каждая революция начинается и заканчивается с его губ.
После случившегося Матитьягу будто бы испарился, прекратив маячить перед моими глазами и перестав появляться в спортивном зале. Я приходил каждый день с надеждой и лёгким страхом увидеть его вновь, но каждый раз лишь разочаровано вздыхал и пытался смириться с тем фактом, что так нужно. Ему это нужно. Я прекрасно знал причину его исчезновения. Он напуган и, возможно, даже зол. Теперь он, скорее всего, пытается либо смириться с тем, что всё ещё что-то ко мне испытывает, либо же убедить себя в обратном. И я мог это понять, так как видел это самое отрицание в его глазах. Лучший вариант разобраться в себе — это закрыться, спрятаться и сделать всё, чтобы избежать столкновения с главным раздражителем. То есть со мной. Не сказал бы, что в восторге от такой его позиции… Но, тем не менее, это лучше, чем если бы он пришёл и вновь захотел ударить или, наоборот, кинулся мне в объятия и признал, что всё ещё любит меня. Последнее было бы как минимум странно. Хоть и очень желанно. Я же не мог выкинуть из головы воспоминания о том, как он смотрел на меня, как касался. Каким горячим было его дыхание, а запах сырой улицы и алкоголя, перемешанный с его собственным сводили меня с ума, заполняя не только мои лёгкие, но и оставаясь отпечатком на одежде. Мои догадки о том, что между нами ещё есть то самое напряжение подтвердились, но, даже несмотря на это, я продолжал относиться к Матитьягу с опаской. Он стал непредсказуемым и даже немного обманчивым. Если раньше я мог считать всё, что было написано на его лице, то теперь же я сомневался в том, что вижу. Я не мог сходу понять, что творится в его голове, что он думает и что хочет предпринять. Я видел, как он борется с самим собой, как от этой борьбы его выворачивает наизнанку, позволяя моим глазам цепляться за изредка мелькающие в чужих истинные чувства. И эти эмоциональные качели тоже выводили меня из себя. Я так же, как он, боролся с собственными чувствами, со своей тягой и с безбожно сильным желанием приковать Матитьягу к себе. Было невероятно сложно терпеть притяжение, которое вспышками в теле заставляло вздрагивать мышцы, инстинктивно желая дотянуться и прикоснуться в ответ. Но я стерпел, сжав кулаки и с замиранием сердца вжавшись в несчастные зеркала, не позволяя себе перейти ту черту, которую провёл Мэтт. Внутренне я знал, что позволь я себе ту вольность — и он, скорее всего, тут же бы меня оттолкнул. Ещё раньше, до того, как нас прервал Вуд. Поэтому, единственным, что помогало мне справиться с собственными то и дело скачущими после произошедшего нервами, были танцы. В них я хотя бы мог отпустить себя, не давая лишним мыслям и переживаниям управлять моим телом и разумом. Мои занятия с группой возобновились, а Энтони, специально задержав меня однажды после очередной тренировки, извинился за случившееся. Ничего ему тогда не ответив, я просто кивнул и настроился на изучение поставленной нами хореографии. В ближайшее время, как нам сообщила администрация, в честь Хэллоуина планировалось очередное шоу, на котором в этот раз будут выступать не только музыканты, но и наша танцевальная команда. Ребята были очень воодушевлены, как и сам Энтони, что с самого начала с нетерпением ждал дебюта. Выбрав совместно с нами музыку, он стал делать предложения, касающиеся самого танца. Каждый принимал участие, предлагая свои идеи и вводя некие коррективы, что немного смутило меня, ведь лично я во всём этом участия не принимал из-за неимения подобного опыта. Но, благо, относясь ко мне с лояльностью, так как я новичок, меня не заставили шибко сильно думать над постановкой танца, но заместо этого потребовали, чтобы я был в самом эпицентре зрительского внимания. Я не был этому удивлён, с самого начала предполагая, что меня, скорее всего, попытаются выделить за счёт внешности, поэтому и не стал противиться, когда меня решили поставить во главе танцевальной группы. Тем не менее, сам придуманный ребятами танец меня не шибко устраивал, так как нёс в себе немного ироничный и даже сексуальный подтекст. Но что не сделаешь ради команды, особенно когда она тебя так об этом просит. Я согласился танцевать, конечно, но всё равно долго не мог смириться с тем, какие движения мне приходилось выполнять и, самое главное, как мне надо было себя касаться. То проводить рукой по волосам, то обеими ладонями спускаться по груди вниз и, ещё хуже, приседать, чуть раздвигая ноги. Это движение было для меня слишком эротичным, из-за чего я не мог долгое время его выполнить в силу собственной зажатости. Но, как оказалось позже, это были ещё цветочки. Сущий ад начался, когда после каждодневных проработок самых сложных движений мы начали пытаться поставить танец сразу всей группой. И если раньше я танцевал в основном один или максимум с сестрой, то когда в команде ещё аж четыре человека, я понял, насколько это на самом деле трудно. Однако, главной моей проблемой всё ещё была не просто моя стеснительность, а боязнь смотреть на собственное отражение. Привыкший практически всегда танцевать с закрытыми глазами, я создал этим самым проблем остальным, потому что не был способен следить за темпом своей команды. Тогда-то, в тот же вечер случились сразу два неприятных для меня события. Попросив меня задержаться, Энтони, как только остались только мы вдвоём, спросил: — Ты же понимаешь, что вечно танцевать с закрытыми глазами у тебя не получится? Посмотрев внимательно на парня, я заметил, как тот устало выдохнул и потёр глаза. За прошедшие дни никто из нас толком не высыпался, так как практически всё своё свободное время уделял работе, и поэтому я мог понять его нервозность, касающуюся моей проблемы. Но и решить её с бухты барахты я не мог, всё ещё имея, может, уже не такие глобальные, как раньше, но комплексы. Не так уж и сложно было бы побороть своё смущение, не будь у меня такой сильной неприязни к самому себе. Я верил в свою красоту только тогда, когда мне о ней говорил Матитьягу. Он никогда не был притворщиком, в отличие от других, и никогда не видел во мне лишь оболочку, всегда смотря в саму суть. — Кроме того что ты должен видеть и чувствовать собственную команду, ты также должен взаимодействовать и со зрителем, — вновь заговорил лидер, внезапно оторвавшись с места и включив музыку. Подойдя ко мне вплотную, он схватил меня за плечи и развернул к зеркалу. — Давай потренируемся, — сказал он, скользнув руками вниз и сжав мои предплечья. — Смотри внимательно на своё отражение и двигайся. Подняв мои руки и поставив в то положение, в котором начинается танец, из-за чего я мгновенно зажмурился, Энтони словно в то же мгновение исчез. Но даже несмотря на то, что я был вновь с закрытыми глазами, я мог чувствовать его присутствие. — Танцуй, — произнёс он издалека, из-за чего я инстинктивно вздрогнул и действительно начал двигаться. И чем сильнее ускорялась музыка, чем ближе становился припев, тем всё более волнительно я себя чувствовал, понимая, что за мной наблюдают. Мне всё ещё было не по себе, поэтому о том, чтобы открыть глаза, не было и речи. — Посмотри на себя, Лиам, — вздрогнув от внезапно совсем близко прозвучавшего голоса, я ненадолго сбился, но быстро восстановился вновь. Честно признать, я хотел остановить этот праздник абсурда уже сейчас. От странной возникшей в зале атмосферы я стал чувствовать сухость во рту и нервный тремор, что отдавался в покалываниях на кончиках пальцах. Но, тем не менее, пытаясь убедить себя в том, что всё это лишь моё разыгравшееся воображение, я продолжил танец, уже в следующую секунду об этом пожалев. Почувствовав спиной, как Энтони приближается и обхватывает мои руки, я, скорее от неожиданности, чем действительно этого захотев, открыл глаза. Лишь слегка посмотрев на наше отражение из-под приоткрытых ресниц, я мгновенно ощутил жар, что обжёг щёки. Чересчур интимно. Его ко мне касания обжигали, напоминая