Pro nobis peccatoribus

Где бы он ни жил — в монастырской келье, в придорожном трактире или у добрых людей на ночлеге — у отца Бенедикта всегда допоздна горела лучина и давала света как раз достаточно, чтобы он мог читать и писать. А вот свечи он берёг: хоть сейчас Софийский храм и снабжал его всем необходимым, монах-доминиканец не считал позволительным расточать церковное имущество на повседневные нужды. Эта страна восточных еретиков, куда высшей волею занесло проповедника, очень медленно сдавалась власти Церкви, сопротивлялась с оружием. Глупцы, дикие глупцы, да простит Господь их невежественное упрямство. Местному языку отец Бенедикт обучился довольно легко, хотя и говорил с мелодичным звонким польским акцентом. Этим же акцентом отличалась и его латынь. Отец Бенедикт был статен, высок, черноволос, молод и полон сил, которые все до капли был намерен посвятить распространению власти Святейшего Престола и наставлению людей, заблудших за несколько столетий схизмы. Здесь, в стране, где не говорили на цивилизованных наречиях, монахов его ордена никто не называл с озлобленным страхом "Domini canes", однако отец Бенедикт по праву считал себя именно что псом господним: миссия была его святым обетом, смыслом жизни и единственной целью. Отец Бенедикт дочитал письмо, доставленное сегодня мальчишкой-посыльным от епископа. Завтра ему было предписано посетить местную ярмарку, чтобы лучше узнать местное население, а далее — двигаться по поселениям с проповедью. Отец Бенедикт искренне не понимал, для чего нужно понимать и ближе узнавать этих людей — разве не должно было быть единственной его заботой спасение их душ, хотят они того или нет? Во Франции и Германии церковь действовала куда решительнее. Однако приходилось подчиняться со смирением. В приходе поговаривали, что проповедническое рвение отца Бенедикта граничило с греховной страстью, и потому его и отослали на восток, к Днепру. Сам отец Бенедикт не придавал никакого значения тому, куда его посылали, он с той же охотой поехал бы и в Индию, с какой ехал в Киев. Люди везде одинаково грешны, одинаково суеверны и суетны, одинаково далеки от Бога. Его задача — это исправлять. Итак, завтра посетить ярмарку — в опасной близости к монастырю, в котором окопались местные вояки, не желавшие принять истины. Отец Бенедикт не боялся столкновений с казаками, но всё-таки предпочёл бы, чтобы его не зарубили на площади эти висельники раньше отмеренного срока. Нужно выспаться и быть начеку. Он затушил лучину, прошептал в наступившем мраке молитву и лёг спать. Пестрота и живость ярмарочных красок мало привлекала внимание отца Бенедикта, когда тот неспешно проходил между рядов со свежими хлебами, рыбой, тканями, между торговками украшениями из всевозможных каменьев, кольцами колбас, мёдом, бочонками вина и пива — какого только товара ни увидишь на сельской ярмарке. Нашёлся даже полусонный турок, сидевший на возу с покрывалами и шёлковыми подушками, расшитыми такими цветами, что и не снились лучшим иллюминаторам. Отец Бенедикт, доселе равнодушный, загляделся на такую красоту и даже подумал было, а не купить ли для молитв какую-нибудь подушечку поменьше, пусть и у язычника, когда его внимание привлекло белое пятнышко в толпе. Монах пригляделся и различил среди шатавшегося по рядам весёлого и громкого народа одиноко стоявшую маленькую девочку лет, может, семи. На какой-то миг ему почудилось, что она поймала его взгляд и ответила неподвижным взглядом больших чёрных глаз. В следующий миг отец Бенедикт понял, что ребёнку нужна помощь — его помощь, иначе её просто захлестнёт толпой, и решительно зашагал в её сторону. — Ты потерялась? — спросил он мягко. — Как тебя зовут? Где твои родители? — Тато туда, за хаты пошёл, — девочка ответила довольно смело, хотя от монаха не укрылось, как она немного сжалась и втянула голову в плечи, напуганная незнакомым басом. Совсем малышка. Чёрные волосы собраны в неаккуратные косички, глаза глядят со смесью страха и искреннего, чистого детского любопытства, которое утрачивают люди, взрослея. Отец Бенедикт знал этот взгляд, видел не раз у мальчишек, которых приводили к нему учиться грамоте. Страх перед большим доминиканцем — и любопытство, заставлявшее этот страх преодолевать. — Как же тебя отец