Kingdom of One

Надо мной кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа. Владимир Маяковский

На город опускается ночной сумрак, окутывая мостовые, дом за домом проглатывая строения Бочки. Уличные фонари тускло мерцают в плотной завесе царствующей тьмы, воздух наполняется острым запахом прошедшего дождя, намокших мощёных дорожек. Восточный ветер приносит с причалов гавани запах тины и застоявшейся воды. Малочисленные прохожие ускоряют шаг, пересекая улицы поперёк, ныряя внутрь пузатых игровых домов — им не по себе от опустившегося мрака, что собирается по тёмным углам в почти осязаемую, бурлящую массу. Туманное марево клубами катится по мостовым. Бреккер вглядывается в этот сонм оживших теней через мутное оконное стекло своего кабинета, и ему чудятся знакомые, клыкастые пасти сотканных из мрака ничегоев. Тело все ещё болит и ноет, раны саднят и сочатся сукровицей, треснувшие в нескольких местах кости почти ощутимо срастаются, медленно и раздражающе. Кто бы знал, что очередное дело на границе с шуханьскими землями закончится встречей с еретиком? Кириган, точно ищейка натасканная, учуял запах своей желанной жертвы и явился в компании собственноручно созданных монстров. Каз раздражённо запускает руки в карманы брюк. Как они только целые уплыли с треклятого берега Безью — загадка загадок. «Неужели?», иронично усмехнувшись, отзывается внутренний голос, заставляя поморщиться. Бреккер прекрасно ведь знает, благодаря кому они остались в живых, но упрямство природное не позволяет признаться в знании этом даже себе самому. Кончики пальцев покалывает от бурлящей в жилах силы. Он подавлял в себе эти способности большую часть собственной жизни. Слишком гордая его натура всем своим нутром противилась перспективе зависеть от каких-то там магических вуду-штучек — ему не нужно быть гришом, чтобы добиваться желаемого. И он отлично это доказывает вот уже который год, расширяя влияние, границы своей банды, прибирая к рукам все большую и большую территорию Восточного Обруча. Даже будучи калекой он оказался сильнее и умнее многих здоровых боссов криминальных групп, мнящих себя проницательными. И вот теперь эти упрятанные поглубже силы, от одного необдуманного использования, вырываются наружу нескончаемым потоком, и кровь по венам от них нагревается и вскипает. Бреккер злится на бестолковую девчонку, из-за которой пришлось ими воспользоваться. Из-за которой теперь всё летит в тартарары. Он слышит биение её сердца с тех самых пор, как заставил его, остановившееся в неравной схватке, вновь забиться. Слышит отчётливо и ясно, прямиком из своего кабинета — звук этот проносится через тёмный коридор, через весь второй этаж, гулко отскакивает от темно-деревянных стен и просачивается через замочную скважину. Не даёт ему ни работать, ни думать, ни дышать спокойно, выступает на первый план, отодвигая все другие звуки, все собственные ощущения, все мысли. Он слышит его, когда раздаёт поручения своим парням, когда обсуждает планы с Инеж и Джаспером, когда прохаживается в игорных залах первого этажа, и даже крики, смех и гомон толпы не может его заглушить. Эта быстрая дробь — последнее, что он слышит, когда поздно ночью устало откидывается на подушку, и первое, когда открывает с утра глаза. Теперь Старкова раздражает его присутствием своим не только в клубе, в команде, но и в собственной голове. Бреккер прикрывает глаза, с силой сжимая переносицу. Что за черт его вообще дёрнул спасти эту псевдо-святую?! Внутренний голос противно посмеивается, прекрасно зная причины. Длинный коридор встречает его сгущающимися потёмками, царствующей, звенящей тишиной, и единственное, что её прерывает — скрипение половиц от своих же шагов. И биение сердца Старковой, конечно же. Оно теперь везде и всюду. Он замирает на пороге кабинета, и думает о том, что зря делает это — надо остановиться, пока поздно не стало. Но стальная выдержка, почему-то подводит — его тянет к Старковой, и с притяжением этим не получается ничего поделать. Она не может спать. Как не старается, как не пытается — просто не может. Которую ночь ворочается с бока на бок, пока тело не начинает ныть, пока голова не трещит от гула мыслей. Ей снова и снова снятся кошмары, пугающе реальные, так что очнувшись в холодном поту и со сбившимся дыханием, Алина не всегда может понять, где сон, а где явь. Догорающие свечи подрагивают тусклым пламенем — без