тон повыше. Однако на мою долгожданную японскую речь отреагировал только крылатый, наигранно удивленно подняв брови и указав в меня пальцем. — Так я и думал. — кивнул всемогущий и поднял голову, смотря своими впавшими глазами прямо в, наверное, не менее здоровые мои. — Прошу ответь на пару наших вопросов. — Зачем мне говорить с вами? — Ну так ты уже. Это прогресс! — подал голос Ястреб, на которого тут же все обернулись. Раньше пересекаться с ним лично не приходилось и мнение о нем я складывала из многочисленных ток шоу и красочных реклам. Заочно обозвав его Клоуном, сейчас убедилась в его натуре. Он уточнил: — Конечно, ты имеешь право хранить молчание. Но какой в этом смысл, раз ты уже схвачена и пути на свободу уже нет. — По результатами проведённого расследования именно ты играла ключевую роль в нападении на экзаменуемых и администрацию. — дополнял Айзава, все ещё сверлящий меня взглядом — Так же есть много свидетелей, подтверждающих твою связь с Лигой Злодеев. Включая меня.       Может, мне правда стоило продолжать хранить молчание? Не пришлось бы сейчас думать как ответить этим занозам. Я откинула голову на мягкую подушку, чтобы не наблюдать перед собой геройские лица и уставилась в потолок. Тело отозвалось притуплённой болью. От такого маленького движения в глазах мелькнули искры. Силы даже на пару слов до этого момента я доставала из самых закромов сознания, игнорируя боль, которая была единственным индикатором, что само тело ещё есть.       Несмотря на всё это на взаимодействие меня толкнуло присутствие героев из тройки, что подтвердило мой статус «опасной злодейки» и заставило немного порадоваться. Меня не недооценивали. Спасибо им за это огромное. — Вот видите, — лениво отозвалась я, прикрыв глаза и изо всех сил делая голос увереннее. — у вас и так достаточно улик, чтобы закрыть меня в Тартар на много лет, так зачем мне продолжать рыть себе яму? — Это хороший вопрос. — закивал крылатый и склевал последние крошки от чипсов. — Наверное, у тебя много полезной информации про Лигу Злодеев? Поделись ею, и это может смягчить тебе наказание. — Содействие следствию и помощь в поимке опаснейшей преступной группировки, неплохо звучит, не так ли? — символ мира, выглядевший сейчас как символ скорой смерти, откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. Брючный костюм висел на его костлявом иссохшем теле, как будто герой номер один все ещё надеялся обрести свою прошлую, внушающую форму и боялся в таком случае порвать одежду. Главный любитель оверсайз стиля обнаружен. — В конце концов, ты ведь не местная. Может и отправим тебя на родину… — Нет уж, увольте! — вырвалось у меня на русском вместе с нервным смешком. — На родине мне легче точно не будет… — Правда? — в палату вошла молодая девушка с тугим высоким хвостом и в мятой розовой толстовке. — Фантом-сан, Вас попросили не вмешиваться! — ее попытался остановить один из полицейских на страже, но, после одобрительного жеста символа мира, пропустил.       Фантом? Та девочка, которая была на экзамене… Нет, ТА девочка, которая нанесла мне последний удар и которая сейчас обратилась ко мне на русском. Я рефлекторно попыталась сжать кулаки, но руки не послушались и остались безвольно лежать вдоль тела. Нужно было раньше понять. Это именно та деталь, которая мне не давала покоя. В какой то момент, в тот самый, когда у меня получилось ее обмануть и тут же скрыться, она ругнулась русским матом! — Блять… — непроизвольно вырвалось у меня, когда Фантом уже подошла к символу мира. — Всемогущий, большое спасибо, что позволили мне пообщаться с Писательницей. — девушка благодарно кивнула героям. Она держалась строго, стояла с идеальной осанкой и руками по швам, как будто общалась не с героями, а с генералами. — Я постараюсь быть полезной. — Вот оно как… — я попыталась приподнять голову, чтобы лучше рассмотреть лицо русской героини. Казалось, что Фантом нет до меня дела или она старается