о том, что примерно так же меня касался Матитьягу, и именно это заставило меня замереть в чужих руках. Я встретился со взглядом каре-зелёных глаз напротив и напрягся всем телом, наконец осознав, что именно происходит. Резко отпрянув, я испуганно обернулся, в то же мгновение встретившись с недоумением на лице самого Энтони. — Послушай, — заговорил он, выставив руки перед собой в извиняющемся жесте, — ты должен чувствовать границу между настоящим танцем и сексуальным подтекстом. То, что ты так реагируешь, говорит о том, что ты совершенно не умеешь эти понятия разграничивать. — А потом заметив, как моё и без того раскрасневшееся лицо стало ещё более пунцовым, он добавил: — Не буду скрывать, да и ты сам, скорее всего, уже понял, что действительно мне нравишься. Однако, когда мы танцуем, мы тоже испытываем чувства, но на совершенно другом уровне. Внезапно подойдя ко мне и схватив за руки, отчего я весь сжался и уставился с недоумением, он договорил: — Ты действительно невероятный, но когда танцуешь, становишься совершенно иным человеком. Ты словно отпускаешь себя, все свои комплексы и лишние мысли, что начинает чувствовать и смотрящий на тебя человек. Дай им это увидеть, и в итоге, я обещаю, ты ни разу об этом не пожалеешь. Растерянный, я смотрел на стоящего передо мной парня, всматриваясь в его каре-зелёную радужку, что всё больше застилала чернота. Его руки, что продолжали держать мои ладони, неожиданно стали крепче, сдавив мои пальцы и вызывая тем самым россыпь колючих мурашек на моей спине. Я не понимал, что происходит, ровно до того момента, пока не случилось то, чего я совершенно не ожидал и, конечно же, не хотел. Я даже толком не успел ничего понять, когда Энтони, закончив свою речь, внезапно приблизился и мимолётно коснулся моих губ своими. Не прошло и пары секунд, как он отстранился и, всмотревшись в мои глаза лишь на короткий миг, развернулся и ушёл, оставив меня с моим недоумением наедине. Поражённый, я медленно коснулся пальцами своего лица и прикрыв рот, чуть не завопил в голос, одолеваемый страшными мыслями. Первоначальный ступор постепенно прошёл, заменяясь паникой и невероятной тревогой, которая касалась теперь не только меня и Матитьягу, но и тёмно-рыжего парня. Чуть пошатнувшись и ударившись спиной о зеркала, на которые по случайности так «любил» облокачиваться, я зажмурился, стараясь отогнать это неприятное для себя наваждение. Я не хотел влюблять в себя человека и тем более видеть проявление его ко мне чувств, так как изначально пришёл в этот центр только за одним-единственным — Матитьягу. В моей голове продолжала крутиться заведённой шарманкой утренняя сцена, в которой он всё же допустил слабость, показав, что его всё ещё тянет ко мне. Я прокручивал этот момент, вспоминая каждый раз взбешённое лицо Артура и ликовал, надеясь, что, возможно, не всё потеряно. Но теперь что же мне делать с чувствами Энтони? — Понравилось? Резко вздрогнув, я покосился в сторону выхода из зала и, как по закону подлости, увидел того самого человека, которого желал увидеть больше всего, но и в то же время невероятно боялся. Сердце замерло, дыхание моментально спёрло в груди, а шок от недавнего поцелуя тут же отошёл на второй план. Как дурак смотрел на человека, по которому скучал, каждый раз подкидывая в разгоревшийся костёр чувств полена, состоящие из надежды, веры и любви. Три слова, а сколько в них смысла… Надо бы вспомнить, что говорил Шопенгауэр о последнем. О плотских желаниях и инстинктах, связанных с продолжением рода. Да вот только не получалось… О каком вообще продолжении рода может идти речь, если пожар в груди вызывает у меня человек моего же пола? Сдвиг по фазе? Ошибка природы? Неважно всё это. Особенно тогда, когда это чувство настолько прекрасно. Омрачало лишь то, что на глубоком уровне я испытывал страх и наваждение, которое дурманило разум и вызывало волнительное чувство. Я вновь испытывал лёгкий приступ аритмии. Правда, на этот раз не от болезни, а от человека напротив. Уже не в силах предположить развитие событий, я способен был лишь зажиматься и готовиться как к лучшему, так и к худшему. По тому, каким взглядом окидывал меня Матитьягу, я не был уверен, зол он или так же взволнован, как и я. Стоит отдать должное Артуру, ведь такой же взгляд я имел честь видеть именно у него. Пять лет их тесного общения явно дали свои плоды, которые я мог наблюдать во многих мелких деталях, что открывались для меня постепенно. Отстранённое поведение, напускной холод и безэмоциональность — всё это исключительные повадки Вуда, которые теперь я прослеживал и в своём Матти. Неприятно и больно. Но я терпел. Как и всегда. Пропустив его вопрос мимо ушей и заострив внимание на внешнем виде, я увидел, как тот, с силой сжав пальцы в кулаки, посмотрел на меня из-под опущенной чёлки. Сегодня его волосы не были связаны резинкой и поэтому касались плеч. Фиолетовые пряди, что мелькали в его естественных, каштановых волосах придавали особый шарм его лицу. У него всегда была немного песочного цвета кожа, отдающая теплом, что присуща всем азиатским народам, к которым он частично и относился. Но именно за счёт нового оттенка, о котором я и писал в заметках, его кожа приобретала немного светлый, даже холодный тон. На этот раз он был одет менее агрессивно и даже привычнее моему глазу, напоминая о тех временах, когда я почти всегда видел его в массивной и безразмерной одежде. Так же и сейчас: на нём была надета белого цвета футболка, поверх которой, на его плечах висело широкое чёрное худи. — Почему молчишь? — вновь подал он голос, тем самым остановив моё бессовестное разглядывание. — А, хотя знаю… Может, потому, что твои слова — пустой трёп? И вот, только-только образовавшаяся надежда на крохотный шанс нормального, конструктивного диалога с треском оборвалась. В мой разум, заслонённый неугасающими чувствами, стали пробиваться сомнения, возникшие одновременно с услышанными словами. Словив ступор, я нахмурился, пытаясь понять, о чём именно он говорит. Однако, стоило мне заметить, как он вновь приближается, я тут же отмер и инстинктивно отскочил от зеркала, сделав пару шагов вглубь зала. Матитьягу на моё поведение отреагировал незамедлительно. Замерев на месте, он окинул меня до жути неприятным взглядом, и только в этот самый момент я понял, как странно выгляжу в его глазах. Взмыленный, раскрасневшийся, с растрёпанными после танцев волосами и в мятой футболке. Уловив собственное отражение в зеркале, я тотчас осознал, что успел себе надумать Матитьягу и к чему относился его первый, пропущенный мною вопрос. Если тот ещё и столкнулся с Энтони по пути сюда, то его поведение мне более чем понятно. Правда… Это не отменяло того факта, что оно заставляло меня чувствовать смятение. — Ничего не было, — тут же сказал я, сам не понимая, зачем оправдываюсь. Вдруг его вопрос был не просто связан с предположениями из-за моего странного внешнего вида? Вдруг, он всё видел, а я сейчас лишь добавляю масла в огонь его злобы, намеренно обманывая? И, тем не менее, я не мог признаться ему в том, что случилось. Не только потому, что боялся этим оттолкнуть, но и потому, что сам ещё не до конца осознал и принял произошедшее. — Я вижу, — пожал он плечами. — Если ты снова пришёл, чтобы… — начал было я, но тот меня резко перебил. — Нет, — сделав лицо максимально каменным, он холодно договорил: — Я пришёл, чтобы сказать, что случившееся между нами больше никогда не повторится. Я перебрал в тот вечер и повёлся на поводу своих эмоций, так что не надумай лишнего. Пригвождённый его словами, я в одночасье ощутил, как внутри меня что-то с треском надломилось. — Я к тебе ничего не испытываю, — добавил он совершенно спокойно. Но почему же тогда в твоих глазах я вижу совершенно иное? Огонь, что полыхает ярче, чем адское пламя, мог снести меня с ног в прошлом, сейчас же он выжигал мои внутренности, расплавляя в