Одержимость с первого взгляда

Люмин никогда бы и не подумала, что в один момент, в один гребаный миг вся ее жизнь изменится как по щелчку пальцев — так же легко, так же быстро. Вначале все было довольно безобидно: она познакомилась с Альбедо — тогда еще обычным третьекурсником, — на первом году обучения в институте; она никогда не любила дешевые бульварные романы, которые буквально обожала ее лучшая подруга Эмбер, еще больше не любила глупые романтические дорамы и никогда не верила в любовь с первого взгляда. Но в тот момент, в тот, будь он проклят, гребанный момент, ее сердце екнуло и глаз она отвести от симпатичного третьекурсника не могла — чертова «любовь с первого взгляда», так усердно воспеваемая Эмбер. Даже место их первой встречи — идиотская библиотека, как в тех новеллах, что тайком подсовывала ей подруга, пытаясь показать, насколько же прекрасна эта любовь отвратительна, отвратительна, отвратительна. — Я прошу прощения, — его тихий голос, крепкие руки, сжимающие корешок книги, которую она так усердно в последние несколько минут старалась достать, и вежливая улыбка, казалось, затуманили ей разум. — Кажется, вы хотели взять эту книгу? — Да, я… — она запнулась, окидывая до́шлым взглядом едва ли не женственные черты лица и средней длины светлые волосы собеседника, — до плеч. — Именно ее и хотела взять. Благодарю. Красота очаровательна. Красота сбивает с толку, редкие улыбки затуманивают разум, а от тихого, вдумчивого голоса — дрожь по телу и голова кругом. С первого же раза ей не составило труда понять в какое же дерьмо под названием «влюбленность» затянуло ее. Ее первая влюбленность. Она не была сумасшедшей или бурной, как у многих других подростков, нет; она была легкой, как трепещущие на ветру хрупкие крылья бабочки, она была спокойной, как нерасторопное течение ручья в тихом лесу или едва стекающий по деревянному веретену цветочный мед. Она была завораживающей и прекрасной. Как в тех сказках про принцев и принцесс, что всегда заслуживали свой счастливый конец. Частые прогулки по зеленым бульварам и набережным их маленького, уютного города, милые посиделки в различных уличных кафешках, подготовка к всевозможным работам в той самой библиотеке, безмятежные разговоры в обнимку и совместные просмотры любимых мультфильмов по выходным, обязательно с ночевкой — все казалось столь волшебным и идеальным, что ни капли сомнения не возникало в ней. Ведь все так безупречно, чудесно, замечательно… разве могло быть лучше? Разве могло быть что-нибудь лучше его теплых поцелуев, почти невесомых касаний и ощущения его присутствия? Раньше она бы все отдала, чтобы находиться рядом с ним всегда и чувствовать этот обволакивающий душу покой, надежность и любовь, исходящие от каждого его прикосновения, слова, действия по отношению к ней. — Не надевай такую короткую юбку, — как обычно, его голос был дружелюбен и спокоен, но что-то другое, что-то, что Люмин едва ли могла отличить, беспокоило. — На улице прохладно, лучше надеть что-нибудь потеплее. Она не заметила, но это был первый звоночек: то, что Люмин хотела воспринимать и, в принципе, воспринимала как заботу, отнюдь ею не являлось. Он с самого начала пытался контролировать каждое ее действие, каждый шаг; во что она одета сегодня; что ела; с кем общалась; куда ходила. Его интересовало абсолютно все, он говорил ей, что так пытается проявить свою любовь и ласку. А она, дура, верила. Ведь он не мог ей соврать, не так ли? Это было простое беспокойство, простая забота… он просто хотел знать, что она в порядке, так ведь? Она не хотела сомневаться в этом. — Познакомься, Альбедо, это мой брат — Итэр, — в последнее время ей не спалось и она все представляла, как познакомит своего брата со своим парнем. Ей было важно знать, что два самых дорогих человека для нее будут ладить друг с другом — она знала, что они должны поладить. — Итэр, это Альбедо, я о нем рассказывала, помнишь? — Как уж не помнить, — придирчиво оглядывая мужчину, сжавшего сестру в объятиях, сквозь зубы процедил Итэр. — Если вы даже жить вместе начали несколько месяцев назад. И это тоже была инициатива Альбедо. Она говорила ему, что недостаточно готова к проживанию вдвоем, но он настоял на своем, сказав уже ставшую привычной фразу: «Я ведь беспокоюсь о тебе, мне нужно знать, что ты будешь в порядке.» Мне нужно знать, что ты никуда и никогда не уйдешь от меня. Она могла поклясться, что никогда прежде не видела тот взгляд, который продемонстрировал Альбедо, стоило ей перекинуться несколькими словами с одним из однокурсников. Он был зол. Чертовски зол. Она могла поклясться, что никогда не испытывала такого страха, какой испытала в тот момент. Ужас цепкими лепестками паучьей лилии оплел ей трахею, не давая