Согласие

      — Алло?       — Ты случайно не утащила с собой Уас? — голос Картера по телефону так забавно прихрипывает.       — Что? Нет, — с праведным возмущением отвечает Сейди и прокручивает в пальцах тонкий длинный скипетр, неподражаемо блистающий своей глянцевой чернотой. — Меня нет в Бруклинском доме всего двадцать минут, а у вас уже разброд и шатания? Как же вы без меня там еще не устроили апокалипсис?       — Сейди! — предупреждающе кряхтит Картер, и она ухмыляется, как только слышит его смущение. — Просто… Мне подумалось, уж больно быстро ты сбежала с празднования, вдруг прихватила… Все в порядке?       — Все прекрасно, — Сейди вытаскивает ключ из замка, толкает дверь. — Но будет не прекрасно, если вы не выясните, куда из владений Дома Жизни делась тысячелетняя сверхмощная реликвия, — с режущей строгостью провозглашает она, вылезает без помощи рук из ботинок и ныряет в комнату. — Хочешь втык от дяди?       Картер, кажется, сглатывает.       — Д-да… — лепечет он, но тут же встряхивается: — То есть нет… Ладно… Найдем, не сомневайся! — заминается на секунду. — …Уже как, привыкла к новому жилью?       Словно в поиске ответа, Сейди придирчиво осматривает свежеарендованную квартирку-студию, обставленную в лучших традициях скандинавского минимализма.       — Это ему еще предстоит ко мне привыкать, — с вызовом обещает она.       — Все-таки не понимаю, чем тебя не устраивает комната в огромном доме с прекрасным видом на реку...       Она закатывает глаза. Ну, началось.       — Хотя бы тем, что огромный дом не гарантия личного пространства, — усмехается Сейди и аккуратно отставляет скипетр к матово-серой стене. Шакалья голова на наконечнике красиво мерцает даже в тени. — Ты вот даже с другого материка допытывать умудряешься, чего уж там соседние комнаты.       — Боги, тебе уже шестнадцать, а пубертатные колкости так никуда и не делись, — с того конца линии доносится по-театральному скорбный вздох.       — Это еще ничего, мой дорогой, вот сейчас куклу вуду твою доделаю, иголку найду — тогда про колкости и поболтаем!       Картер смешливо хмыкает, и Сейди, засмотревшись на пурпурные отблески лондонского заката, тоже не сдерживает улыбки.       — Еще раз с Днем рождения.       — Спасибо тебе, братец, большое! В следующий раз будь добр не одаривать любимую сестру подозрениями в воровстве! — и сбрасывает.       Замирает напротив окна, машинально поглаживая шершавый пластик подоконника. После перехода через портал в мыслях еще клубится густой, расплывчатый туман воспоминаний об этом невероятно долгом, насыщенном дне. В хранилище Дуата еле поместились все подарки — а ведь до этого Сейди нисколько не сомневалась, что хранилище это бездонное.       Руки еще потрясывало от остаточных излишков магической энергии. Да и скачок между часовыми поясами — тяжкая штука, к которой все никак не привыкнуть: не успела еще распрощаться с знойным нью-йоркским днем, как уже ее дом заливает кровавый закат и на стенах розовеют косые прямоугольники бликов.       Сейди утомленно отбрасывает на стул джинсовку, расправляет футболку, проглаживает к макушке выбившиеся из пучка волосы, потягивается.       А может и хорошо, что Картер позвонил. Хоть попрощались теперь как положено. Да и спокойнее как-то…       — «Мой дорогой»? — она чудом не дергается, но подскачившее давление тут же напоминает Сейди: у нее в груди бьется сердце, причем какое-то непривычно быстрое и тяжелое.       — Какого черта? — она оглядывается, стреляет в Анубиса сурово-ледяным взглядом.       — Позволь напомнить: я бог, а не черт, — он невинно приподнимает брови и прячет руки в карманах распахнутой косухи.       — Нет, — Сейди раздраженно тычет пальцем в скипетр, — какого черта я так напрягалась, чтобы добыть Уас и без проблем призвать тебя? Чтобы ты потом с какого-то перепугу заявился сам?       Анубис опускает взгляд на свои высокие кеды — вау, они с кастомными нашивками? — и очень глубоко, размеренно вдыхает. Сейди ненароком замечает его острое ухо, выглянувшее из вороха угольных волос. Раздражающе неподвижен и раздражающе холоден, бог опирается поясницей о кухонную тумбу, и его локоть едва не задевает вазу с виноградом.       — Эпидемия холеры в пятьдесят четвертом, — он будто зачитывает по бумажке. — Меньше чем за месяц погибло более шестисот человек. И да, — Анубис чуть склоняет голову, мельком заглядывает в окно, — Бродвик-стрит проходит по западному берегу Темзы.       Сейди старается смотреть недовольно, настолько старается, что выглядит выжидающе.       — Не хочешь же ты сказать, что подбирала место наугад?       Она упирается ладонями и легко взбирается на подоконник.       — Если я подбирала место, мол, не наугад, зачем мне дополнительные приспособления? — она кивает на Уас.       — У меня две версии, — увлеченно отзывается он. — Первая — отвести подозрения. Вторая — ты не была уверена, что Бродвик-стрит вобрала в себя достаточно энергии смерти, а значит, может понадобиться что-то… еще.       Она вонзает в него неотрывный, накристаллизованный взгляд, и он даже мешкается, на ходу теряя слова.       — У меня две версии, — в тон ему начинает Сейди. — Первая — ты впервые за месяц выплыл из Мира мертвых специально, чтобы поболтать со смертными о непростой судьбе лондонских улиц. Вторая — ты принес мне подарок на День рождения.       Его застывшая улыбка что-то оттягивает внутри; руки сами собой напрягаются от одного только вида его волос, его кожи. Шелково-мягких волос, горячей кожи.       Она помнит.       Анубис без единого шороха подступает, Сейди разводит колени — и так ему удобнее прижаться к краю подоконника, притянуться к ее рукам, прогладить кончиками пальцев от запястий до локтей и обратно. В багровом солнечном свете темно-карие радужки почти что алые, и она видит на них узкие стрелы теней от ресниц, видит, как он смотрит сквозь тонкие полуприкрытые веки, видит — и рвано выдыхает приоткрытыми губами.       Снова от запястья к локтю, и выше по плечу, по своду открытой шеи — он мягко фиксирует за подбородок, притягивает, невесомо касается верхней губы, трется носом о нос, отстраняется.       Она цепляется за его кисть, сдавливает коленями бедра — и он уже не может дразняще отшагнуть по привычке.       — Это не подарок.       Анубис покорно остается на месте, склоняется, замечает родинку на ключице. Примыкает щекой к ее напряженному прохладному плечу, позволяя ощупать свою ладонь. Кажется, теперь они одного роста. Когда это случилось?       — Знаешь… Я изучил некоторые материалы… — вполголоса припоминает он, — и пришел к выводу, что принимать подарки в День рождения — странная западная традиция.       — Вот оно что, — Сейди роняет его руку, кратко целует под челюстью.       Анубис ежится, проглаживает ладонями спину и сцепляет пальцы на пояснице, выгибая. Мягко прикусывает кожу над ключицей.       — Гораздо, как мне думается, грамотнее с точки зрения чистоты ритуала поступают в… в Перу, например, — с трудом проговаривает он. Вот тут уж всерьез не помешала бы бумажка с речью. — Там именинник не принимает подарки, а сам их дарит.       Сейди заинтригованно косится, цепенеет на полсекунды. А затем оборачивает вокруг запястья его золотую цепь и рывком притягивает, вжимаясь губами.       Анубис приоткрывает рот, подается глубже, обхватывает губами язык, горячо выдыхает на щеки. Мягко процарапывает ногтями вдоль позвоночника, расправляет петлю пучка и стягивает тугую резинку с затылка. Сейди морщится от покалывания в корнях волос, он целует в лоб и успокаивающе, протяжно шикает, заглушая секундную боль.       — И что же ты предлагаешь тебе подарить, господин бессмертный-имеющий-абсолютно-все-в-этом-мире-покровитель-смерти? — она хмуро приоткрывает глаз, водит головой, и пшеничные волосы равномернее опадают до самых лопаток, прячут родинку.       — А я могу выбирать? — он ощупывает двумя пальцами несколько прядей, шуршаще прокручивает их в подушечеках пальцев.       — Поблажка на первый раз, — острым шепотом в губы. — Чего ты хочешь?       Анубис застывает. Сжимает ее футболку на талии.       Свет ускользает за ребристый, очерченный небоскребами горизонт, и комната медленно, медленно утопает в сиренево-сером полумраке, и окружение белых стен становится неприступно холодным, и когда-то четкие тени рассеиваются, сливаясь друг с другом.       