непередаваемой обиде и злости. Его слова врезались в моё истосковавшееся по нежности сердце огромными кольями, заставив с силой сжать челюсти, не давая тем самым крику отчаяния вырваться наружу. Моё эмоциональное состояние, порушенная от долгого одиночества психика и взбунтовавшийся из-за этого организм постепенно складывались в единое нечто, что постепенно затухало, словно разряжающаяся батарея. Я почувствовал к себе очередное несправедливое отношение и не мог понять только одного — зачем он так поступает? Это такая месть? Или его поступки и слова, что в корне разнятся, лишь доказательство того, что я разрушил его нутро? Точно так же, как он делает это со мной прямо сейчас? Я надеялся, что он наконец-то меня услышит… Но теперь был способен лишь сделать новый шаг назад, обиженно заткнув рвущиеся из меня страдания, вызванные жадным и пагубным желанием всё оборвать. Я разозлился. Потому что не хотел признавать тот факт, что демонстрируя свою боль, он намеренно игнорирует мою. С силой сжав кулаки и подавив рвущиеся из меня рыдания, я резко, даже, возможно, грубо сказал: — Хорошо, — ощущая, как меня потихоньку начинает потряхивать, я с трудом, чтобы не перейти на крик, договорил: — Тогда никогда больше ко мне не подходи. — Без проблем, — сказал Матитьягу и, развернувшись, направился прочь из танцевального зала. Стоило за ним закрыться двери, как я без сил упал на пол и, больше неспособный сдерживаться, завыл в голос. Мне было так невыносимо больно от его слов, от разбитого сердца, которое я пытался склеить все эти годы, что в данный момент, получив такой сильный удар, не знал, за что зацепиться, чтобы вытащить себя из этой ужасной ямы. Я плакал навзрыд, не представляя, что боль, что я ощущал всё это время, может стать ещё сильнее. Может. И я в этом только что убедился. Все эти невыносимые страдания, что я перенёс в пансионате, были не то, что бессмысленными, они ещё и оказались никому ненужными. Конечно, я понимал, что, скорее всего, так и будет. Предполагал, что вся та боль, что я успел скопить, так навсегда со мной и останется. Но я вернулся. Я пришёл, чтобы всё исправить. Починить то, что, возможно, в починке уже не нуждается. И ведь я хотел… Я пытался, надеясь, что смогу забрать к накопившейся в себе часть его боли, помогая ему излечиться. Исправить ошибки, что были совершенны некогда под предлогом эгоистичного желания отдаться в руки любящему человеку. Теперь же я пожинал за это плоды, ненамеренно превращаясь в человека пустоты. Я так пытался показать, что хочу снова быть с ним. Я готов был клясться, что больше никогда его не брошу. Так почему он даже не пытается меня выслушать? Зачем зажимает по углам, выливая на меня то гнев, переплетённый с обидой, то страсть, что накопилась у него за все годы разлуки? Говорит, что ненавидит, а во взгляде другое? Утверждает, что ничего не чувствует, но по какой-то причине упрекает в общении с Энтони? Я так устал от всего этого хаоса, что неожиданно для себя понял, что не хочу какое-то время видеть Матитьягу, его направленные на меня, уничтожающие одним взглядом глаза, которые некогда смотрели только с теплотой. Мой эмоциональный диапазон дал сбой, выдержка постепенно угасала, как и надломленная уверенность в своих собственных силах. Но главной вишенкой на торте было то, что в мою боль никто не верил, кроме сестры да ни в чём не виноватого Югёма. Я неимоверно устал как от самой этой боли, так и от самого себя. Вот бы можно было выключать чувства… Я бы обязательно этим воспользовался.***
Я походил на ходячий труп со взглядом, в котором читалось: «Не подходи, а то укушу». Так и было на самом деле. Чем ближе становился праздник, тем ближе становился и наш дебют, в то время как я сам утопал в собственном отчаянии и чувстве безысходности. Я уже не знал, стоит ли после первого выступления продолжать работу в творческом центре и даже задумывался о том, чтобы забрать Аннабель и вернуться в Америку. Но меня всё так же останавливали не только мои не желающие исчезать чувства, но и сестра, у которой, я очень надеялся, могло всё получиться. Я видел, что хоть та и скрывает, но время от времени общается с Югёмом, который, в отличие от меня и того же Матитьягу, старается исправить то, что сломалось даже не по его вине. До сих пор не могу понять его выдержку и, скорее всего, так никогда и не пойму. Наверное, второе, что изменилось во мне, был не только мой взгляд, но и возникший пофигизм. Я больше не пытался что-то в себе исправить. Принял тот факт, что накопленные с жизненным опытом психологические травмы так и останутся со мной, напоминая о тех ужасах, через которые мне когда-то пришлось пройти. Этот небывалой чистоты отпечаток, словно ярким сиянием лучей, пробивался сквозь моё разбитое тело, как вода, вытекающая из треснувшей вазы. Почему же чистота? Потому что это происходило непроизвольно, не по вине физического контакта, не так, когда меня били по лицу в школе. Эти шрамы оставил я себе сам, будто в напоминание о том, что я был рождён лишь для того, чтобы умереть. Мне нравилось писать об этом на чистых листах бумаги с закрытыми глазами, наблюдая за разверзшимся ураганом в собственной душе. Я это любил. Не любил своё творчество… Но любил единение с бумагой и ощущение некоего таинства, как если бы я писал новое Евангелие. Только не такое масштабное, а скорее… Просто оставлял заметки о том, что я видел там, в своей собственной глубине. Точно так же, как я это делал с письмами, посвящёнными своему родному человеку. И если раньше я боролся со всей той мукой, что преследовала меня по пятам и мешала жить, то теперь я смирился, стараясь только игнорировать внешние раздражители. Одним из этих раздражителей был, конечно же, Матитьягу, что вновь возобновил свой поход в спортзал. Я игнорировал также и Артура Вуда, который, будто бы наслаждаясь своей победой, то и дело заводил плотские игры прямо на публике, очевидно надеясь таким образом меня позлить. И у него получалось. Только на этот раз я тщательно это скрывал и даже не смотрел в их сторону, замечая только краем глаза и слыша шепотки других присутствующих в зале ребят. Слова по типу «хоть бы постеснялись», прямо говорили о том, что мне не то, что не стоит смотреть в их сторону, а по-хорошему следует ещё и прикупить наушники, дабы ничего и не слышать. Моё недавнее злорадство и радость от того, что Артур увидел неприкрытые чувства Матитьягу ко мне, естественно, сошли на нет. Я не мог утверждать точно, состояла ли причина такой резкой перемены Мэтта к произошедшему в зале во влиянии на него самого Вуда, но и не мог это уверенно отрицать. Теперь я чётко прослеживал связь между ними, которая была не только интимного характера, но и касалась сплетения душ, влияя на личности обоих. Я не знал, кто такой Артур на самом деле. Но теперь узнавал его за счёт поведения самого Матитьягу. Ну не смешно ли? Хочешь узнать человека поближе — познакомься с близким кругом его общения. И, тем не менее, хоть я и был преисполнен горя, мне приходилось держаться. Хотя бы потому, что все вокруг, в том числе и Лиза с Аннабель, были счастливы. Их же счастью было простое объяснение — к нам приехала бабушка. С ней я также не виделся все эти годы, но, несмотря на всю свою к ней любовь, не смог выдавить даже улыбки. Её приезд лишь напомнил мне о былых ужасах, что нам всем пришлось пережить в прошлом. Даже её старые глаза были пропитаны серостью тех будней, а в голосе слышались нотки, говорящие о том, что ей также не сладко, как может показаться на первый взгляд. Единственное, что спасало меня от окончательного погружения в депрессию, — это радость и смех Анны. Девочка быстро прониклась бабулей, а та, в свою очередь, прониклась ей и стала всячески баловать, одаривая разного рода подарками. Афи, к сожалению, из-за уже почтенного возраста и не очень крепкого здоровья, пришлось оставить на попечительство бабушкиной соседки. Конечно, эта