Играя в слова

Кристина сидела, опершись локтями на большой черный обеденный стол, подперев кулаками подбородок. В комнате было темно и тихо, шторы задернуты. Она ждала, пытаясь придумать, что сказать. Как всегда, он появился бесшумно, материализовался темной тенью в самом дальнем углу комнаты. Кристина резко обернулась, не в силах подавить вздох. — Эрик, — пролепетала она, ее сердце бешено колотилось. Она положила ладони на стол. Он стоял совершенно неподвижно. — Ты указала, что желаешь моего присутствия, — его голос был ровным. Он поднял лист бумаги. — Ты не продвинулась в написании песен. Кристина тихо рассмеялась, а затем резко оборвала себя. Эрик не шелохнулся. — Я сожалею, что потратила материалы впустую. — У меня полно бумаги. Шкаф завален ею. Непристойное скопище. — Он снова взглянул на записку. Она смотрела, как его ловкие серые пальцы складывают записку в пиджак, в шелковый карман, который прилегал к худой груди. Затем он сцепил руки за спиной. — Если я верну свои перчатки, может быть, тебе удастся объяснить, зачем ты меня вызвала? Кристина опустила взгляд на стол, ее щеки покраснели: — О нет, все в порядке, я… — Я предпочитаю работать без них, когда я один за своим фортепиано, и, поскольку я был занят именно сочинением, боюсь, что мои ужасные руки были не прикрыты, когда я заметил твою записку и поспешил наверх, словно собака, заслышавшая зов хозяина. Я не мог знать, как долго ты ждала и почему… если бы твоей целью было устроить ловушку, она бы удалась. — Я не хотела вас беспокоить. — И все же ты это сделала. Кристина вздрогнула. — Мне жаль, — она подняла взгляд на его спрятанный маской лоб, не в силах выдержать его непоколебимый, горячий взгляд. Это было ошибкой — все, эти выходные, этот вечер, этот детский «план». Она заслужила его холодную неприязнь, его недоверие. Она хотела бы его ненавидеть. Надевал ли он свою маску, когда оставался один за роялем? Ее сердце сжалось, когда она поняла, что он, должно быть, видит себя отраженным в блестящей черной краске. Всегда ли он защищался от собственного образа? Или только с тех пор, как… Она услышала очень слабый стук, а затем увидела почти незаметный толчок каблука Эрика о деревянный пол. — Мне жаль, — повторила она. — Ваши замечания всегда довольно подробны. Я просто… — она вдохнула, собирая немного смелости, — я надеялась, что мы могли бы сыграть в игру? Она услышала его резкий вздох. — Вы ненавидите шахматы. — Я никогда этого не говорила. — Но это так. — Я просто не особенно хороша в них, — она слабо улыбнулась. — Когда я играю с вами, я всегда проигрываю. — А. Готов поклясться, я крайне неприятный оппонент, — хотя его голос оставался ровным, она знала его достаточно хорошо, чтобы уловить нотки напряжения. — Ну, в любом случае, — сказала она легкомысленно, — я говорила не о шахматах. Я принесла из дома свою любимую игру, в которую я неплохо играю. Вы умеете играть в «Эрудит»? Она неловко хихикнула. Это слово звучало особенно нелепо в этой элегантной комнате. Золотые глаза моргнули. — Нет. — Хорошо. Ты быстро научишься, — ее улыбка стала шире и она перешла на «ты», чувствуя странное головокружение. — Что означает, что у меня есть ровно один шанс победить тебя. — Кристина… — его прекрасный голос был пронзительным, почти умоляющим. Он не двигался с места. Она проигнорировала его, подняв с колен деревянную коробку. И раскрыла ее на столе, демонстрируя рельефную сетку доски. — Стоит ли мне вообще объяснять правила? Ладно, я быстро проговорю их. Она расставила две деревянные коробочки, затем наполнила свою буквами-плитками. — Если ты не поторопишься, ты можешь прослушать правила, но это такая простая игра, что ты справишься в любом случае. Он сделал шаг к столу. Она перелистнула блокнот, разворачивая