них в четырёх стенах спальни она находиться не может, ей теперь страшно оставаться одной в темноте. Она устало садится, и спускает босые ноги с кровати — по деревянному полу тянет холодом, красно-бархатная обшивка комнаты рябит в глазах. На первом этаже клуба смех и человеческий гомон, голоса посетителей сливаются в один сплошной гул, но до слуха её доносится приглушённым шёпотом — ей почти ничего не слышно. Прислушиваясь к едва различимым отзвукам чужих разговоров, к тихому скрипу деревянных половиц в коридоре, Алине кажется, что она медленно сходит с ума. Спёртый воздух спальни оседает капельками испарины по коже, тени зловеще змеятся в дальних углах. Комната эта — её персональная камера, тошнотворно-бархатная клетка, из которой не выбраться. Да она уже и не знает, хочет ли выбираться. Алина чувствует его с того самого пасмурного дня на берегу Безью, отчётливо и остро. Помнит, как разрывающее тело лучи света и тепла вырвались наружу, сжигая все тени на своём пути, превращая их в пепел. Как сердце замерло в груди на последних минутах, и после болезненного, слабого удара остановилось. Разум будто выключился разом, по щелчку пальцев, и единственное, что она помнит перед своей смертью — звук чужого дыхания рядом. Теперь она слышит его даже на расстоянии, даже на другом конце здания. Слышит она его и сейчас — оно доносится с той стороны двери. Вслушиваясь в тихий отзвук упрямого дыхания, что прерывает стоящую кругом тишину, у самой в грудине зарождается волнение, и рёбра от этого спирает. Сбежав из лап мучителя в черно-позолоченном, генеральском мундире, она попала в плен цепких, вороньих когтей. Этот Кеттердамский главарь был её персональным тюремщиком долгие недели, и ей бы ненавидеть его и презирать, но в последнее время получается это всё сложнее. Старкову вечно тянет к монстрам в человеческом обличии. Алина знает — Бреккер не герой вовсе. Алчный, властный, зацикленный на собственном влиянии — его и хорошим-то назовёшь с натяжкой, но чем дольше она оставалась подле, тем отчётливее видела проступающий в глубине темных глаз свет, он тусклыми отблесками подсвечивал радужку. И как бы Каз не бравировал своей жестокостью и напускным равнодушием, на тех, кого он считал друзьями, ему не было плевать, он заботился о них своей собственной, странной заботой. И теперь, когда какие-то неведомые силы сплели их прочной, нервущейся нитью, Алине кажется, что она видит его насквозь. За всеми масками, за всем этим мнимым хладнокровием видит его настоящего: с тщательно спрятанными эмоциями, с ворохом сомнений и страхов, со всей его болью. Она выжидает какое-то время, боясь даже вдохнуть. Смотрит на тёмное дерево двери, на резные узоры, что покрывают полированную поверхность, и думает: решится ли он постучаться, или просто по-хозяйски зайдёт внутрь, два раза повернув медный ключ, что носит в кармане собственных брюк? Она сглатывает, не в силах больше терпеть это повисшее в воздухе напряжение, и встаёт с кровати, медленно направляясь к двери. Кованая ручка в виде вороньей головы угрожающе мерцает в тусклом свете свечей, наблюдает за ней своим невидящим, медным глазом. Алина касается пальцами холодного металла, и с пропускающим удар, тяжёлым сердцем тянет вниз — к её удивлению замок не заперт, и запросто поддаётся. Бреккер стоит напротив, привалившись спиной к стене, и руки в плотных, кожаных перчатках запущены в карманы брюк. На лице его читается усталость, темно-карие глаза в полумраке коридора кажутся совсем чёрным. На неё будто ничегой смотрит, одетый в дорогой костюм, что от правды не так уж и далеко, и она глаз оторвать от этого взгляда не может. Он слышал её несмелые шаги. Чем ближе Алина подходила к двери, тем быстрее стучало за рёбрами сердце, бился пульс в артериях, и Бреккер уже и не знает, её ли это тарабанящая грудная дробь, или у него у самого в висках набатом пульс отдаётся. Ему бы уйти отсюда сейчас же. Молча развернуться, пересечь коридор и запереть за собой дверь собственного кабинета, и на утро велеть Фахи вывести девчонку из клуба и благословить на все четыре стороны. Но вопреки всем доводам рассудка, он отрывается от стены, и делает шаг к ней навстречу — подошва дорогих ботинок тихо шаркает по скрипучему, деревянному полу. Единственная надежда — её строптивый нрав, который подстрекнёт к очередному неповиновению, велит захлопнуть дверь прямо перед его носом. Но Старкова