новость опечалила Лизу, но та не отчаивалась, продолжая верить, что сможет когда-нибудь вырваться и забрать её из Бристоля в родной дом. Мы даже ради этого проверили малышку на наличие аллергий и, тех не обнаружив, сильнее уверовали, что это когда-нибудь, но обязательно случится. В общем, дни шли своим чередом. Осень окончательно вступила в свои права, а я продолжал быть своей собственной тенью, но ещё верящей в какой-то примерный благоприятный исход. Главное не унывать — и тогда жизнь тебя вознаградит, так ведь? А я и не унываю. Я коплю в себе злость. — Здаров, братишка! — радостный восклик Югёма заставил меня обернуться и отвлечься от украшения коридора, который находился прямо у входа в центральный корпус. На стенах всё ещё висели знакомые моему глазу картины, но я на них не смотрел. Не хотел ранить себя ещё больше. — Привет, Югём, — тихо отозвался я, вновь вернувшись к дурацким рожицам, что якобы должны были пугать. Меня вот они только раздражали. В коридоре была ещё парочка людей, но только из других творческих команд. Свою же, находящуюся этажом выше, я намеренно игнорировал, так как не был готов к общению с нашим лидером. С тех пор, как он меня поцеловал, я продолжал держать между нами дистанцию с расчётом на то, что он поймёт, что мне всё это не нужно. Ни его поцелуи, ни его внимание, ни, тем более, его ко мне симпатия. Я желал максимум рабочих и, может быть, минимум дружеских отношений. Я действительно верил, что между нами может быть только это. Поэтому и ощущал себя… преданным, что ли? Я словно стал уязвимее, более неприкрытым и от этого мне становилось ещё хуже. Конечно, от его чувств ко мне он не стал сразу плохим человеком. Просто я всего этого не хотел и частично даже опасался. — Что-то ты неважно выглядишь, — подержав лестницу, на которой я всё это время стоял, Югём дождался, пока я спущусь и добавил: — С Мэттом небось поругался? Не удивлюсь, если так. Он в последнее время ходит как в воду опущенный. От услышанного меня тут же бросило в холод. Я ни с кем не обсуждал то, что случилось между нами в то раннее утро в зале, так же, как не обсуждал и его последующее поведение, и очередную попытку меня оттолкнуть. Я старательно отводил глаза в сторону каждый раз, когда был шанс столкнуться с ним взглядом, намеренно игнорируя. Я пытался заткнуть уши или отвлечься на разговоры своих сокомандников, дабы не слышать голос, от которого испытывал колкую боль в груди. Поэтому и слышать сейчас из чьих-то уст о нём мне было точно так же невыносимо. Внезапно достав из кармана упаковку со сладкой соломкой, Югём начал с аппетитом её поглощать. Его мой пришибленный и отстранённый вид словно никоем образом не смущал. Может, тот просто его не замечал или же намеренно игнорировал, надеясь проследить за моими эмоциями, которые я так старательно прятал глубоко в себе. Протянув мне, он молчаливо со мной хотел поделиться, но я, отрицательно помотав головой, отказался. — Ну так что? — продолжил он пытаться развести меня на разговор. — Поделишься, что случилось? Пожав плечами, я, не зная даже, как лучше признаться, тихо отозвался: — Думаю бросить эту работу. Громко хрустнув палочкой, Югём широко открыл глаза и хотел было уже что-то сказать, но его перебил ядовитый голос: — Неужели? Обернувшись одновременно с Югёмом в сторону говорящего, мы оба увидели стоящего в деловом костюме Артура. С убранными в карманы брюк руками он выглядел так, словно выиграл не в борьбе за любимого человека, а сразу всю жизнь. Хотя, возможно, так всё и есть. Для меня Матитьягу и был смыслом жизни. — Что такое? Получил отворот-поворот и решил вновь умотать, так как ничего не вышло? Повернувшись к нам всем корпусом, он вытащил руки и скрестил их на груди, выдавая в себе пассивную агрессию. Он не повышал голос, не пытался вложить в него злость или радость от услышанного, но всё равно давал всем своим видом понять, какое удовольствие доставляет ему моё возможное принятие неизбежного проигрыша. Он был рад видеть, что я допускаю мысль, что могу не вернуть Матитьягу. Будто бы я сам не понимал, что мои шансы малы. Наверное, поэтому, мне впервые хотелось кого-то так сильно назвать самовлюблённым ублюдком. — Зачем ты вообще сюда устроился на работу? Какой сволочью надо быть, чтобы так издеваться над Мэттом? — Артур… — начал было Югём, но тот его даже не слушал. — Ты хоть понимаешь, какую боль ему приносишь только одним своим присутствием здесь? Неужели тебя настолько волнуют только твои чувства? Мои чувства? Он действительно так думает? Я храню в себе многолетнюю боль, не выдавая её практически ни перед кем, давясь слезами по ночам. Каждое утро я игнорирую своё отражение в зеркале; думаю о том, чтобы всё закончить и прекратить проходить свои личные круги ада; заставляю себя продолжать бороться, дабы исправить собственные ошибки. И сейчас слышу… Что я думаю только о своих чувствах? Серьёзно? Я смотрел прямо в его холодные, полные ликования глаза и, не испытывал ничего, кроме лютой ненависти. Не представляя, как выдержать эти болезненно-колкие слова, я лишь умолял себя внутренне не сдаваться и продолжать терпеть, как делал это до сих пор. Главное, не выдавать, что его слова меня ранят. Иначе тот воспользуется этим и задавит меня окончательно. Краем глаза я заметил, как толпа, что так же, как и я, работала в коридоре, стала оборачиваться и смотреть в нашу сторону. Примерно в то же время в проёме появился и человек, которого я меньше всего хотел сейчас видеть. Мой взгляд инстинктивно съехал с Артура на него, отчего я заметил, как в кофейных глазах вместе с непониманием возник приступ тревоги и… страха? Интересно только: за кого из нас он боится? Наверное, за Артура. Возможно, из-за его влияния он мыслит точно так же и лишь молит небеса о том, чтобы я скорее снова исчез. — Не удивлюсь, если и ребёнка ты нагулял, а подстроил всё так, словно он от твоей покойной матушки, — эти слова, словно ток, болезненно прошлись по моему телу, отчего ноги приросли к земле, а взгляд вернулся к ледяным глазам Вуда, — или думаешь, что я поверю в ту чушь, что рассказал Югём? Любые документы можно подделать. — Артур, прекрати, это уже чересчур! — воскликнул не на шутку встревоженный упомянутый только что друг. — Ты переходишь все границы! — Это он перешёл все границы, когда вернулся сюда, — парировал Артур так, будто для него всё, что со мной случилось за эти пять лет — обычная шутка. — А то, гляньте на него! Мало того, что на жалость давит своей болезнью, ещё и ребёнком прикрывается. Это было выше моих сил. Мало того, что он публично высмеивал мои пятилетние муки, все те ужасы, что я перенёс, воспринимая их как какую-то глупость. Так он ещё и говорил об Анне. Девочке, что не заслужила к себе плохого отношения и, в целом, не касалась нашей с Матитьягу истории. Она была такой же жертвой обстоятельств, лишившись родителей в раннем возрасте, и из-за перенесённой травмы считающей меня родным отцом. Я не понял, как сорвался с места и со всего размаху зарядил Артуру кулаком в лицо. Меня поразила внезапная вспышка боли, но ярость была сильнее, поэтому, не желая останавливаться, я накинулся на него так, будто являюсь бешеной собакой, что сорвалась с цепи. Вуд в долгу также не остался, вначале опешив от моего удара, но быстро придя в себя и замахнувшись, залепив мне ладонью по уху. Ощутив оглушающую и резкую боль, я не успел сгруппироваться, когда тот ударил меня прямо в грудь, отчего я резко задохнулся и, естественно, упал. Очень умно, Артур, бить человека с больным сердцем прямо в грудь. Молодец, я оценил. В этот же момент на него налетел Югём и услышавшие со второго этажа перепалку ребята. Практически вся моя команда отгородила меня от никак не успокаивающегося мужчины. И пока я постепенно приходил в себя, мой слух, хоть и был повреждён из-за удара, смог уловить его крики: — Думаешь, ты один настрадался?! Думаешь, что единственный, кто стоял на границе между жизнью и смертью?! Медленно поднимаясь на ноги, я оттянул ворот рубашки и посмотрел на место удара, параллельно ощущая тупую, ноющую боль с левой стороны. — Артур, замолчи! — наконец-то вмешался в нашу ругань Матитьягу. Я не видел, но отчётливо слышал, что его голос сквозил паникой. Продолжая смотреть на уже появляющийся синяк, я не сразу заметил, как с моего носа стала капать кровь. Чувствуя лёгкое головокружение, я медленно поднял голову и зацепился расфокусированным взглядом за первое попавшееся лицо. Энтони. А потом, уже даже отвыкнув от этого ощущения, я погрузился в темноту, теряя сознание.***