чистую страницу. Он сложил руки на груди. — Бедная Кристина. Ужасно, не правда ли, быть запертой здесь с Эриком? Тебе, должно быть, так отчаянно скучно. Она закусила нижнюю губу. Эрик любил заводить разговоры, которые ему не нравились, — почему бы ей не сделать то же самое? — Когда я училась в старших классах, мы с отцом каждое воскресенье играли в «Эрудит». Он выигрывал у меня около двух месяцев подряд, но в конце концов мы сравнялись по количеству побед и поражений. Обыграть его перед моим отъездом в колледж было, по сути, достижением, которым я больше всего гордилась. Иногда я даже хвасталась этим. Например, перед новыми друзьями. Да, я была супер крутым подростком. — Она вытянула плитку из бархатного мешочка с буквами, затем протянула мешочек ему. — Выбери одну. Буква, ближайшая к «А», играет первой. Взгляд Эрика потерял часть своей настороженности. Теперь он смотрел на нее так, словно ее голову украсила пара ветвистых рожек. — Ты специально принесла эту игру с собой. Из своего дома. — Да, как я и сказала. Его глаза были нечитаемы, когда он медленно, осторожно занял место на противоположной стороне стола, прямо напротив нее. Конечно, это было самое практичное место, но его выбор все равно удивил и порадовал ее. Раньше, когда он наблюдал за ней во время ужина, он всегда старался расположиться подальше. Теперь она видела, как его длинная левая рука потянулась к ней и бархатному мешочку. Она так редко видела его голые руки вблизи. Ладони у него были широкие, пальцы вытянутые и суженные, невероятно тонкие. Когда они погрузились в мешочек, ее взгляд проследил извилистую вену на тыльной стороне его руки, до зазубренных костяшек пальцев — сплошные кости, сухожилия и шрамы. Она прогнала образ руки отца, прижатой к белым больничным простыням, исхудавшей и покрытой синяками, вздувшимися венами, пробитую безжалостной капельницей. Она прогнала ощущение грубых пальцев Эрика, зарывшихся глубоко в ее золотистые волосы на затылке, оттягивающих ее голову назад, а затем царапающих подол ее сарафана, который он купил ей, белый с маленькими голубыми цветочками, его слезы, бегущие из ужасных ям на его лице, впитывались в цветы, и запах пота, адреналина, и она хотела, чтобы он перестал плакать, ей было нужно, чтобы он перестал плакать, чтобы он ушел от нее, чтобы оставил ее в покое. «Оставь меня в покое, не трогай меня, мне все равно, если ты умрешь!» — Ты не хочешь этого. — Кристина растерянно моргнула и вернулась в «здесь и сейчас» столовой. — Скажи мне, чего ты на самом деле хочешь, моя дорогая, — ласковое обращение прозвучало так горько, — чтобы мы могли избавить себя от всего этого фарса. Кристина почувствовала, как их маленький прогресс ускользает от нее, затягивая в черную дыру ошибок, которые они никогда не смогут стереть из своей истории. Действительно ли она сказала ему эти слова? Она не хотела вспоминать — она хотела знать, что она хорошая! Неужели это все — лишь попытка исправить свою самооценку? Нет. Потому что она имела в виду то, что сказала перед взрывом. «Я хочу, чтобы ты мне доверял. Я хочу быть другом». И она не лгала насчет его рук, на самом деле ее беспокоил не их внешний вид. Если бы она могла оставаться в настоящем, она могла бы спокойно смотреть на них. Это были просто руки. Волшебные трюки и небесная музыка. Ее учитель. Ее друг. Она знала, что когда-нибудь им придется поговорить о том, как они причинили друг другу боль. Но не сейчас, в этот хрупкий момент. Не сейчас. — Тебе что, попался неудачный набор букв, да? Даже в этом случае я не позволю тебе отказаться от всей этой игры, — она понимала, что говорит как в рекламе продуктового магазина — слишком бодро, тошнотворно-сладко. Она прочистила горло. — Но если тебе станет легче, я