избежать зрительного контакта, обращая внимание только на героев, пока Всемогущий не уступил ей место в кресле и девушка села почти вплотную со мной. Её глаза оказались пронзительно голубыми, черты лица, на первый взгляд жесткие, на самом деле были довольно аккуратными и даже нежными. Ещё в глаза бросались тонкие почти черные брови и нижняя губа, более пухлая чем верхняя, которую она немного прикусила, прежде чем начать свой допрос. — Ты гражданка России? — Фантом сжала руки в замок и внимательно наблюдала за моей мимикой. — Была. Мне не понравилось. — брови девушки еле заметно дёрнулись и я приготовилась отвечать как можно более расплывчиво. — По японски, пожалуйста. — напомнили мне герои. — Она переведёт, если надо, не так ли? — подмигнула я Фантому, и, когда герои позволили героине продолжить, вопросы посыпались один за другим. — Давно живешь в Японии? — она явно волновалась. На вид девушка была вряд ли старше первокурсников UA, и это мог быть её первый настоящий допрос.       Пусть сейчас мой рассудок не так ясен, но, заметить необычное поведение я смогла: дрожь пробирала ее по всему телу, не смотря на все попытки усмирить тряску, та переходила от рук в ноги, плечи и так далее. Стоило девушке сосредоточиться на чем-то одном, ее тут же выдавало другое. С одной стороны, типичная реакция на стрессовую ситуацию, с другой стороны, Фантом сама рвалась поговорить со мной. Так в чем же дело? — Достаточно. А ты? — девушка кашлянула и оставила мой вопрос, как, впрочем и все последующие, без ответа. — Есть Японское гражданство? — А у тебя? — Прибыла в эту страну незаконно? — А ты? — Может хватит уже?! — Фантом подскочила с кресла и остальные герои замерли наготове. Я лишь улыбнулась легко достигнутой цели: вывести ее из себя. — Ты явно в беде, зачем мешаешь мне? Кроме меня в этой чужой стране тебе никто не поможет, а ты! Ты… ведёшь себя как дрянь последняя!       Теперь все чуточку понятнее. Встретила землячку в долгосрочной заграничной командировке и прониклась духом родства. Какая наивность. Наверное ещё и напридумывала про меня всякую чушь, мол сразу брошусь к ней в объятия и взмолюсь о помощи, пока она героически отстаивает честь россиян… А тут я, действительно злодейка, преступница. И даже не раскаиваюсь, так безжалостно рушу ее воздушные замки и плюю в розовые очки. Вот какая она…       Юная героиня перевела дыхание и села обратно с виноватым видом. Старшие герои не торопились вмешиваться, но Фантом всё равно чувствовала на себе их немое осуждение. Её выступление, по началу так меня развеселившее, встало тяжёлым комом в горле. Родная русская речь, без запинки, но с непонятной для меня тоской в словах незаметно сковырнула глубоко запрятанную рану, и я не могла избавиться от такого неожиданного давления. — Дрянь… — все разом уставились на меня, и, пока я думала что же сказать, волосы Сотриголовы встали дыбом, ястреб заострил перья, а Всемогущий сделал шаг назад. На месте осталась только Фантом. — Речь достойная героя. В каких же закоулках сердца вы все прячете свою драгоценное «сострадание», что достаёте его по необходимости? Девчонка беспокоится, вы только… вы только гляньте: да у неё уже глаза красные от слёз по всей несправедливости мира, душа на части рвётся, небось, и уснуть не может, пока есть на свете такие бедные и несчастные как я. Такой у тебя образ, мерзавка?! Ну так послушай меня и хорошенько запомни — никому ты, блядь, помочь не сможешь. Даже не пытайся. Сделай лучше миру одолжение и устройся кассиршей в ларёк на автобусной остановке, пользы хоть больше будет.       Губы героини задрожали. Герои все ещё были наготове и я чувствовала на себе стирающий взгляд Айзавы. Но на этот раз я пользуюсь не причудой, а словами, и его старания бесполезны. Время, казалось, замерло и ни единой пылинки не смело шевельнуться, боясь запустить цепную реакцию. Фантом сжала кулаки. Я приготовилась получать новые увечья, но вместо драки, героиня развернулась и пошла на выход. — Иди на хуй, пизда тупая! — адресованные на последок мне слова заставили удивлённо моргнуть. Вскоре, не прощаясь, ушли и остальные, оставив меня наедине с кучей не особо приятных воспоминаний. — Сама иди… — буркнула я под нос, когда шок спал.       