смотрит на него своими большими, янтарными глазами, с залёгшими под ними тенями недосыпа и истощения, и покорно отходит в сторону, впуская внутрь. Щелчок дверной защёлки заставляет Алину непроизвольно вздрогнуть и судорожно сглотнуть подступающий ком. Она не знает, зачем он пришёл, они не разговаривали с того самого дня, как она в себя пришла. Знает ли Бреккер, что Старкова догадывается, кто он такой? Каз оглядывает кричаще-вульгарные красные стены, пропитанные терпкими духами, и думает о том, что комната эта совсем не подходят светлоликой Старковой. Стоит себе преспокойно к ней спиной, потому что совсем не боится. Потому что будто подсознательно знает все мысли, что в голове её зарождаются — это ощущение одного на двоих разума невероятно раздражает. — С каких пор ты не запираешь меня на замок? Голос её звучит тихо и слабо, на секунду кажется даже, что Алина боится его. Бреккер лишь пожимает плечами, так к ней и не повернувшись. — Тебе некуда идти. Он чертовски прав, и от правоты этой девушка чувствует болезненный укол отчаяния. По иронии жестокой судьбы этот человек — её единственное пристанище. Бреккер поворачивается, бросая на неё колкий взгляд — весь его блик из ломаных линий и острых углов сложен; высокая, сухопарая фигура будто всю комнатушку собой заполняет. Под взглядом этим Алина чувствует себя беспомощной и бессильной, обнажённой до самых костей. Бреккер словно прячущийся под человеческой кожей волькр. — Зачем ты пришёл? — уходящим в сакральный шёпот голосом спрашивает она. Ему бы тоже хотелось знать ответ на этот вопрос. — Боишься меня? — спокойно спрашивает Каз, и на лице его ничего не отражается, кроме холодного равнодушия. Он тщательно скрывает любое проявление собственных эмоций. Алина затравлено опускает взгляд, вперив его в виднеющуюся в расстёгнутом вороте рубахи яремную впадину — сегодня Каз в облике непринуждённом, даже без галстука. Она не знает, что ответить на его вопрос — страх и впрямь катится волной по телу, но боится она не его. Она себя боится. И чувств, что вскипают под кожей по венам с той самой ночи, когда он завёл её остановившееся сердце. Бреккер будто привязал её к себе в магическом ритуале, приворожил, пленяя разум, так даже Морозов не умел. Ей вдруг думается, что было бы лучше, если б он дал ей умереть. — Я знаю, что не Нина спасла меня тогда, — все так же тихо шепчет девчонка. — Это был ты. Он не удивлён ни разу, что она запросто распознала его ложь. Помимо крепнущей между ними связи, чтобы сложить два и два, достаточно было поблагодарить Зеник за жизнь, которую она никогда не спасала. Нина, в своей непринуждённой открытости, наверняка почти сразу дала девчонке понять, что понятия не имеет, о чем тут речь ведётся. — Договаривай, раз начала. Каз слышит, как девичье сердце припускает в груди от его жёсткого тона — в нем злостью разит за версту. Терпеливо дожидается ответа, но у любого терпения есть предел, а Старкова упрямо молчит, и глаза отводит. Он подаётся в её сторону, подходит ближе, сокращая расстояние, и от неспешных шагов его походка кажется почти здоровой, лишь едва заметное шарканье больной ноги выдаёт правду. Девчонка невольно отступает назад, до тех пор, пока не упирается острыми лопатками в тёмное дерево — ей непреодолимо сильно хочется сбежать, но ноги неумолимо прирастают к полу. — Ты — сердцебит. Алина не уверена, что Бреккер расслышал её, она и сама себя едва слышит — шёпот тише дыхания, перебивается звуком твёрдых шагов. Он вглядывается в тонкие черты её лица: в раскосые, светло-янтарные глаза, что отдают шуханьской кровью; в плавную линию губ, подрагивающих от сдающих в тишине нервов; на серебристые пряди волос, что отливают платиной и выбиваются из-за уха. Бреккер и не замечал раньше, что Старкова красивая. Внешность её такая же необычная, такая же экзотическая, что и у Инеж — Хелен была бы счастлива посадить девчонку в одну из золочёных клеток в своём Зверинце, на радость постоянным клиентам. Он бы тогда, наверное, стал завсегдатаем. — Так значит, боишься? — вновь повторяет он свой вопрос с завидной настойчивостью. Ей бы и впрямь следовало его бояться. Старкова дыхание задерживает, когда Бреккер останавливается напротив, неуютно близко, и рассматривает её, будто картину в музее, внимательно и цепко. Ей бы своенравно вздёрнуть подбородок, и поднять на него взгляд мятежных глаз, как она смотрела на Александра