вытянула «А», так что первый ход за мной. И, честно говоря, я не думаю, что быть первой — это так уж здорово. Она наклонилась над доской и выложила слово «КОРАЛЛ». — Видишь? — прозвучало как-то жалко. — Теперь тебе нужно положить семь букв в свою коробочку, а затем использовать их, чтобы составить слово, которое касается моего. Просто, да? Но это не так просто, как может показаться. По мере продвижения становится все труднее — вот увидишь. — Она боялась замолчать. — Но это также становится очень весело. В тени маски глаза Эрика были глубокими и пылающими. Она почувствовала себя жутким, веселым инопланетянином. Или очень-очень маленьким говорящим жуком. Ее сердце упало, когда он поднялся из-за стола. А когда он вышел из комнаты, она была потрясена, почувствовав подступающие колючие слезы. Она отругала себя. «Всегда так драматизируешь, Кристина. Почему ты хочешь снова понравиться этому упрямому самодуру? Что с тобой не так? Ты…» Эрик вернулся, вкручивая штопор в бутылку красного вина. Он поставил один пустой бокал перед ней на стол, затем щедро плеснул в свой. Прежде чем Кристина успела отвести взгляд, он поднес бокал ко рту — к своему рту! У него была маска, которая открывала его рот! Тонкие, потрескавшиеся губы и серый подбородок. Она уже видела их раньше, поняла она. У нее не было причин для шока. Эрик сидел, сверкая глазами. Она чувствовала, что он подначивает ее сказать что-то, отшатнуться от его обнаженного лица. Вместо этого она налила вина в свой бокал. — Я люблю хороший «Мальбек», — сказала она. Он вздохнул: — Я знаю. У нее сжалось сердце. День был изнурительно трудным, а вино было вкусным и теплым. Она сделала пару маленьких глотков и кивнула на доску, натянуто улыбаясь. — Теперь твоя очередь. Некоторое время они играли в относительной тишине, и Кристина чувствовала себя очень глупо. В доме Эрика в стены каждой комнаты была встроена акустическая система, и, чтобы унять свое беспокойство, она встала и выбрала список воспроизведения мягкой инструментальной музыки, которая помогла бы ей сосредоточиться. Она прекрасно понимала, что победа в игре — а она действительно побеждала — не была ее основным стимулом здесь, но… она не могла сказать, что полностью лишена азарта. К сожалению, доска оказалась меньше, чем она помнила, и они оба время от времени наклонялись над столом, чтобы лучше рассмотреть возможные варианты во всех пустых местах вокруг своих слов. Но она чувствовала, как Эрик напрягается каждый раз, когда она приближается. Его прежняя дерзость померкла, и он часто подносил руку к подбородку, пытаясь прикрыть рот, чтобы не привлекать лишнего внимания. Он быстро осушил свой первый бокал вина. Ей хотелось бы сказать ему, что его рот ее не отталкивает. Он был довольно непримечательным, если судить по всему. У него были слегка кривые, но чистые зубы — очень белые зубы, и она не совсем понимала, почему это ее удивляет. Хотя он, казалось, был полон решимости оставаться бесстрастным, Кристина поймала себя на мысли, каково это — наблюдать за тем, как он поет в этой маске, видеть, какие формы он создает своими губами. Его голос и лицо были неразрывны, сплетены воедино… Ну, большую часть времени. Она задалась вопросом, был ли он настоящим чревовещателем. Возможно. Она хотела бы сказать, что его лицо ее не беспокоит. Но это было бы неправдой, не так ли? Она разочаровала себя. Эрик, как она поняла, долго не мог сделать свой ход. Она вздрогнула, когда он достал пульт дистанционного управления и выключил музыку. — Эй! — воскликнула она, немного раздраженная. — Я думала, тебе нравится Зои Китинг. — Нравится. Ты хотела отвлечь меня? — Его манера поведения была холодной и сдержанной. — Что? Нет! Я собираюсь победить честно и справедливо, — сказала