В течении дня многое поменялось в моей палате и она стала больше походить на камеру временного заключения. Никто не спешил объяснять что происходит, но я и не спрашивала. Врачи уменьшили дозу обезболивающего, запретили вставать с постели без присмотра, сменили бинты. Впервые я смогла кое как рассмотреть нынешнее состояние своего тела: ноги все в глубоких ранах и расплывчатых синяках, левая рука была сломана, но успела срастись, пока я была без сознания, с правой все было гораздо хуже… Я ее не чувствовала. Абсолютно ничего ниже бицепса и, если левой я была способна хотя бы сжать кулак, то правая безвольно весела на подвязке. Раны на ней были самые свежие и, я бы даже сказала, сегодняшние, но как и когда они появились для меня оставалось загадкой, ведь до тех пор, пока я не увидела собственными глазами, даже не подозревала об их существовании.       По той же причине я не знала, что была все время в наручниках. Теперь же их сняли. Взамен охранники установили четыре камеры по углам палаты и приставили человека дежурить снаружи. Окна здесь не было.       Вечером отключили свет и вкололи снотворное, иначе боль не давала мне заснуть. Боль… Почему мне всегда больно? Сколько себя помню, всегда что-то болело, кололо, ныло. Иногда так сильно, что невозможно было стоять. — Давай я поглажу и все пройдёт. — мамин голос? От препаратов, должно быть, у меня начались галлюцинации. Слезы сами как то потекли. И вот я уже не на больничной кушетке, а у себя дома. — Так лучше? — Угу… — мама продолжает нежно гладить мою разбитую коленку. Рядом, на ступеньках, лежат порванные и испачканные штаны. Я тереблю одну из штанин и виновато отворачиваюсь от мамы. — Прости, я случайно… — Это дело поправимо. — вздыхает она и садится рядом, готовясь зашивать дырку. — Лучше расскажи где ты так навернулась то? — Мы с Катей на батуте прыгали, ну… на той пружинистой кровати, которая у соседей сверху. Потом там мальчик пришёл… — я замолчала, боясь говорить дальше, но мама заглядывала в глаза и молчать дальше было нельзя. — я пыталась прогнать его, а потом сама упала.       Мама отпустила штаны и приобняла меня, поглаживая по плечу. Перед ней мне не надо было придумывать отговорки и вечно доказывать свою невинность, она и так знала: если я что-то сделала, так было нужно. Верила в меня всем сердцем.       Папа же был другого мнения. Вернувшись домой, уже в курсе происшествия, он три часа отчитывал меня, упрекал в отсутствии мозгов, в лени, эгоистичности… Заново порвал штаны, даже больше чем было, и заставил самой зашивать и не ложиться, пока не закончу, а на следующий день поднял в 6 утра, чтобы я пошла и извинилась перед тем мальчиком и его родителями. Они с мамой были разными. Вечно ссорились. — Мам… Мамочка, пожалуйста… Очнись!..       Из теплых воспоминаний сон перетек в кошмар. Вся кухня в крови, отец звонит в полицию, я, в белой пижаме, боюсь дотронуться до нее. Изуродовали. Я будто наяву видела как большой волосатый человек ворвался в нашу квартиру и устроил погром, избил до полусмерти маму и направился в мою сторону. От страха я закричала и проснулась. Побежала на кухню, где горел свет, скорее, в безопасные мамины объятия. Я подумала, что, должно быть, все ещё сплю. Не может же такой кошмар быть наяву. Мама будет в порядке и!..       Удар по лицу. Это отец. Он кричит на меня и винит в этом. В чём? Мне восемь, я спала у себя и ничего не делала… Я ничего не сделала… Может, это произошло, потому что я забыла закрыть дверь? Или потому что я этом году я не смогла поступить в геройский интернат и мы не стали переезжать? Что я сделала не так?! Прости, прости, ПРОСТИ МАМА И ОЧНИСЬ ЖЕ!!!

