1.
6 ноября 2021 г. в 01:00
перед глазами расплываются поблекшая от времени кафельная плитка и перепачканный кровью умывальник, в котором теперь поникли белые хризантемы, перемазанные в красном. кирилла мутит так, что вот-вот, кажется, вывернет наизнанку, и приходится опираться ладонью на стенку, чтобы не рухнуть, да не раскроить голову о замызганный кафель, но именно сейчас ему почему-то думается, что декорации идеальны для какого-нибудь мыла по «россия-1», и от этой мысли до одури смешно — непременно рассмеялся бы, если бы в груди так не болело. рита любит хризантемы, и удивительного в том, что именно они захватили соболева, не было — стебли каждый день оставляли на теле новые рваные раны, бутоны всё больше мешали дышать, а лепестки заставляли кашлять, уподобляясь то ли туберкулёзнику, то ли человеку, который курит дольше всей его жизни. навряд ли кто-то из взвода удивился происходящему — цветы в лёгких кирилла были закономернее смены времён года.
— ты как?
соболев даже не узнаёт сразу макса по голосу — башкой словно решили заменить церковный колокол. раскалывается просто.
спустя усилие сил хватает, чтобы сфокусировать взгляд, и кирилл слабо качает головой, вытирая с губ кровь ребром ладони.
— нормально.
выходит не то что неубедительно — просто кошмарно. в таком тоне умирающие люди обычно говорят, что с ними все хорошо.
макаров щурит светлые глаза и закусывает губу: всё понимает, самого так же выворачивало, пока отец не нашёл какие-то дорогущие сильные блокаторы. теперь уж неделю, как ни одного лепесточка, ни разу не закашлялся.
весь третий взвод думает, что максим влюблён в полину сергеевну: розы из-за другого человека просто не могли пойти через горло, раздирая его в кровь, превращая в сплошную рваную рану. хорошо, что никто не знает: в сознании макарова уже давно поселился совсем другой человек, и на радужках отпечатался блеск почти чёрных глаз кирилла, да военно-строгий разрез губ, да короткий ёжик тёмных волос. это неправильно, это больное, это полный бред — заставить человека себя возненавидеть, а потом, по злой иронии, влюбиться в него. а теперь, выходит, засунь себе эти розы хоть в задницу, а лучше положи их на могилку к своей дурной надежде на взаимность — лампадку выкашлять не получится, но до магазина не так трудно пройтись, правда ведь?
— соболь, я же вижу, что нихрена не нормально.
у кирилла где-то глубоко внутри начинается кипение: вот это ты, макаров, ванга, хоть сейчас да на «битву экстрасенсов». это ж кем надо быть, чтобы не увидеть этот букет в рукомойнике, да ещё и в кровище перемазанный?
— макс, тебе какое дело? — гундит раздражённо, выбрасывая хризантемы в мусор и смывая с фарфора умывальника кровавые следы своей несчастливой любви.
— я не хочу к тебе лезть. просто возьми.
макаров тычет в чужую влажную ещё ладонь несколько блистеров с таблетками: нет сил смотреть, как зацепившийся в его сердце человек плюётся кровью, превращаясь в клумбу заживо. у самого пусть глотка и лёгкие будут в мясо — ерунда, к боли тоже привыкнуть можно, в отличии от молчаливо страждущего кирилла, который не пискнет, не пожалуется, будет терпеть пока не сдохнет.
— макс, ты чего это? ты же тоже болеешь. и у тебя розы, это намного хуже, — в черноте глаз соболева блестит искреннее непонимание, с чего вдруг такая щедрость и точно ли тут нет никакого подвоха.
поймав взгляд, макаров слабо, вымученно улыбается и даже прикрывает глаза.
— мне уже без надобности. в пятницу меня оперируют.
оперируют?
— подожди, ты уверен, что…
— я уверен. соболь, только давай не будем об этом? — макс морщится, словно съел что-то кислое, и распутывает пальцами наушники от плеера. — и так уже тошно.
кого бы не затошнило, интересно — носятся, как курица с яйцом, а помочь не могут.
организм с временем привыкнет к таблеткам, но выбросить кирилла из головы не получится. нет уж, лучше бы лишиться чувств, чем сдыхать выброшенной на улицу разраненной псиной. лучше бы ничего не чувствовать — что проку с этой боли? он ведь не напишет красивую историю обречённой и неправильной любви, даже четверостишия этому сумраку глаз не посвятит — просто тихонько загнётся, превратившись в клумбу.
— извини, — виновато отвечает соболев.
максим безразлично мотает головой — ерунда, мол, не бери в голову, и вставляет один наушник себе в ухо, а другой подаёт кириллу. тот немного удивляется, но стоит в молчаливом понимании рядом, и слушает отчаянную песню на английском: музыка одна, но у каждого своя боль, своё разодранное цветами нутро.
«tell me about those nights you stayed awake
tell me about those days you hated me
tell me how you'd rather die alone
than being stuck here with me».
этот вечер они так и проведут с одним плеером на двоих и one less reason в ушах — негласное примирение, выпить бы на брудершафт, да где взять бокалы? возможно, что-то ещё можно было бы спасти, да только не получится — из шестнадцатилетних подростков обычно выходят отвратительные герои, их максимум — разнести всё к чёртовой матери окончательно.
в пятницу макса прооперируют, и его чувства умрут.
кирилл будет держаться на честном слове и блокаторах, так и не узнав, что это он впивался тогда в сердце макарова шипами розы.