Крадуш. Чужие души

Глава 14 По пути к костелу Святого Михаэля я заглянул на садовый рынок, чтобы покопаться в удобрениях, приходить к полюбившимся розам с пустыми руками не хотелось. Так что Оскарби обнаружил меня извозившимся в земле и ползающим на коленях вокруг кустов. Я уже вырыл у корней небольшие лунки, хорошенько их полил и теперь подсыпал купленный перегной, чтобы сделать почву более питательной и подходящей для роз. Еще несколько пакетов удобрений лежали около фонтана, предназначенные для второй клумбы. Несколько минут служитель Освин задумчиво смотрел на открывшуюся картину, поморгал, потер глаза и признал, что торчащий из кустов эльфийский зад ему не мерещится. — Кериэль, — укоряюще позвал церковник, — это уже слишком! Я с наслаждением разогнул затекшую спину и потянулся магией к фонтану, чтобы вымыть руки. — Только человек может сказать, что чего-то хорошего «слишком», — фыркнул и, поднявшись на ноги, с готовностью пожал руку служителю. — Мне нравится твой сад, и я делаю так, чтобы растениям было комфортно. Разве не логично? Как ни посмотри — взаимовыгодное сотрудничество: атмосфера этого места помогает мне расслабиться, поэтому я помогаю ее сохранить и приумножить. Оскарби печально качнул головой. — Для моих соотечественников — нелогично, — вздохнув, признал он, — люди предпочитают брать то, что им понравится, пока не вычерпывают все до капли, а потом отправляются на поиски нового места. На этих словах он развернулся и пошел к костелу. Я проводил его растерянным взглядом. Не то чтобы я напрашивался на беседу или благодарность, но такое поспешное отступление удивило меня. Но, как выяснилось несколькими минутами позднее (я только начал выкапывать лунку вокруг следующего куста), отлучился служитель ненадолго — он просто ходил за садовым инвентарем. — Магией я не обладаю, поэтому с лопаткой мне будет проще. — Освин стянул с себя сутану, оставшись в рубашке и брюках, аккуратно сложил ее на скамейке и присоединился ко мне. Вдвоем работать было и приятнее, и быстрее, мы даже порадовали остатками удобрения глицинию и яблоню. Но все равно закончили уже в сумерках, когда сил совершенно не оставалось — хотелось лечь тут же под кустами. Зато простая и понятная физическая работа выгнала из головы все дурные мысли и сомнения. Сейчас внутри было спокойно и тихо. — Чаю? — предложил Оскарби, ополоснув ладони и лицо в холодной воде фонтана и уступив место мне. — Спасибо. — Я прикинул по времени, что в «Женском доме» начался рабочий вечер, возиться в лаборатории уже неудобно, а потому спешить некуда. — С удовольствием. К моему безграничному удивлению, Оскарби повел меня не в один из соседствующих с костелом домов, а в саму церковь. — Это, конечно, совсем не по правилам, — подтвердил догадку служитель, — но епископат не озаботился тем, чтобы выделить мне хоть какую-то крышу над головой. Очень вовремя они забыли, что своего дома у меня нет — я приютский. А жилье, которое занимал прежний служитель, находилось у него в собственности и перешло по наследству дальним родственникам. Сбоку за алтарем нашлась дверца, за которой расположилось скромное жилище Оскарби. Узкое спальное место, застеленное лоскутным покрывалом, больше походило на приспособление для пыток, рядом ютился стол, на нем обнаружились чайник и нагревательный амулет. Вместо шкафа или хотя бы комода к стене напротив кровати прибили несколько полок и крючков, на которых и лежали вещи служителя; книг было значительно больше, чем одежды. Из дальнего угла торчала труба с вентилем, под ней стояло ржавое ведро с ковшиком. Ни окон, ни каких-нибудь мелочей, создающих уют, — предельная аскеза. Даже лампы, и те были старые, масляные, и огонь в них зажигался самый обычный, а не магический. Заметив, насколько меня поразила обстановка, служитель развел руками. — Прочие удобства пришлось организовать с другой стороны костела. Там хозяин соседнего дома в начале года сложил материалы после починки крыши. Но по моей просьбе освободил место и отдал оставшиеся деревянные панели, из которых я и собрал э... кабинку для надобностей. Активировав амулет, сделанный из тонкой кварцевой пластины, поставил чайник греться и снял с полки чашку и банку с заваркой. Второй чашки у служителя не нашлось, я оказался первым гостем, приглашенным в каморку. Недолго раздумывая, в качестве емкости для чая служитель взял небольшой ковшик. — Присаживайся, — Оскарби кивнул на единственный трехногий стул и поморщился, — Кериэль, и не делай, пожалуйста, такое скорбное лицо. В сложившемся положении вещей мне не нравится лишь то, что стесняю Триединого