***

      И так каждый день. Ночью кошмары, днём тотальное одиночество с глухой тишиной, отражающейся от пустых стен моей камеры. Медсёстры навещали два раза в день, ставя и забирая капельницу. О приёме таблеток напоминал голос от одной из камер и, честно говоря, а так и не поняла, когда их успевают мне доставить. От обилия тяжёлых лекарств вообще было тяжело сохранять былую наблюдательность и я то и дело проваливалась в беспамятство, где, как не трудно догадаться, поджидали скорбные события прошлого.       То, что я предпочитала не вспоминать или старательно избегала мыслей об этом, теперь овладело мной целиком. На непроизвольные и несдерживаемые крики отчаянья сбегались охранники, ничего не способные со мной сделать. И, если во сне я ещё могла с огромным усилием осознать нереальность происходящего, то днём, за отсутствием чего-нибудь другого, за что мозг мог зацепиться, от переживаний было не скрыться.       Особенно горько было от мыслей о родителях… Отбросив эмоциональную окраску и говоря языком фактов: мама была убита когда мне было семь и убийцу так и не нашли, папа, который и раньше был строг и холоден, после этого возненавидел меня. Всю жизнь с ним я испытывала постоянное, давящее чувство вины. Из-за всего. Плохо старалась, не победила, мало особых похвал от учителей: всё использовалось чтобы вызвать во мне желание вскрыться. Я не знаю, что именно меня держало тогда на плаву, возможно тот факт, что я могла описывать все свои фантазии в тексте, но через несколько лет я совершила своё первое убийство, а на пятилетний юбилей с маминой смерти подготовила для отца свой самый запоминающийся подарок. Сценарий, по которому он умрёт.       После того, как всё свершилось, я, бросив все вещи и тело папы в квартире, бежала. Тогда у меня не было и малейшего представления, что делать дальше, а единственная мысль, поселившаяся в моей голову, твердила «Я — другой человек. Все, что было раньше — это не про меня. Теперь я буду жить. Я выживу!»       Но я не до оценила силу заложенных им в меня страхов. При каждом провале его образ в голове насмехался, злорадствовал и унижал. Несколько раз я даже теряла волю к жизни и была согласна прекратить своё существование. Позже выработался защитный механизм — похуизм. От пугающего призрака прошлого получилось избавиться, отвечая на все его выбросы искренним «мне похуй». Повторяя, пока сама в это не поверю. А в конце концов моя жизнь стала набирать обороты и тягость прошлого стала последним о чём стоило думать.       Вот бы и сейчас во мне проснулась та сила воли, если бы я только могла заполнить пустоту чем-то другим, избавиться от дурных мыслей…       Я помню, как перед открытием купола на экзамене, говорила себе, что лучше умереть, чем быть арестованной. И вот я тут. Капельница размеренно вливала в меня жизнь, по капле, осторожно и расчётливо. Правительство не даст мне умереть, раз даже Все За Одного остался в этом мире, при всей его опасности, но и они не будут стремиться вернуть мне здоровье, а скорее остановятся на чем-то среднем, чтобы я не утруждала налогоплательщиков постоянным уходом. Следуя этой логике — моя рабочая рука навсегда останется нерабочей. Этот факт расстраивал больше всего, ведь тогда без помощи я никогда не смогу сбежать обратно, к свободной жизни. Идти на сделку со следствием может будет и выгодно, но не особо. При любом раскладе я проведу остаток жизни в неволе. Не так важно будет ли это буквально камера по соседству со Все За Одного или, зная, что правительство не брезгует грязными трюками, работа на «благо общества». Я лишаюсь всего.       