она, ища хоть какую-то реакцию. Может быть, ему показалось раздражающим ее игривое хвастовство. — Фоновая музыка помогает мне сосредоточиться. — Это оскорбление. — Что ты хочешь этим сказать? — Фоновая музыка. Музыка, выбранная специально, когда ее не хочется слушать. Достаточно безвкусная, годная только для работы по дому и кафе. — Он усмехнулся. — Ну и торговых центров, разумеется. Кристина пожала плечами. — Я была бы в восторге, если бы услышала свою песню в кофейне. — Заглушенную звуками работы эспрессо-машин? Одна эта мысль вызывает отвращение. Ты должна начать мечтать о большем, моя дорогая. Она слегка улыбнулась на это ласковое обращение. — Эй, подожди, ты же все время слушаешь музыку! Например, ты надеваешь наушники, когда готовишь. Не лги — я видела их. — Я не обращаю внимания на свою стряпню. — Уголок его тонких губ изогнулся вверх. — Значит, это была ухмылка Эрика. — Часто я слушаю подкасты. Глаза Кристины расширились. — Правда? Какие именно? Ты знаешь… Эрик поднял палец вверх, а затем воспроизвел слово, которое, к сожалению, было высокопарным. Пока она обдумывала свой ответ, он продолжал игнорировать ее вопросы, вместо этого поднявшись, чтобы настроить звуковую систему. Его темный костюм был безупречно сшит, подумала она, обратив внимание на его длинную спину и жесткие плечи. Он был каким-то широким, несмотря на свою тревожную худобу. Ей стало интересно, узнает ли она когда-нибудь, отчего на его шее появился шрам. Из колонок доносились звуки простого фортепиано. Она опустила взгляд на доску. — Я могу легко настроить Филипа Гласса. Ты ведь говорила, что он тебе нравится? Когда ты проиграешь, я не хочу слышать никаких оправданий по поводу сосредоточенности. Она насмешливо сказала: — Издеваешься надо мной? И оскорбляешь мой музыкальный вкус? Он освежил свое вино и откинулся на спинку кресла, довольно самодовольно. — Нет большой трагедии в том, что Гласс ассоциируется с поражением. К радости и удивлению Кристины, пока они играли, атмосфера между ними оставалась довольно непринужденной. К ее ужасу Эрик набирал очки, наступая ей на пятки. Он даже ненадолго обогнал ее с хорошо поставленным «ГАШЕНИЕ», что заставило ее со (слегка) преувеличенным ужасом обвинить его в том, что он специально притупил ее словарный запас вином. Она тут же пожалела об этой вспышке, опасаясь, что он может неправильно понять ее. Но через некоторое время Эрик усмехнулся, заметив, что ее бокал едва ли наполовину пуст, и напомнил ей, что она совершенно сознательно пренебрегла объяснением нюансов двойных очков. — Самое шокирующее, — продолжал он, — что ты использовала эту чепуху в своих интересах. — Он пренебрежительно указал пальцем на выложенное Кристиной слово «ЦА» Кристина вскинула руки. — Это официальная аббревиатура пиццы! — Значит, ты настаиваешь, — промурлыкал он, его глаза были яркими и дразнящими. — Надеюсь, эти баллы стоили твоего достоинства. — О, определенно стоили. И в ее груди расцвело тепло, когда она улыбнулась ему — широкой, непринужденной улыбкой. Изучая доску, она почувствовала, как его взгляд смягчился, ощутила, что пропасть между ними сократилась еще на один обнадеживающий дюйм. Затем, с триумфальным возгласом, она вернула себе лидерство. Эрик посмотрел на нее отстраненно, его тонкие губы сжались, и он вдруг стал мрачным. Ей хотелось бы знать все его выражения. У него их было так много — когда он позволял себе это. И когда он трижды задумчиво пробарабанил пальцами по краю стола, она заметила, что ногти у него аккуратные и коротко подстриженные. — Ты наслаждаешься, — мягко сказал он. Кристина не была уверена, был ли это вопрос или, возможно, попытка понять момент — запечатлеть мгновение во времени. Она видела, как он сжал кончиками пальцев край стола