Конечно, случившееся не могло пройти просто бесследно, и спустя пару дней, как только мне стало лучше, и я смог прийти в центр, нас вызвала к себе администрация. Меня и Артура отчитали. По большей части, правда, отчитывали самого Вуда, так как не могли поверить, что именно он был инициатором конфликта. Ко мне же, как к человеку больше пострадавшему, было меньше вопросов и претензий. Я на тот момент уже не злился и даже не плакал, а хотел в голос рассмеяться. Спасибо, что хотя бы тут меня не стали трогать. Мало мне проблем по жизни, не хватало ещё чтобы какие-то спонсоры, до которых мне, в принципе, нет никакого дела, стали меня отчитывать. Больше с Вудом я не пересекался, а если видел Мэтта, то игнорировал его внимательный, изучающий меня взгляд. Я предполагал, что он, может быть, чувствует вину хотя бы за то, что не сразу остановил Артура. А может быть, и нет, и мне просто кажется или хочется верить, что он её чувствует. В целом мне уже было всё равно. Я смирился с тем, что мою жизнь критикует каждый, кому не лень. Так ещё и осуждают непонятно за что, словно я какой-то всемирный злодей или разрушитель наций. Я, может, и разрушитель, но только своей собственной жизни. Возможно, по этой же причине, желая хоть что-то в себе починить, я вновь обратил внимание на нашего лидера. Что мною двигало, я не знал. Просто его образ вечно улыбчивого, дружелюбно настроенного парня с аурой типичного героя, который борется за справедливость, немного смягчил моё негативно настроенное сердце. Мне не хватало подобной поддержки, и именно поэтому, уже отчаявшись и так безудержно желая получить хоть чью-то любовь, я снова стал с ним общаться. Он же воспринял моё возвращение, как бы то ни было, достаточно спокойно, будто он только и ждал, когда я смирюсь со своим положением и приму происходящее. Видимо, это и произошло, когда я, в очередную репетицию танца, позволил ему меня касаться, забив на сковывающие ранее моё тело рамки. Я смотрел в наше отражение и выполнял нужные движения, не опаздывая и попадая точно в ритм, не портя таким образом темп для остальных участников. И даже если я делал это без души… Возможно, так было лучше. Всё частично, но наладилось. Единственное, что осталось неизменным, — так это наше взаимное с Матитьягу игнорирование. Если раньше я время от времени ловил на себе его взгляд или же сам не мог удержаться от того, чтобы не посмотреть в его сторону, то теперь не было даже этого. Скорее всего, если в самом начале после случившегося конфликта его и волновало моё состояние, то состояние Артура его интересовало куда больше. Поэтому тот быстро забыл о нашей небольшой стычке и всячески старался угодить своей паре, позволяя то, что не позволял ранее. Застав их однажды зажимающимися прямо в раздевалке, я не был удивлён. Даже не взглянув в их сторону, я спокойно прошёл к своему шкафчику и, не выдавая никаких эмоций на своём лице, так же спокойно переоделся и ушёл. Чувствовал ли я в тот момент что-то? Конечно же, да. И ненавидел себя за это. За свою слабость. Я всё ещё не мог решиться на то, чтобы окончательно поставить точку и уйти. Во мне продолжала теплиться маленькая крупица надежды на… А на что? На то, что Матитьягу признает, что всё ещё любит меня? Или скажет, что больше не ненавидит? На деле же я не мечтал ни о первом, ни о втором. Наверное, единственное, чего бы я действительно хотел, — так это того, что он простит меня. Дни шли своим чередом и, несмотря на все прошедшие события, в день самого выступления я был даже в приподнятом расположении духа. Выучив танец от и до, я не боялся оплошать, а моя зажатость, что всё это время мешала мне раскрепоститься, сошла на нет. Меня уже особо не волновало, что подумают остальные, в том числе и Матитьягу. Я потребовал, чтобы он больше ко мне не подходил, так тот и не подходит. К чему тогда мне лишний раз переживать о его душевном состоянии? Может, пора подумать и о своём? Хотя кого я обманываю… Я снова похудел. И если раньше мне казалось, что моя худоба не столь заметна, то стоило мне получить свой наряд к выступлению, как я убедился в обратном. Он оказался мне велик… Пришлось даже самостоятельно подшивать, дабы никто не заметил хотя бы малейшее изменение в моём теле. Зная любовь Энтони подмечать мельчайшие детали, связанные с мускулатурой, я больше всего боялся его открытой реакции на мою так называемую стройность. Данный факт меня, конечно, расстроил, но, как бы удивительно это ни звучало, не вызвал очередную порцию отвращения к себе. Я спокойно принял информацию о том, что потерял ещё несколько килограммов и даже нормально отреагировал на ярко выделяющуюся талию, что, с новыми тренировками Энтони, будто стала ещё тоньше. Возможно, моя психика решила дать мне перерыв, отключив в себе функции восприятия негатива, что меня окружает и наполняет. И именно поэтому я испытывал некую лёгкость и даже радость, мелькая между людей, что оживили творческий центр своими голосами и вечными разговорами, касающимися предстоящих выступлений. Бегая за кулисами зала, в котором сегодня должен был пройти праздник, я то и дело сталкивался с возникающими на моём пути музыкантами. По сравнению с нашей маленькой командой, состоящей из пяти человек, ребят из музыкального корпуса было в пять раз больше. И пока все ютились и старались подготовить сцену, я пытался вырваться наружу исключительно для того, чтобы встретить пришедшую посмотреть на наш дебют Лизу. Оставив Анну на попечительство всё ещё гостящей у нас бабушки, сестра пришла в роскошном чёрном платье, что отлично прилегало к её фигуре и элегантно приоткрывало ножку с правой стороны. Обнявшись с ней, я указал место, которое специально для неё подготовил, и побежал назад под аккомпанемент первых выступающих музыкантов. Украшенные залы были подсвечены специально подготовленным освещением, что было куплено за счёт общего финансирования, которое пополнялось деньгами с выставок и концертов. Сияние разного рода красок вызывало у меня улыбку, а ребята, одетые в разные костюмы и разукрашенные гримом, смех. Все были очень радушные и счастливые, отчего я сам наполнялся духом праздника. Хоть раньше и не знал, что это такое. Для меня существовал лишь единственный праздник в году — мой день рождения. И даже несмотря на то, что я его не любил, моя мать торжественно вручала каждый год мне в руки подарок, отмечая в голосе то, как она гордится этим днём. И мной. Ведь я её любимый сын. Жаль только, что вся эта любовь оказалась настолько губительной. Спустя лишь такое короткое время после своего заточения, я смог понять её страдания настолько ярко, как не мог, пока был в том самом пансионате. Подумав об этом, я непроизвольно поморщился, постаравшись быстро переключиться на реальность, что меня окружала. Не погружаясь больше в депрессивные мысли, я снова стал наблюдать за выступающими ребятами, которые поддерживали дух праздника с помощью придуманных ими шоу. Примерно через три таких выступления я увидел улыбающегося и явно настроенного порвать зал Югёма. С повязкой на голове, что придерживала его волосы, он был одет в чёрные брюки карго, такого же цвета футболку и тёмно-фиолетовый бомбер. В ушах, как и всегда, висели серьги, на шее же красовалась массивная цепь серебристого