Задрав, уже без такой сильной боли, голову я всмотрелась в капельницу. Уже почти закончилась. Значит скоро придут гости и вынут шприц из моей единственной здоровой руки. Нет, ну вот же хитрые сволочи, я ведь даже почесаться не могу! Ёрзать на кровати тоже опасно: любое подозрительное шевеление с моей стороны и вечно наблюдающий охранник на том конце камеры нажмёт тревожную кнопку. Иногда от скуки я посылаю ему воздушные поцелуи. — Не взаимно. — сострил зашедший ко мне главврач, когда я баловалась на камеру. Он грубо сдёрнул с меня одеяло и оглядел почти зажившие раны, затем проверил капельницу. Стоило ему закрутить колёсико, пускающее мне по венам волшебную водицу, в палату зашла медсестра. — Как много людей, у меня сейчас случится приступ социофобии! — улыбнулась я молодой девушке, неудачно скрывающей своим макияжем уставший вид. Почему-то все хорошие врачи всегда выглядят хуже своих пациентов. — Я занят. — огрызнулся врач, но медсестра схватила его под руку и потащила за собой в сторону. — Она вас требует и срочно! — бубнила еле слышно девушка. Перед тем как уйти они оба обернулись на меня. — О, я подожду, не волнуйтесь. — моё дружелюбие никто не оценил.       Дверь за ними благополучно захлопнулась, изолирую меня от мира вне палаты. Лекарство в капельнице полностью закончилось через пару минут, а вместе с ним начало постепенно сходить онемение и возвращалась чувствительность. Я осторожно, чтобы не вызывать подозрений, напрягла ступни. Шевелить могу. Может, даже смогу ходить самостоятельно. Только я собралась попробовать согнуть ногу в колене, дверь открылась и незнакомая мне медсестра вкатила новую капельницу. — Ох, дайте мне хоть пять минут без этой гадости… — взмолилась я, но женщина не стала слушать. Она закрыла за собой дверь и, по воровски озираясь, стала готовить лекарство. Вытащив старую иглу из моей вены медсестра сунула его в карман, вместо специально урны. Я напряглась. — Вы первый день работаете?       Её медицинская маска закрывала почти всё лицо, да и сама медсестра постоянно наклоняя голову в сторону, будто избегая моего взгляда. Из всех, кого я видела, она была первой, кто так неуверенно, дрожащими руками меняет шприц. Фигурой она тоже выделялась: костлявое тело с халатом не по размеру и фартуком, завязанным слишком высоко, а её выпирающий подбородок был виден даже под маской. Новый шприц больно вонзился в руку, промазав мимо. На мой вскрик женщина не обратила никакого внимания, продолжая тыкать наугад и, наконец попав в вену, выдохнула с облегчением. Слишком низким голосом. Кто бы это ни был, но точно не медсестра. Под белыми медицинскими одеждами просвечивались джинсы и вязанная кофта, а из-под маски торчали волоски. То, что я изначально приняла за выпирающий подбородок, оказалось густой бородой, заколотой по бокам невидимками. — Что ты мне вколол? — на секунду самозванец застыл.       Я приподнялась и поднесла левую руку ко рту, намереваясь вырвать зубами иглу и не сводя взгляд с «медсестры». В тот же момент, моя голова закружилась. Списав это на давление и долгий лежачий режим, я попыталась завершить действие, но сил не хватило даже чтобы сжать челюсть с достаточной силой. В глазах начало двоиться и я перевела взгляд на жидкость в капельнице, по какой-то причине ускоренно убывающую.       Мужчина неспеша уложил меня обратно в кровать и наконец снял маску. В бородатом лице я разглядела старого знакомого. И если я не ошиблась, то сейчас я нахожусь под действием причуды «дурман», способной придавать жидкостям любые свойства, которые пожелает сам Дурман. И это очень плохо.       В былые времена мы с Дурманом развлекались добавляя крепость в напитки другим наёмникам, да и сами не брезговали «алкогольными» напитками, постигая тайны вкуса и алкоголизма. Но эту причуду можно использовать и в более ужасных целях. Зная нужную химическую формулу он мог создать любой яд в самых неожиданных жидкостях, просто коснувшись их. Но что на этот раз: сильное снотворное, парализатор или галлюциноген? — Гадаешь что можешь предпринять, Сакка? — Дурман склонился над моим лицом и окатил удушающим перегаром.       Свет в камере погас чуть раньше, чем я погрузилась в оцепенение. Даже красные лампочки камер наблюдения перестали мигать, а за стенами раздались крики, сквозь которые низкий голос Дурмана сообщал в рацию: — Готова, можем забирать!