так сильно, что они побледнели. Кристина рассматривала эти белые кончики пальцев и накрахмаленный белый манжет его рубашки и почувствовала волну сострадания. Бедный Эрик. Как он ненавидел терять контроль над ситуацией. Она задалась вопросом, осознавал ли Эрик тот миг, когда их вечер перевалил за час. Она подумала, что да. И это удивило ее: она была безмерно благодарна ему за то, что он остался. — Я действительно хорошо провожу время, — мягко сказала она. К ее огромному облегчению, это было правдой. Теперь, когда ей нужно было сосредоточиться на своих злополучных последних буквах, чувство растерянности, связанное с успехом этого вечера, начало закрадываться в ее сознание. Да, невероятно, но игра сработала лучше, чем она надеялась. Было очевидно, что напряжение между ними ослабло — по крайней мере, на данный момент. Но игра закончится, и что тогда? Восемь месяцев назад… три недели назад… Она чувствовала, что все дни, проведенные с ним, как один сплошной узел в горле. Если она не могла до конца понять его и то, как хрупкое спокойствие этого момента сомкнулось вокруг них, как она могла верить, что воздух не натянется снова? Они оба совершили так много ошибок. О чем она будет сожалеть, когда он сорвется? Возможно, так и должно быть, рассуждала она. Если она хотела быть… ближе? Не только с Эриком — люди были сложны, иррациональны и трудно предсказуемы. Она была благодарна за это. Иначе жизнь была бы скучной. — У тебя нет ходов, — сказал он, прерывая ее мысли. — Сдавайся. — Смешно, моя настоящая проблема в том, что у меня слишком много ходов. Так много отличных вариантов. Какой из них я выберу? Он слегка улыбнулся — не ухмылкой, а короткой улыбкой на закрытых губах — и ее охватила внезапная ясность. После всего этого времени она действительно знала его. Не было ни единого человека в мире, кто понимал бы его так же хорошо, как она. И чем больше она узнавала о нем, его прошлом и его шрамах, тем больше понимала, как бесчисленны и просты способы, которыми она может причинить ему боль, как бы сильно она ни хотела обратного. Она не хотела причинять ему боль. Она не хотела, чтобы ей было больно. Раньше он казался таким неуязвимым. Страстным и непостоянным, да, но неуязвимым. Он никогда не поверит, что для нее именно вид его лица сделал его, наконец, полностью человеком. А вот и прозрение. Вот что делало воспоминания о его рыданиях такими невыносимыми — не рельеф его лица, а колоссальные масштабы его боли. Странное чувство покоя овладело ею. Несмотря на свои лучшие намерения, она причинит ему боль, а он причинит боль ей, как это бывает с людьми. Осознавая, что его страдания были выше ее понимания, она должна была быть осторожной и сострадательной, но не бояться. Она должна была простить его и себя и верить, что сможет все исправить. Потому что она верила, что сближение с ним того стоит. Он того стоил. И даже если в конечном итоге она может потерпеть неудачу, она собиралась сделать все что в ее силах. Поэтому она сделала следующий маленький шаг. Она придвинула свой стул к столу и села прямо у плеча Эрика. — Эта доска такая маленькая, — сказала она, быстро придвигая ее ближе к ним, прежде чем он успел запротестовать. — Теперь мы оба сможем видеть. Эрик ничего не сказал, его тело напряглось и отклонилось в сторону. Он поднес сжатый кулак к губам. — Эрик, — мягко произнесла она его имя, и, насколько это возможно, он напрягся еще больше. — Я не тесню тебя? — Я куплю тебе доску побольше. Она рассмеялась: — Эрик, нет… — Я не имею в виду… Я попрошу прислать ее к тебе домой. В качестве подарка. Чтобы ты и твои друзья наслаждались. Кристина покачала головой: — Ты единственный друг, с которым я хочу играть. И мне нравится моя доска. И она играла, и он играл. Медленный, упрямый