Сейди проглаживает его ремень от пряжки до поясницы, ныряет в задние карманы его джинсов. Боится посмотреть в глаза, но Анубис заставляет, вжимается грудью — и холод стекла прошивает все тело, до дрожи, до мушек перед глазами. Она резко вскидывает голову, скользит затылком и лопатками, вслушиваясь в эту невыносимо громкую, звенящую тишину.       — Я хочу, — шепчет он не моргая, — твоё согласие.       Сейди болезненно сводит брови, прикусывает губу, прячет пылающее лицо в высоком вороте его куртки.       Никакой он не бог. Черт — и этим все сказано.       Она запускает пальцы в его волосы, сжимает их, крепко целуя. Обхватывает ногами за пояс, когда Анубис скользит ладонью под бедро.       — А так непонятно? — колко спрашивает она, опускает руки и демонстративно простукивает ногтями по ремню.       — Сейди, — он беспомощно улыбается уголками губ, осторожно гладит ее ноги. — Ты же знаешь. Только произнесенное можно обратить реальностью. Это законы мира, которому я принадлежу. Слова обладают силой, телодвижения — нет.       Она удивленно моргает, щурится так, будто услышанное нравится и не нравится одновременно.       — Уверен? — склоняет голову набок, смотрит с вызовом.       Анубис затаенно прижимается скулой к скуле и снова замирает. Рассеянно то сжимает, то разжимает кулаки. И невыносимо, непростительно тяжело дышит.       Это у древнего мифа может быть сотня разных вариаций и исходов — и приходится принимать за чистую монету все разом, потому что истина замурована в прошлое тысячами кровопролитных войн и смыта тысячами дождей. И ты всегда веришь богам, потому что они и есть единственные выжившие герои этих мифов.       Но как слепо поверить в то, что можно проверить самой?       Он поднимает на нее глаза — и эти глаза просят пощады. Узкие, проникновенно-темные, с изящным изгибом век и загнутыми книзу ресницами.       Сейди мягко обхватывает его лицо, узкое, гладкое, с острыми очертаниями высоких скул. Оставляет теплый след на переносице, на крыле носа, в уголке рта. Надавливает языком на опасливо сжатые губы и медленно затягивает его в долгий, томный поцелуй — и не отпускает, когда Анубис с сдавленным стоном напрягается, не отпускает, пока тревога и неверная дрожь не уступают нарастающим, жадным глоткам.       Он отрывается, пропускает воздух сквозь зубы, сильно сжимает под бедрами и бойко подхватывает — Сейди только успевает вцепиться в плечи. Она стаскивает с него косуху, как только лопатки проминают подушку, куда-то за грань сознания отлетает немой запрет взбираться на постель в обуви.       Он отводит за спину руки, встряхивает, куртка сама сползает к изножью. Золото его цепи уже не холодное, нагретые крупные звенья опадают ей на грудь, когда Анубис втягивает кожу на шее до жалящего кровоподтека. Ладонь проглаживает кожу под футболкой, выдавливая из Сейди протяжный сухой скрип. Она тоже хочет, тоже ловит край его свободной майки, тянет за широкие небрежно-рваные лямки. Он усмехается, специально медлит, но поддается — Сейди отбрасывает майку в сторону, хочет привстать на локтях, но он надавливает пальцами, сдерживает. Выпрямляется и полностью опирается на широко расставленные колени.       Сейди не выдерживает нависшего над ней взгляда, ошпаренно отрывается от впадин его пресса, смотрит сквозь пальцы. Темень обволакивает его белую, стройную фигуру, и только глянцевая черная кожа ремня меркло блестит в теплых отсветах соседских окон.       — Снимай, — слышится сквозь бешеную дробь пульса, и резко хочется сжаться, отползти к изголовью, обнять себя за ноги, но он предусмотрительно усаживается, проглаживает косточки таза, щелкает пуговицей ее джинсов, тянет застежку ширинки. Она шумно сглатывает, лежа вылезает из футболки. Еще не успевает смахнуть с лица волосы, но уже ощущает, что он подцепляет тугую резинку спортивного топа, оттягивает. — И это.       Сейди фыркает, садится на постели, быстро снимает топ и притягивает его за талию. Анубис пропускает спутанные влажные пряди сквозь пальцы.       — Больше не подкрашиваешь волосы?       Она озадаченно дышит ему в живот.       — А тебе нравилось?       Анубис невольно усмехается от ее серьезного тона.       — Не бойся. Я не перестану любить тебя из-за этого.       