I can't breathe without you

"Забыть, нельзя любить" Забыть, нельзя любить. Блуждало множество вопросов, Куда же запятую объявить. Я выбрал это место из упрёков Сердца, которое натерпелось от "любить". Любить и вожделеть лишь тело, Эти вещи кардинально не равны Любить, тоже самое, что чувствовать тревогу снова. И снова заливаться криком, из душевной глубины. Вожделеть лишь тело Красой которого, и насмотреться ты не смог Это словно крылья, наполняющий поток. Стоит лишь взглянуть на это тело, Как разум наполняется мечтой. Так вот, любовь забыть... Ты никогда не сможешь. Можно только отпустить. И все равно, ты будешь вспоминать Красивые до боли глубокие глаза. И руки тонкие, до сердца доходя, Любовь противна, но прекрасна Так что любите, любите, я прошу... *** Прекрасная пора - весна, но она прошла в миг, когда снова встали их отношения на места и жизнь вернулась в прошлое спокойствие, конфликты, крики, плач, раздражающие разум, закончились в миг, будто и не было ничего. Даже Николай стал чаще заходить к друзьям, а за ним и Сигма, словно хвостик, вечно сжатый, выглядит так, будто его сейчас стошнит на новые занавески, купленные Фёдором. День рождения для многих является праздником, день, когда дарят подарки, ты ешь вкусную пищу и просто хорошо проводишь время. Но для Дазая и Федора дни рождении были словно днём поминок. Смерть Оды Сакуноскэ произошла 18 июня, за день, до дня рождения Осаму. Смерть же отца и брата Федора произошла 12 ноября, на следующий день после его дня рождения. Не праздновали они никогда эти "праздники", могли лишь тихо выпить дешёвой водки и поужинать чем-то "не таким" как обычно. Николай несколько лет подряд старался снова возродить для Фёдора праздник день рождения, но эти попытки заканчивались содранной мишурой и украшениями, костюм и лицо Николая были в красном вине, а Федор же в свою очередь запирался в комнате, позабыв о правилах приличия. Когда-то Дазай стал свидетелем такой истерики, когда Николай, совершив последнюю попытку устроить этот день, как принято. Федор вновь заперся в комнате, и только Дазаю удалось успокоить его, узнав все причины. Он убрал всю мишуру, оставив на столе лишь угощения, кроме торта, успокоил и Николая, который находился в отчаянии небывалом, что снова испортил настроение друга. Дазай позвал Федора и поставил фотографию его брата на стол. Впервые, тихо и спокойно они провели этот вечер, даже не разговаривая, не чокаясь, только выпивая крепкий алкоголь. Николай невероятно удивился спокойствию Федора в тот вечер, быть может правда, не то он хотел сделать для него, не глупые это были истерики, ведь вот они сидят в этот день и выпивают, и даже иногда смеются! Так что же делал он не так и почему же, Федор так кричал при виде красных ленточек и громко шипящего игристого?! Быть может, просто он не тот, кто до конца сможет понять его неполноценную и истерзанную душу, ведь знал он Федора тогда, когда был ещё он целым человеком и смеялся с маленьких вещей, а вот Дазай, он изначально знал, чрез что приходится проходить Федору, ведь сам является таким. Федору не нужно объяснять ему свои чувства, чтобы он понял, достаточно взгляда, холодного и пустого, чтобы Дазай понял его чувства и пошел согревать его сердце, и вытаскивать его из оков, созданных им же. Он знал, что же такое запретить себе чувствовать чувства(нужная тавтология), ведь сам прошел сквозь этот путь, вот только не в сторону спокойствия и возможности снова ощущать живым себя, а лишь еще большего закрытия в своем мире страданий бесконечных, прикрытого мелкой вуалью смеха бесконечного, которая брызгает ядом в глаза, при попытках снять её и взглянуть в гнилое и отреченное нутро. Для чего же были эти огромные размышления? Я подвёл все к дню рождения Осаму, за день до этого, он как обычно собирался посетить могилу Одасаку, но внезапно для Дазая, Федор проявил желание пойти с ним. — Зачем?