волчица и золотого солнца луч

треск вереска под обглоданным небом равнин — так отдает в ушах, когда ступаешь белыми ступнями по склону вниз, под небольшой откос, и знаешь, что у края полей пасется твой соловый, будто веснушки у солнца, конь; глаза его карие, умные, но вовсе не так, как умен человек; конь смотрит, как смотрел бы филин в ночи, и берешь под уздцы только с его разрешения, словно за руку доброго друга. теплая холка, ветер в белесой гриве, и тонкие руки гладят горячую шею; эти холмы и эти долы — вдоль, поперек, такие свободные и долгие, и смотришь, смотришь, смотришь, все не наглядишься, ох, милая ён, когда же тебе все это наконец-то надоест и встанет поперек у горла, когда же. моя милая ён. /// на краешке, за пазухой большого-большого мира (под пузом такой же большой черепахи) должно быть совсем уж тесно, как будто забыли на донышке старенькой и потрескавшейся копилки почерневший со старости медяк; забыли, выросли, уже и не вспомнишь, на что копили, ну, а наверное, на то же, на что и все — на «уехать бы отсюда навсегда», и ведь у каждого когда-то жила на груди эта мысль, и ведь всем хотелось отсюда сбежать. на краешке, в этом потайном зашитом кармашке, должно быть совсем уж тесно, здесь должно было быть так мало людей, так мало домишек и близ лежащих владений, но почему-то — внезапно и вдруг — вокруг небольшого городка раскинулось бесконечное поле, будто бога ладонь, земная бледная чаша, святая грааль; городку было имя роор, будто чье-то ночное мурлыканье-зов, а семей управителей аж целых пять, словно пять пальцев с разной гравировки перстнями, и все они были не то одна большая семья, не то друзья, не то враги, а одним словом — богатые, красивые, далекие люди, жившие в солнечных резиденциях в пяти сторонах от своего небольшого города. хольха видела их несколько раз, то одних, то других, то третьих, и все они появлялись у порога их дома только по одной причине: оставить на попечение ее отца своих верных (а иногда и не очень) лошадей. иной раз они платили много, иной — совсем ничего, и каждый раз их скакунами занимался отец хольхи лично, не доверяя эгену (их конюху) даже дать им воды. они приезжали семьями, приезжали в одиночку, иногда даже в тайне от друг друга; на этом краешке мира жизнь текла размеренно и не слишком быстро, а из праздников и громких событий был только праздник окончания сбора урожая да начало сезона охоты, в которой могли участвовать все, у кого имелась хоть какая-нибудь захудаленькая кобылка; но участвовали, как правило, только семьи управителей. хольха хорошо управлялась с лошадьми и знала, что когда-нибудь она попытает удачу, а еще знала, что ее соловый жеребец соловей гораздо гибче и выносливее всех тех громоздких вороных, гнедых и серых скакунов, которых им приводили; отец строго настрого наказывал даже носа не высовывать, когда у семей управителей начинался сезон, но хольха пообещала себе: в свою восемнадцатую осень она ослушается и обязательно поймает первую добычу сама. и вот, настала восемнадцатая весна.