конец их игры. Наконец, он откинулся назад, принимая поражение, и Кристина подозрительно прищурилась. — Ты ведь мне не поддался? Я буду в ярости, если узнаю. — Нет, дорогая Кристина. Я не способен на такую доброту. Он резко вздохнул, затем допил вино, его руки наконец расслабились на столе. Она заметила, что вино чуть окрасило его губы. Просто рот. Она лукаво улыбнулась. — Так как тебе нравится проигрывать? — Я люблю пробовать новое. Кристина теперь смеялась свободно, и его глаза блестели так, как она помнила, в сочетании с небольшой улыбкой. — О, Эрик, — хмыкнула она, покачала головой и положила руку чуть ниже его локтя, ощутив прохладную ткань его рукава. Он замер. Ее сердце бешено колотилось. Но это не было ошибкой. Вокруг них кружился сладостный этюд. Наконец Эрик заговорил: — Иногда Гласс переходит от безвкусного к ужасному. — К сожалению, от этого он не перестает мне нравиться, — сказала она. — Что ты сочинял? До того, как увидел мою записку. — Что-то столь же ужасное. — Я уверена, что это неправда. — Она встретилась с его широко раскрытыми глазами, мило наклонив подбородок. — Я бы с удовольствием послушала некоторые из твоих композиций. — Уже поздно. Ты пропустила ужин. Кристина пожала плечами, потирая большим пальцем его каменное предплечье. — Тогда в следующий раз, когда я приду сюда. Ты ведь сыграешь их мне? — В следующий раз, — повторил он, его голос был тонким и пронзительным. Очень медленно он просунул руку под ее локоть и поднял ее, неловко обхватив ее ладонь тонкими длинными пальцами, почти невесомо, давая ей возможность в любой момент отстраниться. Его кожа была холодной, да, но это вряд ли имело значение. Она сжала его руку. И он задержался на мгновение, изучая ее лицо, его собственное выражение было осторожным и болезненно нежным. — Да. Возможно, потом. Она хотела прижаться ближе, положить голову ему на плечо. Но это было слишком рано. Она поняла это, когда он встал, разрывая их контакт. Он вновь принял высокую, настороженную позу призрака, внушительного и непознаваемого, тени, притаившейся в углу. Но в этот раз — или когда-либо еще — она ее уже не обманет. Это был просто испуганный Эрик. Она знала, что он всего лишь мужчина. Она не позволила ему приготовить поздний ужин, настаивая, что знает, как сделать арахисовое масло и желе, и он легко сдался, пробормотав, что ему нужно сочинять. Она ела свой сэндвич в столовой, гадая, делал ли он когда-нибудь то же самое, его обнаженное лицо, отвернутое от плотно закрытых штор, в одиночестве. Но не стоит предаваться фантазиям о жалости. Она подумала о человеке, которого действительно знала, и догадалась, что в редких случаях, когда он ел, он, скорее всего, делал это во время работы. Или вышагивая. Определенно, по крайней мере, стоя. Она положила второй сэндвич у двери в музыкальную комнату и, вернувшись в свою комнату, написала ему сообщение, что он там. При всей его критике мобильных телефонов, она знала, что он установил специальный сигнал на ее номер. На улице уже наступила ночь, и Кристине нравились смотреть на силуэты деревьев под растущей луной. Она не могла предсказать, каким будет воздух утром, но в этой неопределенности нельзя было винить ни лес, ни тени в музыкальной комнате, ни тонкое предплечье, которое она помнила под своей ладонью. Некоторые вещи просто были. Она предчувствовала предстоящие сражения, и все же странное чувство покоя распространялось внутри нее. Возможно, завтра она возьмет больничный. Им нужно было отрепетировать столько дуэтов. Может быть. Впервые за несколько недель она легла спать без тревог. Она верила, что завтрашний день наступит своим чередом, и она встретит его с любопытством и нетерпением. Если она просто будет внимательна, то не ошибется.