— спросил Дазай, не понимая истинных мотивов дорого. — За шесть лет знакомства я ни разу не был на его могиле, хотелось бы посмотреть на могилу того, кто так дорог тебе. — ответил Федор, и Дазай позволил ему сходить с ним. Правда не ясно было Федору, кто же такой Одасаку, что Дазай так держится за его слова даже спустя девять лет. Никак не отпустит и не хочет отпускать, но не ему лечить Дазая, ведь сам в такой же шкуре. Несколько лет он уже хочет посетить могилу отца, но сил никак не хватает купить билеты и полететь в страну, откуда он сбежал, словно кролик испуганный волками. И посмотреть на надгробие сил тоже не хватает, отец то его старым не был, пожил бы ещё лет сорок, но все равно скончался обычной смертью, обычного смертного. Но казалось Федору, что своими руками он и задушил отца, и кончил он его и свои страдания. По жене, по жизни и любви, которую понять не мог, принять. Любил Михаил в жизни только раз, и была это Мария, вот только скончалась она рано от поздно выявленной онкологии, медицина в то время была не так продвинута, хотя... Даже это бы не спасло ее, четвертая стадия, метастазы по всему телу, врачи сказали, осталось ей около месяца, так и было. Медленно она умирала и страдала, не сказав и слова о боли внутренней своей. Думалось ей, уж лучше б застрелили ее, чем проходить через эту смерть. Желала она покоя, смерти спокойной молила у бога и подарил он ее. Но Михаилу не хотелось признавать, что правда была это воля божья и Марии, он не понимал, да как же! Как же можно смерть принять?! Желать... Но когда настала та пора, когда скривленный он валялся на полу, и молил же бога прекратить всю боль в груди, боль, которую словами не сказать. Сердце разрывалось и от приступа, и от сына, сбежавшего, забравшего его надежду. Он умер не виня кого-то, он умер в осознании того, чего желала Мария. Смерть его была спокойной, как он мечтал. Ветер противный лишь жарче делал парням, Федор полу-красный стоял над Осаму, который сидел у могилы и клал цветы. Боялся Дазай, чтоб Федора солнечный удар не схватил, поэтому заставил надеть его кепку цвета хаки. — Я могу покурить? — спросил Дазай, дабы предостречься от триггеров. — Конечно. — ответил Федор и присел рядом с Дазаем. Молчание такое громкое было, что хотелось Дазаю закрыть уши или разбавить его разговором, но сил говорить не было. Отвратительное чувство, гудящее внутри, и все сжималось, и ломалось вновь. Кажется, что легче просто перестать посещать его могилу, но снова он не может, ведь память, честь и уважение великое заставляет его снова и снова возвращаться сюда. Одасаку снился ему и не раз, были и хорошие и плохие сны. Первые три года его посещали кошмары, где снова воспроизводился тот вечер, когда его не стало, или же яркие картины того, как Одасаку на стуле с разрубленным напополам черепом кричал истошно. От снов Дазай старался бежать, не спал и изводил себя он так, чтобы не снилось ему ничего, но не помогало все это, снова и снова, когда он засыпал, приходили эти сны. Словно Одасаку хотел показать Дазаю вину его, но этого можно было не делать, ведь и так он сам себя душил. В ночь, когда ровно три года прошло, Дазай впервые встретился с Одасаку и поговорил. Не кричал, не умолял его простить, а правда поговорил. Говорил тогда Одасаку, что зла не держит на него и теперь, сам молил его простить и отпустить. А Дазай лишь плакал снова в колени мужчины, оставляя мокрые следы и молил не уходить его, забрать с собой, не оставлять его вновь одного в этом мире. Ведь являлся Одасаку раньше для него спасением, потом был Чуя, и вот явился Федор, так ненавязчиво и спокойно он помогал ему оправиться от болей прошлых лет. Спасением они являются друг для друга, как бы не старались отрицать, порознь им больше никак, а то иначе и дышать не смогут больше никогда. Как кричит крылатая фраза "либо вместе, либо никак", полностью олицетворяет она их отношения. Любви как таковой и нет, но вот зависимость была до невозможности сильна. Не разойдутся они больше никогда, только если смерть разлучит их.