воздуху проникнуть в легкие, и она могла поклясться, что если бы не тот однокурсник, поддержавший ее, она бы упала на пол из-за онемевших в тот же миг ног. Она еще никогда не видела обычно спокойного и дружелюбного Альбедо таким. Будто это был совсем не он. Будто бы другой человек. И этого человека — не ее Альбедо — она боялась до дрожи в коленях и обгрызанных костяшек на пальцах рук. — Ты не должна общаться с этим парнем, — тяжелый взгляд празиолитовых глаз, сейчас потемневших из-за переполнявших его эмоций, буравил сжавшуюся фигуру девушки, заставляя ту в очередной раз содрогнуться от переполнявшего сознание ужаса. Чистого, животного ужаса — с ней такого никогда не было. — Он выглядит подозрительным. — А что, если я хочу с ним общаться? — почему он думает, будто бы имеет право указывать ей, с кем ей общаться, во что одеваться? Она ведь не зверушка на привязи, она ч-е-л-о-в-е-к, и она хочет к себе подобающего отношения. — Ты хочешь общаться с ним? — Да. Ложь. Чертова ложь, единственное, чего она хочет прямо сейчас — это чтобы он наконец перестал смотреть на нее таким взглядом. Таким холодящим душу взглядом, пробирающим до костей и поистине ч-у-ж-и-м. Раньше он никогда не делал ничего, что было бы против ее воли. Раньше — да, сейчас — нет. Сейчас он будто бы озверел, сорвался с цепи, словно долго удерживаемый стальными оковами зверь наконец-таки освободился от них. Сейчас он заломил ей руки за спину, грубо целуя, а у нее даже нет возможности оттолкнуть, сопротивляться — лишь до конца надеяться, что это какая-то глупая шутка, что это идиотский сон и все вокруг ненастоящее, нереальное, поддельное. Что все, что она сейчас испытывает — лишь плод ее разыгравшегося, после воистину тяжелого дня, воображения. Но нет. Боль от укусов по всей шее была вполне реальной и настоящей, а красные отметины на груди появлялись с завидной скоростью, оставаясь на ее алебастровой коже мириадами созвездий. Как же, блять, противно. Противно, страшно, больно, унизительно — она могла бы продолжить список, но толку-то что? Он что-то шепчет ей на ухо, в перерывах между опаляющими шею поцелуями, но она не слышит — не хочет слышать. Она лишь улавливает в его голосе вязкую патоку, которую прежде никогда не замечала, и оттого становится еще хуже — хочется блевать, засунув два пальца в рот, и не останавливаться. Хочется, чтобы стало легче. Секс с ним, как прежде, не приносит никакого удовольствия и ощущения безопасности — о какой, нахуй, безопасности может идти речь, если он прямо сейчас собирается ее изнасиловать? Люмин еле дышит, когда он отпускает ее запястья и мертвой хваткой обеих рук берется за бедра, сильно их сжимая. Женские ладони упираются в массивные мужские плечи, — несмотря на то, что он был отнюдь не высок, его телосложение, все же, было довольно крепким, — и со всей силы толкают. Он на секунду отстраняется и взгляд больше не кажется таким же диким, как и прежде, нет — но от этого лучше не становится. Вместо того, чтобы посмотреть на нее так же тяжело, как несколько минут назад при их разговоре, он смотрит с насмешкой. Будто все, происходящее прямо сейчас, для него не более, чем детская забава — и от этого становится по-настоящему неистово и жутко. — Ну же, Люми, я не сделаю тебе ничего плохого. Псих. Самый настоящий псих. Люмин сбивает простыни ногами, пытаясь оттолкнуться от мужчины и отползти подальше, но лишь сильнее вжимается в стену, пока его фигура угрожающе нависает над ней, а в голове одна мысль: сбежать, спастись, хоть как-нибудь. Взгляд цепляется за вазу на тумбе около кровати и ее не волнует ебаный закон о превышении самообороны, ведь утром, когда он очнется, от нее в этой квартире останется лишь рана на его голове в напоминание об этой ночи, что стала пиком ее терпения. Ваза со всей силы ударяется об череп мужчины, и тот замертво падает на кровать. Люмин вначале испуганно шарахается в сторону от тяжелого тела, но после придвигается поближе, чтобы проверить пульс. Хватает дрожащими руками его кисть, зажимая лучевую артерию у основания большого пальца двумя пальцами и считает. Выдыхает, когда наступает понимания того, что он лишь потерял сознание — пульс вполне нормальный, такой же, как и обычно. На белоснежных простынях растекается склизкая алая жидкость, и Люмин сглатывает вязкую слюну, пытаясь заставить себя отвернуться, собрать вещи и уйти отсюда, как можно быстрее. Она наспех натягивает на себя одну из блузок в шкафу — прежняя сейчас была больше похожа на половую тряпку и сошла бы, разве что, только для уборки; в рюкзак падают предметы первой необходимости: паспорт, деньги, телефон, зарядное устройство и наушники. Пачка впервые за всю жизнь купленных сигарет была выкурена в первый же час после происшествия, и