Симфония тишины

      Тишина. Как много в этом слове. Мы жили и живем этой тишиной вот уже второй месяц и она нам настолько осточертела, что хочется кричать. Но нельзя. Мы не можем издать и звука — мы слишком хотим жить.       Тишина мне лично уже осточертела. А Диане… Я не знаю точно, мы с ней в последний раз говорили 17 августа. Тогда, когда все началось. Но в ее глазах я вижу боль и страх, я вижу столько непередаваемой грусти, что не могу порой сдержать слез.       В старом доме холодно. Несмотря на то, что на улице всего только октябрь, стены заброшенного здания отдают гнетущим холодом и сыростью, а в разбитых окнах и щелях прогнившей деревянной крыши голодным волком завывает ветер. Моя легкая куртка не особо спасает, а проку от старых одеял столько же, сколько и от попытки включить давно разряженный телефон. Развести костер мы не можем — нельзя тратить драгоценную бумагу, она наше единственное общение, а дерево настолько сырое, что не реагирует на зажигалку. Только дымится и медленно чернеет его кора — точно как наши души, медленно тлеющие от этого ужаса, этакий психологический триллер. Можно было бы спалить документы — на кой черт они нужны — но Диана всегда берет меня за локоть, когда я хочу это сделать и в ее глазах видно одно молчаливое «не надо».       Авария на лаборатории приводит к вымиранию человечества, а я догадываюсь зажать рукой рот лучшей подруги и написать на руке «молчи». Это только и держит ее от дикого крика и скорой смерти, она верит мне. Мы бежим из школы, бежим дальше от крови и этой черной тени, которая душит каждого, кто позволяет себе слишком громко дышать. Оно не замечает нас. Мы крадемся тихими кошками в квартиру, хватаем оттуда теплые вещи и еду, зачем-то берем документы и бежим. Сюда. В старый дом далеко за городом. Я помню, как провожает меня своими голубыми глазами моя кошка, а я не успеваю заставить ее замолчать, когда она произносит тихое «мяу». Тень находит ее за секунды, просачивается сквозь окно, хватает за белоснежное горло. Невинное существо…       Со временем мне удается выяснить, что оно реагирует на звуки изданные только живыми, а поэтому скрип половиц или внезапно треснувшее окно его не волнует. Так мы и понимаем, что бумага — вот наше спасение.       Но на бумагу всех чувств не передашь, не расскажешь всего, что думаешь. Не перепоешь песню и не перескажешь роман. Не почитаешь в слух — Диана любила так делать, когда ночевала у меня. Я помню, как засыпала под ее голос, когда она читала мне «Шерлока Холмса» или «Гарри Поттера» — знала, как я обожаю эти книги. Я не могу петь ей — ах, те дивные мгновения, когда я пела, играя на гитаре. А она танцевала. Мы смеялись, называя друг-друга «мухоморами», обсуждали одноклассниц. Как этого не хватало. Теперь я понимала, насколько у нее был волшебный голос, легко имитировавший каждого персонажа. Она мечтала создавать аудиокниги. И я знаю, — от этого только противней, — что Диане тоже не хватает моего пения, моей музыки. Она часто грустно смотрит в сторону моей гитары, которая пылится в углу нашей комнатки, когда в очередной раз глотает жидкое рагу из консервы. А мне остается лишь грустно глотать подходящий к груди вздох.       Мне противно. Противно смотреть на стопки книг, которые мы читали с ней вместе, противно смотреть на тексты моих песен и ноты моих мелодий, противно от вечного ее смеха в голове. Хочу сжечь все это, а не могу. Жалко. Я хочу, чтоб все было снова по старому. Я даже хочу снова услышать голос ненавистной математички, которая снова будет говорить, что моя музыка приведет меня не к сцене, а к пению на улицах за копейки. Хочу мои перепалки с Пашей за место, хочу споры в очереди за пиццей в столовке, хочу слышать колкие насмешки Лены и ее глумливый хохот надо мной. Я хочу просто сказать Диане, что скучаю по ней. Хочу громкое и требовательное мурчание моей кошки в пять утра и мои поездки на рассвете на велосипеде.       