«Сей день мог бы стать очередным омертвевшим описанием непримечательных событий моей жизни.
Однако я возлюбил свою погибель.
В его глазах я видел смысл спонтанного своего приезда»,
— из дневника Энтони Дж. Кросса, тридцатая страница, шестая-восьмая строки. Недружелюбно улицы Петербурга встречают иностранного гостя. На небесах, не оставляя просветов, стремительно стягиваются хмурые тучи. Задумчивый, под стать обывателям, град отражается в мутных лужицах. Энтони же лишь смахивает с ресниц мелкие дождинки, с сожалением думая о родной Англии. Он вовсе не возмущается привычным погодным условиям, однако сию минуту хочется оказаться в квартире на окраине Лондона, замест того, чтоб отстукивая шаги, брести, разглядывая столичную пыль. Гуляньем и не пахло. Имея нужное и необходимое дело, на Невском проспекте Энтони Дж. Кросс чувствовал себя более тяжко. «I am a human being and nothing human is alien to me», — думалось англичанину. (Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо, — прим. автора) Пряча ладони в опрятный сюртук, он поворачивает голову, вглядываясь во Мью. Тусклая вода притягивала взор, в действительности позволяя забыть о холодных порывах ветра.<...>
Было без малого девять часов утра, когда в имении на берегу Мьи раздалось громкое «гм!» — Будет, Петр Александрович, извольте приступить к письму, — сдерживается Энтони, ныне гувернер названого мальчика, чей батюшка, собственник именья, являл собою неистового любителя «англицкой штучки». Энтони Дж., согласно его разумению, один из порядочнейших представителей нации, должен был бы благоприятно влиять на Петра Александровича, позволяя юному воспитаннику перенимать свой нрав и знания. Однако действительность прозаична. — Наскучило письмо! — тряс светлыми кудряшками мальчик, в подтверждение своих слов топая по паркету. «Lousy boy», — с раздражением мыслит Энтони, вслух выражаясь иначе: — Петр Александрович, education above all. (Образование превыше всего.) — Я не желаю изъясняться по-англицки, — жалуется Петруша, впрочем, в то же мгновенье переменив выражение лица на лукавое, — господин Кросс, батюшка не показал вам именье! Позвольте, — мальчик соскочил с места, подрываясь к двери, — взять на себя сие дело! — Young gentleman, — Энтони неспешно откладывает книжку, — вам следует быть сдержаннее, — ежели бы взглядом можно было умертвить, то на месте юного джентльмена уже находилось бы бездыханное тело. (Юный джентльмен.) — I perfectly agree with you, sir, — серьезно кивает мальчик, — готов претерпеть любые розги, но прежде именье, — светленькая голова уже скрывается за дверью, когда Энтони с глубоким вздохом поправляет темный надушенный шейный платок, и, борясь со своей напускной строгостью, шагает с характерным цоконьем вслед за вверенным воспитанником. (Я абсолютно согласен с вами, сэр.) Именье было выдержано в упорядоченном и гармоничном штиле, казалось, что каждая соринка имеет свое определенное место. Здание, помимо основных комнат, имело два симметричных крыла, которые выбивались из общей картины, являя собой пережиток старой, и оттого ветхой, пристройки. Но, возвращаясь к самим комнатам, следует обратить внимание на длинные замысловатые коридоры, увешанные различными картинами, за которыми, как показалось Энтони, должным образом не ухаживали. Кой-где треснула краска, кой-где провис холст. Какая жалость! Творцы, как и являющиеся продолжением их самих творения, достойны лучшего. Позволяя себе немного отстать, англичанин любуется произведениями, читая краткие пояснения к сюжетам, изображенным на полотнах. «Зимняя пора. Дворянская дочка любуется снежным пейзажем, кисть Просторова», — поясняла записка к картине, изображающей румяную девицу с мечтательной улыбкой и жемчужной серьгой. Она сидела, повернувшись к окну, за которым на утреннем солнце сверкали сугробы. Взгляд скользит далее, «Церковь кистью Иноавского», — светлое произведение, на котором храм был возведен практически к небесам. На входе в церковь застыла единственная человеческая фигура — преклонных лет старец. Руки застыли в просящем жесте, всем видом он являл смирение и мольбу. Кросс только неопределенно хмыкает, переводя взгляд на верхнее полотно, расположенное под самым потолком. Удивительно, что господин вообще замечает его. «Запечатленный ангел, неизвестный», — кажется, сердце Энтони в тот же миг падает к ногам. И сердце ли, но что-то разбивается внутри англичанина, причиняя невыносимую боль. Проглатывая ком, он выискивает в лице белокурого юноши намек на причину своего приступа. Никаких причин кроме голубых, невозможно грустных, глаз. Ему хочется прижать названого ангела к груди, никогда не отпуская. Энтони мог бы его защитить, никогда бы эти ясные очи не темнели бы под воздействием чувств. — Господин Кросс, позвольте провести Вас далее, основные залы впереди. — Петр Александрович, — стараясь дышать глубже, начинает слабым голосом гувернер, — сделайте милость, расскажите об этом произведении. Петруша неуверенно подходит к Энтони, вглядываясь в темный угол: — Я только знаю, что полотно из своего родного англицкого имения привезла покойная, — мальчик резко опускает голову в пол, — maman. — I apologize, — Энтони дрожащей рукой треплет волосы воспитанника, — сам потерял maman, — подстраиваясь под мальчика, отвечает он, — в младенчестве. (Я сожалею.) — Иногда мне снятся объятья и то, как она отговаривает батюшку от наказанья. Били бы меня, только бы maman была рядом, — с совсем недетской горечью в голосе шепчет Петруша. — Life is hard, выше голову. Имение? — Энтони Дж. в дружеском жесте протягивает руку, слабо улыбаясь и еще раз поднимая глаза на такого изящного и грустного юношу. (Жизнь тяжела.) — Именье, — мальчишка на мгновение хмурится, взяв гувернера за руку, — но вы не скажете батюшке о том, как я вспоминал maman? — Только если вы будете усердны в учении, Петр Александрович. — Beyond any doubt! (Вне всякого сомнения!)