цвета. Единственным атрибутом одежды, который передавал дух Хэллоуина, была маска японского демона, что благополучно покоилась в его руках. Увидев меня, он тут же подбежал ближе и, заключив в объятия, произнёс: — А ты чего ещё не готов? Окинув меня скептичным взглядом, так как я всё ещё был одет в свою обычную спортивную форму, Югём тут же стал выдавать в себе беспокойство. Словно бы он решил, что я, даже не дождавшись дебюта, решил бросить ребят. Но, к сожалению или к счастью, я так поступить не мог. — Как раз собирался пойти в гримёрку, — отозвался я. — Желаю удачи, — хлопнул я того по плечу, намереваясь уйти. И только я смог обойти парня, как тут же врезался в очередного, как я подумал, музыканта. Но стоило мне поднять взгляд, как я тут же увидел знакомые, удивлённые глаза цвета кофе. Осмотрев меня, будто бы не ожидав здесь увидеть, Матитьягу лишь на мгновение замер. Я же, не намереваясь наше случайное столкновение превращать в какой-то фарс, быстро его обошёл и торопливо сбежал, ощущая, как в груди с бешеной скоростью зашлось сердце. Его близость всё ещё была для меня невыносима. Она приносила мне как неописуемое удовольствие, так и непередаваемую боль. Я безумно её хотел, оттого и мучался, ведь понимал, что она для меня теперь недосягаема. Наконец-то успокоившись, я услышал, как стали раздаваться знакомые биты с азиатскими мотивами, в тот же момент осознав, что выступление началось. Чуть выглянув из-за ширмы, я украдкой стал следить за читающим рэп Югёмом и подпевающим ему Матитьягу. Также одетый в чёрные карго и широкую чёрную футболку, Мэтт выглядел неотразимо и одновременно отталкивающе. На его лице так же, как и у Югёма, красовалась точно такая же маска, отличаясь исключительно цветом. Если на первом она была ярко-красная с золотыми вставками, то на втором — матово-чёрная с иногда мелькающими в некоторых местах фиолетовыми линиями. Зачитывали куплеты они агрессивно, а само исполнение показалось мне резким, но судя по тому, как взрывался зал, я мог предположить, что шоу удалось. Где-то ближе к концу меня за плечо схватил Ноа со словами, что Энтони зовёт всех начинать сборы. Выступающих осталось совсем немного, поэтому и времени у нас оставалось маловато. Окинув взглядом сцену в последний раз, я разочарованно вздохнул и ушёл приготавливаться. В гримёрке, которую для нас выделили, было невероятно тесно и неуютно. Постоянно толкаясь и время от времени меняясь у небольшого столика с зеркалом, мы быстро переоделись в выбранные наряды. Долго обговаривая наши предстоящие костюмы, мы решили остановиться на классике, выбрав классические брюки и шёлковые рубашки. Цвет одежды мне выбирать не представилось, так как после случившегося с Артуром спектакля с моим участием, я приболел и не смог выразить своё собственное мнение по этому поводу. Наверное, именно поэтому я был слегка удивлён, когда узнал, что буду единственным, чья рубашка ярко-красного цвета. Когда я её подшивал дома, мне и в голову не пришло, что ребята решили воспользоваться не только моим положением, поставив в центре, но и сделать акцент на внешнем виде. На фоне остальных, чья цветовая гамма заключалась исключительно в чёрных тонах, я был как яркое, кровавое пятно. — Ты у нас звезда команды, — подбадривал меня Бэнджамин, с присущей ему строгостью, — поэтому не волнуйся и держи марку. Мне стоило больших усилий сдержать себя, чтобы не сказать, что я на самом деле об этом думаю. Я уже смирился с тем фактом, что меня хотят использовать за счёт внешности и только поэтому не стал ничего говорить против. У меня не было иного выбора, кроме как довериться лидеру, что изначально затеял всю эту тему с цветом рубашки, не сумев предупредить меня. Я прекрасно понимал, что сам виноват во всей этой ситуации, так как был занят больше своим душевным состоянием, касающимся Мэтта, чем делами творческого центра и собственной команды. Осознавал, что эгоистично пользуюсь собственным положением и частично манипулирую ребятами, дабы оставаться у них на хорошем счету. Я даже принимал ещё более жалкую и тёмную сторону своей души, которая тянулась к Энтони, как к чему-то светлому и тёплому. Именно поэтому я соглашался на всё, что мне предлагали. Я должен был хотя бы частично восполнить собственную карму, даже если самому мне это не до конца нравилось. Следя за переодевшимися членами своей команды, которых никоем образом не смущала выбранная одежда, я же сам внутренне негодовал от того, насколько мне было некомфортно. Если брюки были ещё ничего, то вот рубашка, несмотря на то что не просвечивала, была настолько тонкого покрова, что казалась практически невесомой. Не чувствуй я, как ткань струится по моему телу, то точно бы подумал, что совершенно голый. Завершением моего образа были лёгкий макияж, который нанёс мне Ноа, и взъерошенные волосы, что за последнее время сильно отрасли и вновь стали густой иссиня-чёрной копной. Они волнами спадали мне на лицо, придавая всему образу некую мистичность. А мои серо-голубые глаза, на фоне бледной кожи и в сочетании чёрных волос с кровавой рубашкой, стали будто бы ещё ярче. — Отлично, — осмотрев мой внешний вид, произнёс Энтони, — их там всех сердечный приступ хватит от нашего танца. Заулюлюкав под озвученные лидером слова, ребята, ещё сильней воодушевившись, направились к сцене. Время нашего выступления практически наступило, отчего внутри меня стал образовываться нервный ком. Я уже не думал так сильно о собственном внешнем виде, как о том, что мне предстоит впервые танцевать перед большой публикой. А что, если упаду? Опозорю всех остальных. Вдруг не смогу открыть глаза или, подавно, засмущаюсь из-за касаний Энтони во время танца, и все увидят мою зажатость? — Не волнуйся, — вывел меня из моего внутреннего диалога с самим собой лидер, — ты отлично двигаешься. Просто отдайся музыке и ни о чём больше не думай. Ничего не сказав, я благодарно ему кивнул и уже в следующую минуту оказался на потемневшей сцене. Для зрителя ещё ничего не было видно, а вот для танцоров всё как на ладони. И именно поэтому я практически сразу смог найти единственный, такой нужный мне в этот момент взгляд. Я видел, как он всматривается в сцену, параллельно слушая, как ему что-то нашёптывает Артур, даже не подозревая, что я смотрю ему сейчас прямо в глаза. Мы заняли свои позиции. А потом включился свет.Chase Atlantic — Slow down
Поначалу я всё же закрыл глаза, испытав дикий ужас и панику, что всё это действительно происходит. Однако, быстро собравшись и взяв себя в руки, я отмахнулся от сковывающих меня чувств и попытался прислушаться к словам Энтони, отпустив себя. Как только я смог расслабиться, я сразу же почувствовал странную, непередаваемую лёгкость и даже удовольствие. На какой-то момент я действительно вжился в роль, позабыв обо всех тех ранящих меня событиях, полностью погрузившись в волшебство момента. Музыка, сияние прожекторов, наведённых на сцену, и сменяющиеся вместе с ритмом музыки цвета обволакивали моё собственное тело, вызывая странный мандраж. Я никогда не любил танцы. Не понимал того смысла, который он нёс в себе, и никогда не слушал сестру, что в любой момент могла начать разглагольствовать на эту тему. Она любила утверждать, что в то время, пока ты двигаешься на сцене, ты забываешь о том, кто ты на самом деле. Забываешь, каким человеком являешься и полностью отдаёшься музыке, позволяя ей вести твоё тело так, как она того требует. И только сейчас, спустя столько времени собственных тренировок и попыток научиться танцевать, я это понял. Я стал ощущать себя потоком воздуха, что способен оставить за собой лёгкий шлейф или же вызвать настоящую бурю. Грозу. Я двигался плавно, с чувственностью и тем самым эротизмом, которого требовал наш лидер. Яркий свет, что освещал сцену время от времени ослеплял, но не мешал, а скорее помогал сосредоточиться. Выйдя чуть вперёд, я полностью растворился в льющейся