в его же доме. Не дело это — готовить пищу и спать в церкви. Все остальное меня устраивает. В приюте я делил комнату с девятью мальчиками, и у меня не было даже возможности побыть одному... Ну-у, если провести такой сравнительный анализ, все действительно не так плохо. Я присел на стул, вздрогнув, когда тот издал жалобный скрип, и попытался не обращать внимания, в каких условиях приходилось жить молодому служителю. Если Оскарби это устраивает, зачем его переубеждать? Или он просто не хочет выдавать свои настоящие эмоции? В любом случае лишний раз заставлять человека оправдываться и что-то объяснять мне не хотелось. Поэтому я сделал вид, что поверил ему, и принялся разглядывать аккуратно сложенные вещи на полках. Мое внимание привлекли две старые иконы. Облик изображенного на них Триединого отличался от принятых канонов, и это было странно. Я даже поднялся с места, чтобы поближе изучить диковинки. Обычно верховное божество рисовали немолодым мужчиной — седым, с благообразной аккуратной бородой и печальным, бесконечно мудрым взглядом пронзительно синих глаз. А то, что изобразили на иконах, походило на злостную ересь, при виде которой любой инквизитор потер бы руки в предвкушении расправы над богохульником. Я покосился на заваривающего чай служителя Освина и прикинул, похож ли он на еретика. Увы, воображение меня подвело, Оскарби казался мне одним из самых правильных и честных церковников, которых я только встречал за несколько последних веков. Он, заметив, как я то внимательно рассматриваю изображения Триединого, то перевожу взгляд на него, улыбнулся. — Интересные иконы, да? — Оскарби придвинул ко мне чашку, над которой вился ароматный дымок, а сам с ковшиком сел на кровать. — Я бы сказал — странные, — осторожно заметил я. — Да, сейчас они кажутся глумлением над образом Триединого, — согласился церковник, и я заметил в его глазах смешинки, будто бы Освин с удовольствием наблюдал за моим недоумением. — Уверяю тебя, Кериэль, в этих иконах нет ни капли ереси. Они просто очень старые. Я, признаться, безумно люблю историю и книги… гораздо больше, чем проповеди. Пока меня не определили в приход Святого Михаэля, я целыми днями не вылезал из архива епископата. Местный служитель так ко мне привык, даже давал рукописи без расписки. И эти иконы тоже он разрешил забрать — после очередной инвентаризации их списали и собирались уничтожить. У вас, эльфов, разве не осталось историй о том, как со временем изменился образ Триединого? Я почесал в затылке, пытаясь что-нибудь припомнить, и с удовольствием понюхал чай, пахло клубникой, мятой, лимоном — очень вкусно. В религии я разбирался отлично — в случае чего мог несколько стихов из «Книги Создания» наизусть выдать. Но, признаться, традиции иконописи и изменения в них обошли меня стороной. — Мои сородичи уделяют мало внимания образам и ритуалам, — покаялся я. — У нас даже храмов нет. Поэтому я знаком с людскими канонами поверхностно. — Но ты же знаешь историю появления Триединого? — осторожно уточнил Оскарби. — Даже могу провести сравнительный анализ Старшего и Младшего эпоса, — улыбнулся я церковнику. — Может, я не силен в иконописи, но с историей у меня все в порядке. — И какой тебе ближе? — тут же заинтересовался Освин. — Было бы здорово послушать эльфийскую версию. Я пожал плечами. — Она так-то не отличается от общепринятой. В ней тоже говорится, что наш мир создали три божества. Как их называют в наших писаниях — творцы — Материя, Идея и Сознание. Каждый из богов обладал своим характером, привычками и видением, как именно должен развиваться новый осколок реальности. Из-за разногласий своих создателей народы постоянно воевали, затапливая все вокруг кровью. И, пытаясь заслужить милость творцов, приносили им многочисленные жертвы. Первым остановилось божество, олицетворяющее Сознание. Оно уговорило Материю и Идею, что так не может продолжаться, и их капризы рано или поздно разорвут мир на части. Творцы разделили себя и собрали в одно существо самые лучшие свои качества: справедливость, милосердие, верность, смелость, честность, любовь... Так появился Триединый. Жаль, но только то плохое, что отсекли божества, не растворилось. Оно стянулось в ком, из которого вышла Триада — воплощение всего отрицательного и мерзкого в нашем мире. Я еще раз посмотрел на иконы и понял, на них было изображено существо, будто сшитое из разных частей. Три лица: центральное и правое мужские, первое со спокойным выражением и зелеными глазами, второе в гневе с темным, почти черным взглядом. Левое же лицо принадлежало женщине. Его озаряла