в последнюю их встречу, но вместо этого Алине зажмуриться хочется. Ещё один шаг, совсем нахальный, и упирается в тёмное дерево ладонью, аккурат рядом с её среброволосой головой. Она чувствует запах табака и дорого виски, что пропитал его белоснежную рубаху, и от этой близости делается дурно, и голова идёт кругом. — Я слышу твоё сердце, — вдруг прерывает он угнетающую тишину, замечая, как девчонка вздрагивает от звука его голоса. — На другом конце коридора слышу, как оно бьётся. И как кровь течёт по твоим венам. Для сердцебита обыденно чувствовать окружающих, манипулировать телами, эмоциями, потоками крови. Но Бреккер слышит и чувствует её не видя даже, каким-то явственно проступающим фоном, против собственной воли, будто она — продолжение его самого. И точно знает — со Старковой творится то же. — Какого дьявола происходит? Вопрос его звучит беззлобно и как-то устало, и заставляет Алину наконец поднять на него глаза. В его чёрном взгляде образуется целая затягивающая бездна, со всем сосредоточие земного мрака. Он темнее самого каньона. — Я не знаю. Голос её дрожит и надламывается, и желание ближе придвинуться к девчонке усиливается в разы. В расплавленном янтаре её глаз такое же смятение, что и в его душе, и дыхание как-то уж очень трепетно рвётся. Ему хочется коснуться её. Не мельком, не мимолётно, не плотной кожей перчаток — своей собственной. Запустить ладонь в платину волос, путаясь пальцами в прядях, почувствовать тепло её тела своим, кожа к коже. Со смерти брата подобное желание родилось у него впервые. Но на мысли эти внутренние демоны его тут же скалятся, подбрасывая картины синеющих мертвецов с холодной, резиновой плотью, и ком дурноты подкатывает к горлу. Эти противоречия рвут внутренности на части. Бреккер стискивает зубы сильнее, до противного скрежета, но руку всё же тянет, запуская ладонь в волосы на затылке и чувствует жар от её кожи даже сквозь перчатку — Алина будто горит в приступе лихорадки. Она судорожно тянет носом воздух, подбираясь вся, словно удара ждёт, и закрывает глаза. От его прикосновения болезненные прострелы бьют по позвонкам, точно удар шквального под самый дых, и дыхание спирает и перехватывает — их неожиданная близость кажется болезненно-желанной, и чувство это приводит Алину в растерянность. Она сгребает пальцами ткань собственной ночной рубахи, чтобы хоть как-то удержать себя от необдуманных прикосновений — она ведь знает, любые касания для него подобны пытки. У Бреккера внутри сломалось что-то много лет назад, Старкова чувствует надлом этот, что крупными трещинами исходит по позвонкам. После всего, что с ней в Равке случилось, Алина и сама будто по швам разъезжается, да разваливается на части. Когда он давит ладонью ей на затылок, заставляя приблизиться к себе, делается совсем уж душно — так близко друг к другу они впервые. Соприкасаются лбами в каком-то удивительно доверительном жесте, и обжигающе горячие дыхания их перемешиваются между собой. Алина смотрит сквозь линию дрожащих ресниц, видит острые черты его подбородка и жёсткую линию губ, что плотно сжаты — ей нужно лишь слегка податься вперёд, чтобы прижаться своими. Мысль эта навязчиво крутится в голове. Каз слышит её заходящееся сердце, слышит как кровь бешено несётся по венам — горячее дыхание обдаёт его лицо, жаром оседая на кожу. Тошнота волнами подступаете к горлу, прокатывается крупной дрожью по плечам, но он пока может держать себя в руках, наверное от того смелеет, и будто прочитав её мысли, едва ощутимо прижимается к девичьим губам своими — сухими и обветренными. Поцелуй длится всего пару секунд, и прежде чем Алина хоть что-то понимает, Бреккер обрывает его, отстраняясь. Смотрит своими чернеющими глазами, и желваки дёргает судорогой, будто бы от злости. Рядом с девчонкой какое-то странное чувство спокойствия разливается за рёберным каркасом, и это сильное единение их ему совсем не нравится. Любые привязанности ослабляют оборону, делают тебя уязвимым и открытым для врага. Чувства не для Кеттердама. — Я тебя больше не держу, — сипло говори Каз, и убирая руки, отступает на шаг назад. — Можешь уходить. И не сказав больше ни слова, выходит за дверь, оставляя её приоткрытой. Алина вслушивается с сипящие под его ногами половицы, шаги очень быстро стихают, оставляя лишь тишину и едва слышные отзвуки голосов откуда-то снизу. На глаза почему-то наворачиваются горькие слезы.