мелодии, касаясь руками своего тела, пальцами случайно оголяя ключицы и оттягивая рубашку в сторону. К середине трека ко мне сзади присоединился Энтони, что уже в выработанном темпе двигался одновременно со мной, позволяя спиной опираться на его грудь. Чуть запрокинув голову назад и ощутив его руки на своих, я впервые с начала нашего выступления вновь встретился с направленным на меня взглядом Матитьягу. И увидел я там многое: начиная с того самого, уже знакомого мне разгорающегося пламени и заканчивая жгучей ревностью. Я мог узнать её, так как уже не первый раз с ней сталкивался, и именно поэтому испытал что-то вроде глупой удовлетворённости. Я обнажил свои чувства, позволил внутреннему себе показаться перед множеством глаз, делясь теми чувствами, что меня наполняли. Мне не нужно было доказывать свою беспомощность в попытке исправить прошлое. Я лишь позволил танцу раскрыть своё нутро, что вошло в симбиоз с музыкой и раскрошило мою физическую оболочку. И это так странно… Я мог пройти ещё годы, наполненные болезненными испытаниями, но в конце всё равно прийти и показать то, что оставалось неизменным. Моё сердце. Как и раньше, я готов был протянуть руки и вверить его одному человеку. Тому самому, что смотрел на меня как на что-то невероятное и одновременно его пугающее. Пламя заволокло тучами. Яркие огни полыхающего костра сменились на посеревшую, с лёгкой синевой дымку. Где-то там в просветах затерялось наше общее прошлое, что растворялось в его радужке, как туман, вызванный большим скоплением воды в воздухе. Гроза потушила пожар одновременно с замершей музыкой. Зал взорвался аплодисментами, а вся наша команда, встав в один ровный ряд, поклонилась и наконец-то скрылась за кулисами.***
Сразу после завершения так называемого концерта, нас всех собрали в банкетном зале, в котором я был впервые. Все разбрелись по своим углам и, рассевшись группами, шумно общались, выпивая алкоголь и иногда даже танцуя. После нашего дебюта и такого странного личного откровения, через которое прошёл, я словно ощутил внутреннюю пустоту. Ураган пронёсся яркой вспышкой, как молния, ударив один раз и не оставив после себя ничего, кроме наэлектризованного воздуха. Наверное, именно поэтому я решил поддаться всеобщему праздничному настроению и скорее заполнить эту пустоту хоть чем-нибудь. Подобная атмосфера всегда была мне чуждой, но, тем не менее, решив поддержать счастливый дух своих сокомандников, я позволил себе порадоваться вместе с ними, осушив пару бокалов шампанского. Энтони буквально светился от переполняющих его эмоций, так как тот мечтал об этом дне с тех пор, как только познакомился с Даниэлем и уговорил того открыть для него свой личный танцевальный кружок. Я слушал, как он энергично рассказывал о тех днях, когда впервые решил заняться танцами и как быстро вошёл во вкус, осознав, что это его стезя. Он даже рассказал о своей первой любви, которую познал на общих занятиях в школьном танцевальном кружке. И о том, как ему пришлось с тем парнем расстаться, так как им обоим нужно было разъехаться по разным городам. По стечению времени остальные ребята успели разбрестись по домам, из-за чего я в итоге остался с Энтони один на один. Мне нравилось с ним разговаривать и поддерживать диалог, иногда тоже делясь какими-то моментами из своей жизни. Я, конечно, не затрагивал более серьёзные темы, которые касались моих бывших отношений или моментов из не самых лучших эпизодов, через которые проходил в молодости. Мне было достаточно улыбаться и комментировать то, что рассказывал мне сам Энтони, пополняя их своим собственным житейским опытом. И всё, возможно, было бы замечательно, если бы не одно НО. Прямо напротив, слева от нас, в дальнем углу сидела одна-единственная парочка, которую я видеть бы не хотел от слова совсем. Как только эйфория от выступления меня окончательно отпустила, я снова разбился о реальность, в которой Матитьягу продолжает быть с Артуром. Краем глаза я видел, что у тех немного странная за столом атмосфера, и даже иногда улавливал звуки, похожие то ли на спор, то ли на ругань. Однако, как бы мне ни хотелось посмотреть на них или действительно услышать, о чём они говорят, я всячески отвлекал себя разговорами с Энтони и старался забыть о существовании Матитьягу в принципе. Хотя бы на один вечер. — Ты тогда так и не ответил… — внезапно произнёс мой собеседник, вырвав меня из моего очередного внутреннего самобичевания. — У тебя всё ещё есть к нему чувства? Впав в некий ступор, я всмотрелся в чуть раскрасневшееся от шампанского лицо, тотчас ощущая появившееся между нами напряжение. Опустив взгляд, я облокотился спиной о кресло, не очень желая говорить о человеке, который и без того не выходит сутками из моей головы. И почему он так резко затронул эту тему? Неужели мои косые взгляды в их сторону настолько заметны? — Я просто… — внезапно приблизившись и коснувшись моего плеча своим, продолжил Энтони: — В общем, если тебе тяжело на душе или не с кем поговорить, то я готов тебя выслушать. На самом деле, за время работы в центре, я достаточно успел узнать Матитьягу и поэтому могу понять, почему тебе тяжко. Скосив в его сторону взгляд, отчего тут же столкнулся с яркими, каре-зелёными глазами, я уточнил: — К чему ты ведёшь? Энтони, продолжая находиться ко мне достаточно близко, скользнул взглядом по моему лицу и, улыбнувшись одним уголком губ, ответил: — К тому, что Матитьягу — та ещё заноза в заднице. Он всегда был недружелюбным, очень отстранённым и никогда не шёл на контакт первым. Даже его картины мрачные и холодные, прям как он сам и его парень. Ничего на это не ответив, я почувствовал, как слегка закружилась голова из-за ударивших в неё пузырьков от выпитого мною напитка. От услышанного мне вновь стало не по себе, а в голове, как море о скалы, бились и скакали в своеобразном танце мысли, что огромным потоком наполнили мою голову. Алкоголь словно частично смягчил сдерживающие их барьеры, отчего те импульсивно мелькали в сознании, вызывая дискомфорт. Мне внезапно безумно сильно захотелось плакать, а былая радость и праздничное настроение окончательно сошли на нет. Печаль и боль, что я так старательно в себе сдерживал, постепенно, словно тошнота, становились всё сильнее, наполняя моё тело и вытесняя всё вокруг, даже реальность. Я ощущал себя так, будто нахожусь под толщей воды. Тонул, прекрасно зная, что никто не придёт мне на помощь. Энтони, что так и продолжал ко мне липнуть, внезапно стал нашёптывать какие-то глупости о том, какой я весь из себя прекрасный и как здорово сегодня танцевал. Мой же взгляд съехал в сторону, как и потяжелевшая голова, из-за чего я ненароком, но посмотрел прямо в угол, где сидел Матитьягу. Находясь словно в трансе, я не сразу осознал, что происходит, и лишь спустя пару секунд понял, что тот смотрит мне также прямо в глаза. Сидящий рядом с ним Артур, говорящий с кем-то по телефону, по-хозяйски держал того за талию и наглаживал своей ладонью его бедро. Наблюдая всю эту картину, я сам не заметил, как мгновение назад болтающий Энтони скользнул рукой по моему колену, постепенно поднимая её вверх. Это не ускользнуло и от Мэтта, что отразилось на его в одночасье посерьёзневшем лице. Пожалев, что позволил себе чуть больше привычного одного бокала, я испуганно вздрогнул, когда ощутил в волосах чужое горячее дыхание. Сам не понимая своего ступора, я не мог оторвать взгляда от мрачнеющего с каждой секундой Матитьягу, пока Энтони, в конец не обнаглев, не дотронулся губами до моей шеи. Именно это и стало для меня отправной точкой. Резко подорвавшись с места и ощущая, как меня всего потряхивает от переизбытка чувств, я выбежал в коридор. Судорожно ловя ртом воздух, я нервно заламывал на руках пальцы, глазами же бегая по мелькающим сбоку от меня помещениям, в надежде разыскать хотя бы сестру. Но та, скорее всего, решив оставить меня общаться с моей командой, ушла