Люмин, на удивление, не почувствовала никакого отвращения, будто все было так, как и должно быть. Она бы даже сказала, что ей понравилось — сигареты, на удивление, хорошо снимали стресс. Наверное, именно поэтому некоторые люди становятся так зависимы от них? На следующее утро она уже была в другом городе, наплевав на все, что могло держать ее в Мондштаде — к черту. Ей стоит начать новую жизнь там, где ее никто не найдет она надеялась, что никто не найдет, где она сможет жить спокойно и размеренно. Несколько месяцев, и в кафешке неподалеку от дома чашечку капучино по утрам ей подают за счет заведения, сосед с милыми младшими братьями и сестрами просит заходить почаще, а на работе выплачивают неплохое жалование, на которое можно спокойно и безбедно жить. Жить до того момента, пока знакомые цифры не высветятся на экране телефона, и в трубке не зазвучит привычный когда-то мужской голос — телефон в тот момент летит в стену, разбивая свой экран вдребезги, а и так купленная совсем недавно симкарта заменяется новой. — Я нашел тебя, — спиной к торсу, в библиотеке, как и в первый раз — будь он проклят. Она уже успела отвыкнуть, забыть, начать жить по-другому — и снова он. За какие, черт возьми, грехи ей приходится расплачиваться вот так? Она надеялась, что та ваза заставит его хоть что-то переосмыслить, но, видимо, зря. — Тебе от меня не уйти. А в напоминание об этом синяки на тонких запястьях, тонкие красные полосы от ножа на белоснежной, почти прозрачной коже и ненависть — жгучая, лилейно-чистая, почти забытая. Она бежит от него снова и снова, пока не выдохнется, пока не устанет, после передохнет — и снова убегает, надеясь, что уж в этот раз, он точно ее не найдет. А он находит. Снова и снова, раз за разом, будто помешанный — о, нет, он действительно помешанный. Он находит, и снова вжимает ее в мягкий матрас кровати, оставляет плеяду засосов-укусов на шее, после грубо трахая как последнюю шлюху — боже, как она заебалась. Люмин противно. От него, от самой себя, от всего, что происходит вокруг — она просто хочет остаться в п-о-к-о-е. Одна. Она не хочет быть чьей-либо навязчивой идеей, она просто устала. Холодный душ справляться с этими чувствами ей больше не помогает — она все еще чувствует себя грязной, запятнанной и это не смоет ничто. Душ не помогает ей больше избавляться от ощущения его рук на теле, его дыхания на шее, и губах на губах. — Когда-нибудь тебе надоест сбегать, Люми. Он прошепчет ей это прямо в губы, огрубевшими пальцами нежно заправляя золотистый локон за ухо, а на утро от нее снова ни следа. Альбедо о-д-е-р-ж-и-м-ы-й, помните? Его такой мелочью не остановить. Он снова и снова будет искать ее, ровно до тех пор, пока она не окажется в его руках, пока он снова не сможет впиваться в ее губы опьяняющими его сознание поцелуями. Ему думается, даже, что это немного весело — его маленькая Люми до сих пор так и не поняла насколько тщетны все ее попытки. Ее сопротивление очаровательно, он мог бы вечно играть в эти кошки-мышки, лишь бы видеть ее золотые глаза, наполненные ненавистью и горящие желанием прикончить его каждый раз, когда он вновь ее находит. Было бы лучше, конечно, будь в них прежние тепло, любовь и абсолютное к нему доверие… но так ничуть не хуже. Ее взгляд умилителен, какие бы эмоции в нем не были скрыты, а она сама — его собственное божество, его произведение искусства. О, что для него вся ее бесполезная бравада и полные ненависти жесты? Забава. Он бы солгал, если бы сказал, что ему все это не нравится. Она его. От макушки и до пальцев ног, все в ней — его. Она принадлежит ему, как бы не противилась этому, как бы это не отрицала. Он простит ей ее глупость, ведь даже она в Люмин очаровательна. Ему нравится видеть ее слезы, дрожащие губы и полные страха, перемешанного с ядовитой ненавистью, глаза. Ему нравится слышать ее хриплые полустоны-полукрики и чувствовать, как она своими пальчиками расцарапывает его спину. Ему нравится оставлять алые укусы на ее алебастровой коже, фиалковые засосы по всему телу и яркие синяки от крепкой хватки на бедрах. Он это все о-б-о-ж-а-е-т. Он помнит, какой была их первая встреча, — а как не помнить? Ее наивное личико, любопытство во взгляде, что было невозможно не заметить и яркий румянец на почти прозрачной коже. Это была одержимость с первого взгляда. Он желал обладать ей полностью уже тогда. Без нее нет смысла в этой жизни. Он попросту не сможет без нее — она задела все живое внутри него и теперь ни за что не выскользнет из его крепкой хватки. — Ублюдок, — прошипела люмин, впиваясь ноготками в крепкие плечи мужчины. — Какой же ты ублюдок. Сдохни. — Конечно, дорогая. Но только если ты будешь рядом со мной. Да, он готов умереть ради нее.

Но не без нее.