одну-то оставил, — нахмурился отец Бенедикт, обращаясь к девочке. — Сказал, сама до дома дойдёшь. Сказал, у него охота. — "Дойдёшь", — повторил отец Бенедикт, покачав головой. — Хочешь, провожу тебя? Ангельское личико с чудно припухлыми губками озарилось улыбкой. Девочка поправила упавшую на лоб чёрную прядь и ответила запросто, как будто иначе быть и не могло: — Пойдём, я знаю дорогу, только одной страшно. И протянула отцу Бенедикту раскрытую ладошку. С полсекунды отец Бенедикт удивлённо смотрел на приподнятые мягкие бровки, на ясные глаза, обрамлённые длинными ресницами, и не мог понять, чего могла бы бояться такая казачка-разбойница? Все они здесь народ без страха — что людского, что Божьего. — Ну веди, защищу тебя в случае чего от воров. Девочка зашагала вперёд, потянув за собой отца Бенедикта, и тому пришлось поспешить за ней. Странное дело: она шла уверенно, точно зная дорогу, не озираясь по сторонам — оглядывалась только чтобы посмотреть на отца Бенедикта. Ах какие глаза, как уверенно и гордо ступает, вот будет гроза для местных молодцов, когда вырастет... Девочка, болтая по дороге без умолку о том, какой её батька храбрый, какие он ей купил бусики и какие у них живут поросята, вывела монаха из ярмарочной толпы, и они некоторое время шли мимо хат, затем свернули в переулок — и тут девочка вдруг остановилась. — Заблудилась, — сказала она, оглядываясь вокруг. Глаза девочки округлились ещё сильнее, с губ сошла весёлая улыбка, даже щёчки побледнели, и она с беспомощной мольбой посмотрела на отца Бенедикта. У отца Бенедикта что-то дёрнулось в груди, когда он увидел её такой неожиданно растерянной. Маленький забытый ангелок. Что же он мог сделать, чтобы помочь ей?.. а девочка крепче схватилась за него, обеими руками обхватив крупную ладонь отца Бенедикта. Он прочёл в её широко распахнутых глазах страх, мольбу, одиночество... Беззащитное, невинное дитя, бедное, маленькое, брошенное существо, и он один мог её защитить, утешить, приласкать. Отец Бенедикт опустился рядом с девочкой на одно колено и притянул её к себе, обнял и нежно погладил по спине. — Не пугайся, дитя, — сказал он, улыбнувшись. — Господь послал меня к тебе на помощь, и я... Его голос неожиданно дрогнул. В следующую секунду отец Бенедикт отшатнулся от девочки, едва не уронив её на землю. В ушах его зашумело, голова закружилась, всё, что отец Бенедикт видел перед собой — это вихрь, страшный красочный водоворот, из которого на него глядели округлые чёрные глаза, он видел мягкие детские губы, приоткрытые ему навстречу. Этого не может быть, это невозможно, это просто невозможно — и тем не менее вот она, перед ним, стоит и тянет ручку, всего шаг — и он сможет прикоснуться к чистейшему из земных творений... Кругом будто заплясали цветные всполохи шароваров, кофт, бус, свиток, товара, снеди, когда отец Бенедикт упал на колени, схватившись за голову. Он больше ничего перед собой не видел, а в его мозг ввинчивался резкий смех — не чистый смех безгрешного ребёнка, а тёмный, обволакивающий хохот взрослой женщины, одержавшей победу. После он убегал от ярмарки, ожидая за собой погони, адской своры, казаков с саблями — любых ужасов, неминуемо ожидающих того, кто посмел даже подумать о том, что он решился сделать. Отец Бенедикт долго мыл руки, яростно тёр их соломенной мочалкой, не чувствуя боли от сдираемой с ладоней кожи. — Domine Iesu Christe... — начинал он несколько раз дрожащим шёпотом и не мог договорить даже короткую молитву. Он не тронул её. Он был уверен. Отец Бенедикт был точно уверен, что он не трогал девочку. Совершенно уверен. Он не мог её тронуть, он монах, он доминиканец, он сын дворянина, в конце концов! Он не мог бы помыслить о плотском грехе, будь она даже взрослой женщиной, а уж чтобы коснуться её... её бедра?.. Нет. Этого не могло быть. Этого никогда не случалось. Это просто бесовское наваждение, в этой дикой стране дьявол сидит за каждым деревом, ничего удивительного. Это лукавый смеялся ему вслед, когда он убегал в ужасе от своего же желания. Не девочка, не свидетельница и жертва его несвершённого греха. Дьявол. — Domine Iesu Christe, Fili Dei, miserere mei, peccatoris, — твёрдым голосом проговорил отец Бенедикт, перекрестился и, упав на кровать, забылся глубоким сном.