вместе с так же исчезнувшим Югёмом. Я прекрасно понимал, что она не станет бегать за мной, словно нянька, но всё равно внутренне ощутил колкую обиду. Но откуда ей взяться? Я ведь всегда полагался только на себя. С чего мне вдруг так сильно захотелось, чтобы она была рядом? Не придумав ничего лучше, я забежал в первую попавшуюся гримёрку. Энтони предлагал мне свою поддержку, обещал выслушать и оказать помощь, в которой я так нуждался. Моя душа так истосковалась по чужому теплу, по чьей-нибудь защите, что я готов был поддаться на его сладкие речи. Но я не мог… Теперь не мог, ведь прекрасно понимал, что несла в себе его забота. Это не было просто желание оказать дружескую помощь; это не была протянутая крепкая рука человека, который хочет разделить со мной мои переживания. И если сначала я путался в его словах и действиях, то теперь я видел, что на самом деле они в себе несут. Словно того поцелуя, что между нами случился, мне было мало. Он был прав, когда говорил, что нужно уметь разграничивать танец и настоящее сексуальное влечение. Действительно: небо и земля. Испытав эту явную разницу буквально пару минут назад на собственной шкуре, я пытался стряхнуть с себя липкое ощущение чужих касаний. Я словно задыхался, ведя руками по шее, лицу, смахивая и выталкивая из собственных лёгких воздух с запахом мускуса, который источало чужое дыхание. Внутри меня всё сворачивалось в тугой узел, а сам я желал раствориться, дабы прекратить чувствовать то, что чувствовал в данный момент. В одночасье меня захлестнула такая волна накатившего отчаяния, что я, уперевшись руками в стоящий в гримёрке стол, не выдержал и заплакал. Не в силах больше сдерживать вырывающийся из меня поток эмоций, я позволил себе разрыдаться, как маленькому ребёнку. Еле держась на ногах, я смотрел на собственное отражение в зеркале и не понимал, за что мне досталась такая губительная внешность. Почему каждый пытается что-то от меня получить? И самое главное, почему тот, кому я готов отдать себя без остатка, так легко от этого отказывается? И ладно бы, если бы внутри него ничего не было. Я бы принял за реальность пустоту. Но Матитьягу был наполнен… И не только злобой или ненавистью ко мне и жизни. Я видел в его глазах так много всего: начиная с серости будней и заканчивая той весомой частью печали, окрашенной болезненными воспоминаниями и мелькающими между ними кристалликами счастья. Он никогда не был пустым человеком… В отличие от меня. Согнувшись пополам, я внезапно осознал себя настолько одиноким, что та тоска, которая всё это время разъедала мои внутренности, стала слишком осязаемой. Я так сильно по нему скучал, что готов выть в голос. Я так скучал по тем дням, когда у нас всё было хорошо. По дням, когда он любил меня. Я так устал выносить его равнодушие, его недосягаемость и безэмоциональность, что готов молить небеса, лишь бы у меня отобрали мои собственные чувства. Я не мог представить, как разлюбить человека, которого любил годами, и тем более забыть, если он постоянно живёт в моих мыслях. Он же знает о моих чувствах… Так зачем так откровенно делает больно? Зачем позволяет Артуру меня так сильно ранить? Почему за своей болью он не хочет увидеть мою и хотя бы попытаться частично её принять? Ведь мне тоже было плохо. Невыносимо. Полностью потонув в своих страданиях и слезах, я не заметил, как дверь в гримёрку приоткрылась. Не расслышал и шагов позади себя. Поэтому, когда чьи-то чужие руки коснулись моего предплечья, я инстинктивно дёрнулся, испугавшись, что это Энтони. За пеленой своих слёз я мог видеть лишь силуэт, но по тому, что это было сплошное чёрное пятно, я решил, что это именно он пришёл доделать то, что начал. Отскочив в сторону, я сразу стал отбрыкиваться, когда понял, что меня пытаются схватить за руки и остановить. — Лиам! Резкий, оглушающий оклик в ту же секунду скинул с моих глаз паническую пелену и заставил меня прийти в себя. Уставившись на человека, который даже отдалённо не похож на Энтони, я смотрел в сосредоточенные, практически чёрные из-за плохого освещения глаза. Как только он понял, что я больше не сопротивляюсь, то аккуратно отпустил мои руки и сделал шаг назад. И либо я сильно ударился головой, когда падал в обморок после драки с Артуром, либо алкоголь на меня так повлиял, но я действительно был очень рад его видеть. Правда, пока не вспомнил, что быть рядом с ним, возможно, даже хуже, чем с Энтони. Мелькнувшая на периферии радость моментально сменилась возникшим за ней страхом. — Что ты тут делаешь? — задал я логичный вопрос, не понимая, зачем тот пошёл за мной в гримёрку. Я знал, как убого выгляжу, с заплаканным лицом, в лёгком алкогольном опьянении вперемешку с пьянящими меня чувствами, и оттого сильнее хотел, чтобы он ушёл. Я так сильно измучился, что готов был окончательно позволить себе свихнуться и кинуться либо ему на шею, либо под ближайший поезд. Матитьягу не отвечал, заместо чего смотрел на меня с серьёзным выражением лица. После того, как он прожигал меня взглядом во время моего выступления и следил за происходящим между мной и Энтони в банкетном зале, я уже не знал, что от него ожидать. Его поза была напряжённой, а руки сжаты в кулаки, отчего я словил уже знакомые себе эмоции. Я не понимал, почему он пришёл. Он сказал, что ничего ко мне не испытывает. Ни разу не обмолвился о случившемся конфликте между мной и Вудом. Так почему же сейчас он обо всём об этом забыл? Почему стоит передо мной с очередным видом внутренней борьбы, о которой я не просил? В его кофейных глазах всё ещё мелькали последствия моего урагана. Там всё ещё накрапывал дождь, но уже без былой силы. Вместо него стали проступать первые после любой грозы солнечные лучи. И я не знал, что значит этот проблеск. Я его боялся. — Я сказал тебе ко мне не приближаться! — перешёл я на отчаянный крик, уже не зная, как себя спасти. Никак не отреагировав на мои вопли, Матитьягу, наоборот, сделал шаг в мою сторону, отчего я судорожно втянул воздух и упёрся поясницей в стол. Не представляя, что сейчас будет, я испуганно зажмурился и всхлипнул, когда почувствовал, как под ногами заскрипели половицы. Это была самая настоящая пытка. Я чувствовал, как по моим щекам продолжали стекать горячие слёзы, скапливаясь и капая с подбородка. Ощущал на себе пристальный чужой взгляд, вызывающий внутри меня трепет и жгучую боль на израненном сердце. Я неосознанно вздрагивал, но больше не от еле сдерживаемого мною плача, а от инстинктивного страха и необузданного желания, которое просыпалось от его близости. Я не желал его в сексуальном плане. Нет. Я мечтал ощутить его крепкие объятия. Почувствовать то, что он давал мне пять лет назад: ощущение тепла, неописуемой нежности и стопроцентной безопасности. Мне до дрожи в коленях хотелось раствориться в нём и вновь познать то успокоение, которое несла его ко мне любовь. И как же тошнотворно тягостно становилось мне от понимания, что всё это для меня практически недосягаемо. А потом в нос мне ударил такой притягательный кофейный запах вперемешку со всё тем же шампанским, что я испугался, что не удержусь и вновь упаду в обморок. Когда же я снова открыл глаза, то Матитьягу уже стоял ко мне на расстоянии одного шага. Судорожно сжимая пальцами край стола, я попытался в очередной раз подать голос: — Ты же сказал, что не подойдёшь ко мне. Вопреки же собственным словам, я продолжал позволять себе мечтать о другом… Какая нелепость. — Я солгал, — достаточно резко произнёс он, скользнув взглядом с моего лица прямо на открытые из-за расхлябанности рубашки ключицы. От такого взгляда меня бросило в жар. В воздухе снова повисло напряжение, а кислород стал казаться раскалённой лавой. — О чём ещё ты мне лгал? — сделав судорожный вдох, от которого горло обожгло огнём, я попытался вернуть его внимание к своему лицу. Мне было необходимо развеять то, что с каждой секундой набирало обороты, ведь я