мягкая улыбка, а голубые глаза сияли. Художник нарочно подчеркивал различия. Часть Триединого была написана плавными линиями, создающими приятную округлость черт, а другая будто состояла из острых углов. Правая сторона тела Триединого принадлежала воину, облаченному в доспехи. Левая была женской, под синей тогой отчетливо проступал контур груди и округлых бедер. Рук, как и крыльев, было целых шесть. В одной, замахнувшись, божество держало огненный меч, с которым обычно изображался Святой Михаэль. Другую Триединый поднял в благословляющем жесте. Вторая пара рук была сложена перед грудью в знаке смирения и покаяния. Третью пару творец опустил вниз: в левой ладони божество держало ветвь рябины с красными каплями ягод, в правой — половину спелого граната. Присмотревшись еще внимательнее, я заметил, что из-под края тоги прорисовываются три босые ступни. Над головой странного создания сиял знак — три золотых переплетенных круга — символ творцов, объединившихся ради благополучия своего мира. — В семинарии я нашел информацию о том, что еще в прошлом тысячелетии были приняты именно такие изображения Триединого, — пояснил Оскарби, — а потом прошла крупная церковная реформа, затеянная папой Иоанном Третьим, под нее попали и каноны иконописи. Но вот убедиться воочию, что такие изображения существовали, у меня долго не получалось. Если бы не инвентаризация — я бы и не нашел иконы. Правда, у них есть одна особенность: символы двух божеств — рябину и гранат — изобразили, а про гроздь винограда третьего почему-то забыли. В некоторых источниках говорится, что она должна быть вместо благословляющего жеста. Но присмотрись ко второй иконе, на ней эта деталь все-таки есть. Действительно, почти уткнувшись носом в потемневшие от времени краски, я разобрал переплетение виноградной лозы, обрамляющей икону. — Интересно! — Я глотнул уже остывший чай. — Но почему все так изменилось? — А зачем лишний раз напоминать людям, что Триединый и Триада вылеплены из одного теста? Да и изображение странного, сшитого из разных частей существа не очень-то приятно для глаз обывателя. Проще нарисовать что-то спокойное, цельное, соответствующее представлениям паствы о мудром и могущественном божестве. Я допил чай и с удовольствием возразил: — А не лучше ли было оставить как есть? Ведь в истории появления Триединого есть замечательная мораль — мы сами создаем себя. Постаравшись, можно стать достойнее и правильнее, чем раньше. Все в наших руках, при должном упорстве каждый отбросит слабости и грехи. Разве нет? — Конечно... а еще люди начнут выступать за полигамные отношения, раз уж сами творцы объединились в таком странном сочетании: двое мужчин и одна женщина, — тут же парировал Оскарби. — А вам жалко, что ли? — удивился я. — Какая разница, кто с кем живет и спит, если все добровольно? И если при этом в своих поступках люди будут руководствоваться честностью и милосердием? Мы, эльфы, если уж на то пошло, вообще асексуальны. Мы создаем устойчивые пары только для продолжения рода. И то с этим существуют определенные проблемы. Без использования специальных брачных артефактов мы, увы, не размножаемся. Так что супруги оказываются в одной постели исключительно для зачатия новой жизни. В остальное время каждый эльф спит в своих покоях и не докучает партнеру. Поэтому нам не понятны проблемы ревности, измены, иные сложности любовных связей и в целом категоричное отношение к институту семьи, принятое у людей. На наш взгляд, все, что происходит по общему согласию и для общего удовольствия, имеет право на существование и не должно ограничиваться ни религией, ни политикой. Потом каждый сам ответит перед Триединым. — Мне не жалко, — со смешком сообщил Оскарби, — я вообще дал обет безбрачия. Но вот к папе с такими речами лучше не подходить. Не очень-то и хотелось. Это мое мнение, и я никому его не навязываю. Мы посидели еще немного, говорить со служителем Освином было очень интересно. С ним почему-то легко поднимались даже те темы, которые в обычное время показались бы мне не самыми удачными или уместными. Оскарби действительно искренне и сильно любил Триединого и служил ему с полной самоотдачей. Но вот на дела церкви смотрел с некоторым скепсисом и не боялся его озвучивать. Признаюсь честно, даже уходить от такого собеседника не хотелось. Но вечер плавно перешел в ночь, мне еще предстояло довести до ума лекарство для Козмы и ее клиентов, а у Оскарби с раннего утра намечался полив роз и подготовка к первой службе. Так что, тепло попрощавшись, я покинул костел, пообещав при возможности обязательно заглянуть в гости.