Его морозно передергивает, когда Сейди щекотно ощупывает ребра и вбирает в себя его запах — терпкий, как черный чай, или корица, или кедр. Он обнимает в ответ, валит обратно на постель, требовательно целует, толкается бедрами — она чуть не прикусывает ему язык. Ногти сами собой впиваются в кожу, отрисовывают отметины от пупка до пряжки, Сейди вслепую выдергивает его ремень из петель, надавливает, с лязгом разводит концы, в отместку расправляется с ширинкой.       Анубис терпеливо ждет, пощипывает губами кожу у корней волос. Но не дает приспустить ткань, вовремя перехватывает ее руки, приковывает к постели, переплетая пальцы. Прерывисто целует, скользит кончиком языка по впадине ключиц, по груди, снова вцепляется засосом — прямо над сердцем. Сейди рефлекторно приподнимает ноги, он тут же замечает и, не отрываясь от покрытой мурашками кожи, сдергивает с нее джинсы до самых колен. Она почти вскрикивает, но Анубис уже шепчет что-то на ухо, что-то безмятежное и утягивающее, и у нее выходит расслабиться, позволить раздеть себя до конца.       Одеяло холодное, хочется прижаться к нему, перевалиться на бок, обнять еще крепче, но вместо этого в нее словно всаживают сотню тончайших игл, и она с разъяренным отчаянием хватает Анубиса за голову, пока он крепко держит под коленом и слизывают влагу. Сейди отворачивает голову, едва не прикусывает уголок подушки. Не сразу осознает, что он снова рядом, придерживает одной ладонью затылок, а второй — обводит ягодицу.       — Ты ведь знала, да? — сипло выдыхает он, и Сейди вытирает слезу о его взмокший лоб. — И, может быть… себя подготовила?       Не сразу, но она кивает, не показывая глаз — все равно все размывается, необратимо исчезает — и существует лишь в его руках, сильных и скользких.       Он целует в макушку, вводит палец, прислушивается. Она вздрагивает, сдавливает его коленями, но не отпихивает. Анубис знает, что такое «больно», мертвые веками рассказывали ему об этом. Знает — и не видит, чтобы было больно ей. Он неверяще закрывает глаза, выдыхает то ли с облегчением, то ли с изумлением. Аккуратно вынимает, обтирает излишки по внутренней стороне бедра.       — Мокро…       Сейди неразборчиво шипит, наспех затыкает ему рот, но язык тут же скользит сквозь пальцы, и слюна колко холодит костяшки. Она не сразу одергивает руку, слышит лязг и трение ткани о кожу.       Анубис шире разводит ее ноги, льнет грудью к груди, протискивает между ними руку, прислоняется. Следит, как она жмурится от легкого давления, заламывает пальцы.       — Посмотри на меня.       Он не сделает этого, пока не увидит ее глаза. Льдисто-голубые, мятежные, живые — те самые, что уже несколько лет выжигали его изнутри при каждой встрече.       Анубис сжимает себя кольцом пальцев, надавливает на вход сильнее, она распахивает глаза — больше от возмущения, а он все смотрит, с готовностью, с предвкушением и почти с издевкой. Она скребет по плечам ногтями, нажимает ступней на его поясницу, сама подается навстречу — и запрокидывает голову от тягучего, палящего растяжения. Чувствует его губы своими.       Он глухо, надломленно стонет, шепчет что-то быстро на своем родном языке — но перевести не получится, мысли и разум растворились в жаре и запахе кожи, ощущения заострены в одной-единственной точке, стягиваясь в горячий, тугой узел.       Анубис ловит ее побелевшее запястье, приспускает ниже.       — Ну же. Коснись себя.       Сейди борется с собой, медлит, прикусывает опавшие на лицо волосы. Он видит, лишь увереннее прижимает ее руку, и она наконец сдается, раздвигает кожу, массирует пальцем.       И только после этого он крепче опирается о предплечье, увлекает в глубокий поцелуй и входит до основания, не отпуская ее бедра. И что-то окончательно тает внутри, и захватывающее дух тепло бьет в виски, и осознание себя — как человека, как личности, как мага, как учителя — все обрывками разлетается от каждого властного, скользящего толчка.       Всегда в строгой коже, в холодном металле, он еще никогда не был так близко, еще никогда не был так открыт, так мягок, так человечен. Еще никогда не сбрасывал с себя отрешенную маску монаха, который не просит и не нуждается.       Нет. Сейчас он едва не умолял. Хотел. Желал. Сильно. Страстно. И это просвечивало в каждом жесте, в каждом слове, сквозь затуманенный полудикий взгляд и срывающийся голос.       И она непременно ему это припомнит.