На улице тихо. Слышен шелест сухих листьев, гонимых ветром, скрип гнилых балок где-то под потолком и потрескивание голых веток клена. Это — словно витиеватая музыка, которой мне так не хватает. Не сверчков, не мух, не птиц. Только надоедливое «кап-кап» где-то в углу чердака. Из окна, единственного, где осталось хоть какое-то подобие стекла, виден железнодорожный путь и это окно предательски над моей кроватью, а точнее ее подобием — просто несколько кусков картона и старого сена, перекрытые старыми одеялами. Я так люблю поезда.       Я встаю, держа в руках треснувшую тарелку с остатками еды — ореховый суп с добавлением терна выглядит не так и плохо — и, ставя ее на старый пыльный пол, иду к окну. Ставлю руки на него и, поднимаясь на носочки, вглядываюсь в мглистый призрачный рассвет чувствую себя заключенной в одиночной камере. Никого. Не несется по рельсам поезд и не гавкает собака. Вдруг Диана тянет меня за штанину черных джинсов и я поворачиваюсь. Она дает мне записку, а на ней одно-единственное слово: «Сыграй.» и сама кивает на гитару. Она знает, что я написала всего одну песню за эти два месяца. «Ты знаешь правила.» — быстро пишу я рядом. «Давай нарушим их? В последний раз.» — читаю я в ответе. А глаза Дианы впервые за столько дней живые-живые и я так хочу, чтоб это было вечно, чтоб она была счастлива всегда. Как двусмысленно звучит пресловутое «последний раз». Я усмехаюсь уголком губ, снисходительно прикрываю глаза и киваю. Вечно она заставляет меня нарушать правила. И всегда она первой слышит мои песни. Сажусь напротив нее.       Провожу пальцами по гладкому изгибу гитары. Тонкие струны блестят, тихо зовут меня, и я смотрю на Диану, безмолвно спрашиваю «уверена?» и ни капельки не удивляюсь тихому кивку и предвкушению в ее глазах. В последний раз смотрю на ноты, запоминаю мелодию, которую играю в первый раз для нее и ударяю по струнам.       Тишину режет невидимым кинжалом моя мелодия, мое тихое пение, и я вижу восхищение в глазах подруги. Хотя мой голос звучит хрипло и сухо, я столько не пела, для нее это лучшее, что может быть. Она улыбается и подпевает, словно знает слова. Мне подпевает и ветер, и шорох рыжеватой листвы. В двери появляется тень…       Оно смотрит на меня — точнее я так думаю, у него нет глаз — и словно говорит, как ты посмела нарушить мою тишину. Или с азартом шипит «наконец я нашел тебя». Я не знаю точно. Тень слушает мою песнь до конца, словно ему нравится и интересно, словно она написана в его честь. Но мне не страшно, я просто пою. А когда я заканчиваю и замирает бездонным эхом последние движение струны, Диана спрашивает за них обоих: — Как ты ее назвала? — последнее, что я слышу перед тем, как существо кидается на мою подругу и сжимает ее шею. — «Симфония тишины», — отвечаю я, перед тем как стихает выдох Дианы и оно поворачивается ко мне, подходя и целясь на мою шею, закрытую воротом свитера.       И смотря на тень я впервые хрипло смеюсь, почти безумно, словно сошла с ума, словно я ненормальная. Горло рвет в сардоническом хохоте, царапает словно когтями, а гитара падает из моих рук точно на ноты, я слышу хруст бумаги, но я-то знаю, что для тени это куда большая пытка, чем для меня. Оно ведь не терпит шум.

А я не боюсь. Я спела симфонию своей тишины. Мне не нужно что-то еще.