***

      — Тебя за такое изгонят из Дома Жизни!       Сознание вспыхивает сиреной, Сейди подрывается, вскакивает в постели, еле успевая прикрыться одеялом. На лбу вмиг проступает холодный пот, и она даже не замечает режущей белизны утреннего неба, во все глаза уставившись на выскочившего из прихожей брата.       — Я же доверился тебе, — гневно-дрожащим голосом проговаривает Картер и хватает обоими руками забытый у стены скипетр. — Я… Я не понимаю, как можно настолько наплевательски…       Сейди дергано обнимает себя за локти, каменеет. Только и может, что бестолково смотреть на его блестящие золотые браслеты, на строгий жреческий нарамник, на уаджет, что угрожающе мерцает алым под напором его крепнущей злости.       — Что ж ты, думала, мы все сплошь идиоты и не знаем поисковой ма…       — Гор, — обрывают с убийственным, величественным спокойствием.       Гирей нависает пронизывающая кладбищенская тишина. Сейди, словно слыша немой приговор, закрывает глаза.       Картер в растерянности вжимает в плечи голову, хватается за полы своих одежд, как только из вороха одеяла выныривает он, до неприличия растрепанный и до неприличия обнаженный.       Картер превращается в рыбу — хлопающее ртом, пучеглазое и совершенно беззубое создание. Ну надо же. Он так со времен первой свиданки с Зией себя не вел…       Сейди поочередно смотрит то на одного, то на другого, и не припоминает ни одной более фееричной немой сцены в своей жизни.       — Это мой Уас, — с обезоруживающей простотой кивает Анубис, расслабленно проглаживает покрытую отметинами шею. — Я пришел с ним. Вопросы, жалобы, предложения?       Картер оттаивает, судорожно возвращает скипетр на место.       — В таком случае… П-прошу прощения…       Сейди поразилась быстроте, с которой брат испарился в наспех призванном портале.       А говорил, что тонкая магия — не его. Ну-ну. Чем толще намеки, тем тоньше магия, вот, братец, и весь секрет.       — Спасибо, что подыграл, — спустя минуту шелестит она, глядя перед собой.       — Я не подыграл, — сонливо отзывается Анубис, елозит ногами под одеялом. Сейди переводит на него скептичный взгляд. — Это правда. Какой-то маг, помнится, стащил его у меня веков десять назад. Не думал, что увижу свой Уас снова… — задумчиво заключает он и по-теплому улыбается: — Благодарю тебя, Сейди.       Она изумленно потирает брови и лоб — а затем запальчиво щелкает пальцем.       — А это ведь посчитается за подарок?       — Какой подарок?       Сейди настолько не ожидала вопроса, что покраснела.       Его язык, его пальцы, его смазка. Ночью. Точно. Неотвратимо.       А он так и продолжает в каком-то невинном, ангельском спокойствии потягиваться и потирать глаза.       — На… на мой День рождения.       Пауза — и она нарывается на окончательно проснувшийся, вспыхнувший взгляд.       Анубис склоняет голову, заискивающе молчит, выжидает. Но все же приобнимает оголенное плечо и утягивает за собой под одеяло, ласково прижимая к сердцу.       — Может быть.